Обжившись в Лондоне, Сэмюэль Батлер начинает серьезно заниматься живописью, полагая, что у него есть талант к этому искусству. К несчастью (как он сам признается в "Записных книжках"), он стал брать уроки у профессора. В результате, хотя он посвятил живописи больше времени, чем какому-либо другому искусству или науке, у него ничего не вышло. "Я приложил неимоверно много стараний, но не к тому, к чему надо было". Батлер был не тем художником, который может что-то выучить с помощью методик и педагогов. "Нет тайны в искусстве", - замечает он ("Записные книжки"). Но нет и педагогики. И поэтому Батлер возвращается к эссе. Еще в Новой Зеландии он опубликовал в местной газете несколько статей (в том числе и "Дарвин среди машин", эссе, включенное впоследствии в "Erewhon") и написал "Критический взгляд" на доказательства воскресения Христа, опубликовав его в 1865 году. Он решает переработать и дополнить свои новозеландские статьи, объединив их "сюжетом" (путешествием в воображаемую страну), так в 1872 году появляется утопический Erewhon <…>.
В эту книгу вошли почти все главные "идеи" Батлера. И первой - такая революционная по тем временам идея, что "грехи души", пороки и глупости, суть её болезни, такие же важные, как и болезни телесные. <…> Теория Колледжа духовной патологии, которая излагается в романе "Путём всея плоти" тоже имеет корни в "Erewhon". Батлер говорит (в "Записных книжках") об "эксцессах духовных радостей", предвосхищая всю литературу Лоуренса и Олдоуса Хаксли, а может быть, даже и некоторые комедии Бернарда Шоу. Духовные излишества, избыток эстетических переживаний и умственного сладострастия так же опасны для человека, как оргии. Душа иссыхает, искажается, травит себя, если ей оставить только этот сорт "радостей". В этой мысли Батлера - ядро целой литературы, созданной в последние десятилетия в Англии.
С 1870 или 1871 года, когда он познакомился с мисс Элайзой Мэри-Энн Сэвэдж (Алетея из "Путём всея плоти"), ничего "особенного" больше не происходит в жизни Батлера. Есть достаточно указаний (выявленных Фестингом Джонсом в подробной биографии) на то, что между мисс Сэвэдж и Сэмюэлем Батлером существовало нечто большее, чем платоническая и умственная дружба. Батлер неизменно посылал своей подруге все, над чем работал, задолго даже до подготовки рукописи к печати. К замечаниям, которые делала мисс Сэвэдж, он прислушивался. Эта женщина - очень некрасивая, маленькая и болезненная - отчаянно (и долгое время "молча") любила Батлера. Писатель, кажется, нескоро заметил её фанатическую любовь и в сонете 1901 года, опубликованном Фестингом Джонсом <…> признается, что в отношении мисс Сэвэдж не может переступить границу платонической любви. "Она говорила мне, что хотела бы, чтобы я не различал между злом и добром; но не в том дело; я знал зло и я выбрал бы его, когда бы мог, но, вопреки моему желанию, возможность выбирать зло заперта в моих жилах" <…>.
Кроме дружбы мисс Сэвэдж и дружбы нескольких англичан и итальянцев, приобретенной Батлером за много лет, ни одно "событие" не прибавилось к истории этой жизни, так авантюрно начатой. Каждое лето Батлер проводил два месяца на континенте, чаще всего в Италии. Он прекрасно знал север и центр Италии и написал "Alps and Sanctuaries" (1881), книгу, прочитанную по её выходе от силы сотней читателей, но читателей таких, которыми может гордиться писатель. К концу жизни Батлер путешествовал больше всего по Сицилии. Тогда-то он и пришел к выводу, что "Одиссея" была написана женщиной, а именно: Навсикаей, дочерью царя Алкиноя. Много раз он возвращался к проблеме женского авторства "Одиссеи": в докладе "Юмор Гомера" (1892), включенном в том "Selected Essays" (1927); в нескольких статьях (из них часть опубликована в сицилийских журналах того времени) и, наконец, в книге "The Authoress of the Odyssey" (1897). Несколькими годами спустя (в 1900) он выпустил в свет и прозаический перевод "Одиссеи" - Батлер очень любил эту вещь и знал её почти наизусть в оригинале, по-гречески.
Никто никогда не верил в батлеровскую теорию о Гомере. Но сколько фантазии и сколько юмора в его штудиях об "Одиссее"! Батлер отталкивается от наблюдения, что только девушка могла написать эпизод с Навсикаей, такой женственный и такой тонкий, в котором, как никогда у Гомера, видно присутствие и достоинство женщины; где точно описывается домашняя работа (стирка белья и т. п.) и где вообще доминирует женщинах <…>.
Кроме летних поездок на континент, Батлер, по возвращении из Новой Зеландии и до своей кончины, вел самый монотонный образ жизни из известных английской культуре. Ни любви, ни приключения, ни душевной драмы. Он жил с размеренностью часового механизма и - до смерти своего отца - очень скромно, по доходам. Он потерял порядочно денег, вложив их в одно канадское предприятие, и совершил долгое путешествие в Канаду, но заокеанский мир его не расшевелил, и Канада вскоре стала забытым краем в географии батлеровских чувств. Поразителен этот зазор между мыслительной и нравственной жизнью Батлера и его социальным бытием. <…> Фестинг Джонс, который описал в двух томах жизнь своего выдающегося друга (с трогательными подробностями - вплоть до того, сколько носков и носовых платков Сэмюэль Батлер брал в путешествия), рассказывает в пространном и проникновенном вступлении к его "Selected Essays", как однообразно и с каким автоматизмом протекали дни Батлера в Лондоне <…>.
Под спудом этого внешнего автоматизма сколько не таилось свобод и сколько не сбывалось духовных благовестий! Батлер заносил в свои тетради заметки обо всем на свете, но предпочитал музыку, живопись, мораль и биологию. Во всем он был дилетант, но дилетант энциклопедический и гениальный. По своему богатству, "Записные книжки" превосходят любые ожидания. Там больше мысли, больше чувства юмора и вообще больше чувства, чем в какой бы то ни было другой, современной Батлеру книге. Он методически писал "Путём всея плоти", но публиковать не решался. Его удерживал страх - и в то же время недовольство формой, которую он придал роману, по революционному духу порой граничившему с цинизмом. Батлер и вправду ненавидел семейную жизнь, но ненавидел в части её нетерпимости и негибкости. Б "Записных книжках" он признается, что завидует Мельхиседеку, который не знал родителей! У семейной жизни должен быть свой срок. Подрастающему поколению надо давать свободу. Такого рода был "цинизм" Батлера. И столь же циничным звучало его утверждение: "Как хорошо иметь деньги!". Кажется, в "Путём всея плоти" он говорит о бедности, как об "эмбриональном состоянии", - формула, которую позаимствовал Бернард Шоу, а уже от него - другие. То же самое можно сказать о его "циничной" антихристианской позиции - на самом деле, это позиция всего лишь антицерковная и антипротестантская. Батлера раздражает богатство прелатов и протестантское ханжество в родительском доме. Как бы парадоксально это ни звучало, Батлер и тут сближается с Сёреном Кьеркегором, они вообще близки по главным установкам (по отношению к одиночеству, "конкретному бессмертию", к Сократу, по антиклерикализму и антигегельянству). Проблемой "конкретного бессмертия" Батлер был одержим всю жизнь. В разнообразных эссе, в предисловиях к своим книгам, в бесчисленных заметках для себя он задается вопросом о возможности преодолеть физическую смерть. Батлер справедливо замечает, что жизнь многих людей есть, на самом деле, полусмерть ("Записные книжки"). Напротив, некоторые люди-творцы - например, Шекспир, - начинают жить через сотню лет после своей физической смерти. Это замечание - лейтмотив у Батлера. Озабоченный "тотальной жизнью", неделимой и "почти вечной" (органической жизнью, которая передается через семя), Батлер понимает, что, не имея потомков во плоти, он рискует умереть "окончательно". Человек живет и продолжается через своих прямых потомков. "Я не оставлю после себя телесного потомства, но оставлю детей своего духа" ("Записные книжки"). Спасение от "тотальной смерти" видит Батлер в творчестве духа. Эту идею - латентно присутствующую кое-где у Кьеркегора - со страстью и драматизмом перенимает Унамуно. Это - одно из немногих "сотериологических решений", которые сотворил современный европейский разум. Оно не принадлежит к числу главных заслуг Батлера, но входит в сумму самых парадоксальных мнений "светской" духовности.
Revista Fundaţiilor Regale, № 4, 1936