– Хорошо, – она плотнее прижалась к его груди, – мне с тобой хорошо, а нам всем – с вами. Жаль только, что скоро все закончится, вы уедете, а мы тут скучать останемся. Такого лета больше ведь не будет.
– Мы зимой приедем на практику.
– Ну-у, – протянула она, – то зимой, приедете на неделю, будет вас сто человек – все чужие. Поселят вас на третьем этаже, и вы даже погулять не сможете пойти: у вас там дежурные будут. А сейчас – воля. Только вы да мы. Вот забралась я тебе на руки, а вокруг никого, а если кто и придет, так только свои. Нет, Валечка, уедете и забудете нас. Там, рядом с вами, другие девочки будут, ваши. На что вам мы, дурочки деревенские. Это сейчас вам хорошо с нами, потому что других рядом нет, а мы вас любим… как братиков или подружек… И вы нас тоже, как сестренок глупых, но только на сестренках не женятся, – лицо ее исказила гримаска, – да и сестренки замуж за братиков не выходят. Мы не сможем там, среди ваших, жить – они вас дразнить будут, а на нас пальцами показывать. А вы не сможете здесь, среди наших – через месяц-другой со скуки помирать начнете. Мы вам – как куклы новые: сейчас вам играть интересно, но не вечно же так будет.
Она замолчала. Молчал и Валька, у которого просто пропал дар речи, потому что Даша вслух повторила его недавние мысли. Он стиснул ее за плечи так, что она жалобно пискнула: "Задушишь!" Потом, когда объятия ослабли, слезла с его коленей:
– Пойдем, – она потянула его за руку, – а то грустно становится и хочется плакать.
А когда шли к общежитию, вдруг повернулась к нему:
– Валя, а ты не обидишься…
– Можно, я теперь одна вперед пойду, а ты потом, – продолжил за нее Чибисов.
– Не дразнись, это тогда было, – она взглянула на него с укором, который почти сразу погас, потому что Валька сложил такую покаянно-жалобную физиономию, что она прыснула и захлопала пушистыми ресницами, – ты весь обманный, никогда не понимаю, взаправду ты говоришь или смеешься.
– Тебе не нужно понимать – ты все чувствуешь, – серьезно ответил Валька, – я иногда боюсь даже, как правильно ты все чувствуешь. Вот, например, сейчас. Скажи, что ты чувствуешь сейчас, только честно?
Даша опустила голову, несколько раз глубоко вздохнула, каждый раз пытаясь начать говорить и не решаясь, наконец судорожно сглотнула и прошептала:
– Сейчас… – ты меня любишь.
Если бы Чибисова огрели по затылку – это не произвело бы на него такого впечатления, как эта шепотом произнесенная фраза. Он потянул было Дашу к себе, с намерением зацеловать насмерть, но она уперлась ладошками ему в грудь:
– Не надо, Валечка! А то я заплачу прямо сейчас. А тебе не нужно моих слез видеть. Я приду к себе, заберусь в постель, обниму подушку – буду думать, что это ты, поплачу полчасика, а уж потом засну, – увидев, что Чибисов напрягся, она погладила его руку, – охолони – девчонки плачут не только от горя, от счастья тоже. Мне хорошо сейчас и я хочу об этом поплакать.
У Вальки отпустило сведенное судорогой тело, он прошел несколько шагов, затем вспомнил что-то и повернулся к своей ненаглядной.
– Что ты хотела спросить или попросить?
– А, – она застенчиво улыбнулась, – попросить хотела, чтобы ты меня еще раз поцеловал, как тогда в лесу. Мне так сладко было. На меня какое-то тепло нашло и прямо сюда, – она положила ладошки на низ живота. – Только не сегодня, а то я и вправду заплачу.
А знаешь, чего мне еще хочется, – она смотрела ему прямо в глаза, – чтобы мы с тобой встретились через семь лет.
Чибисов удивленно захлопал глазами:
– Почему через семь?
Она пожала плечами:
– Не знаю, просто цифра хорошая. Хочу чтобы встретились, посмотрели друг на друга, узнали кто кем стал, как эти годы прожил.
– И все, – Валька все еще пребывал в недоумении.
– И все. А что еще, – она улыбалась, – пошли домой, вам, мальчишкам, все равно не понять, я уже говорила – разные мы.
Валька закончил рисовать схему, выписал результаты и с удовольствием выгнул спину. Все. Лабораторка закончена. Он взглянул на часы – управился всего-то за пятьдесят минут. Последняя пара. Можно уйти домой на сорок минут раньше. Он бросил вопросительный взгляд на Лешку Шелепина. Тот сложил листочки, кивнул и улыбнулся. Оба встали и, сдав работы, вышли за дверь.
Лешка был младше Чибисова, как и большинство сокурсников, поскольку в институт попал сразу после школы. Разница в четыре года в этом возрасте еще ощущалась, но уже не была непреодолимым препятствием для равноправных отношений.
Они вышли во двор, затем на улицу и направились к метро через сплетения московских переулков и дворов.
– Давай прогуляемся, – предложил Лешка, – погода какая, прямо лето!
– Можно, – согласился Чибисов.
Они дружно взяли левее, поскольку уже не нужно было идти к станции метро, и дворами вышли на Спартаковскую, по которой и зашагали к центру, к площади Ногина. Этот маршрут был не нов, они частенько шагали вот так почти час и болтали обо всем на свете. Инициатором обычно бывал Лешка, которому нужно было обсудить какую-нибудь житейскую ситуацию. Он знал, что его выслушают, не будут смеяться, что бы он ни рассказал, и, если возможно, дадут добрый совет.
Валька предположил, что и в этот раз приятелю нужно поведать ему какую-то историю. И не ошибся. Шелепин познакомился с очередной девушкой. Она производила впечатление очень юной и совершенно неопытной, но в первый же вечер попросила обнять ее и поцеловать.
– Нет, понимаешь, я бы, конечно, ее и так поцеловал, но она сама попросила, почти приказала. Разве это нормально, когда девушка просит с собой что-то делать. По-моему, все должно происходить без слов, – возбужденно говорил Лешка. – А на вид такая вся… ну просто невинный ангел.
– Ну, все от ситуации зависит и от того, как просят, – ответил Чибисов, – что я тебе могу сказать, если я при этом не присутствовал и девушку твою не видел ни разу, – не знаю, что она за человек.
– Да при чем здесь ситуация, вот скажи, у тебя была хоть одна девушка, которая сама тебе сказала: "Валя, я хочу, чтобы ты меня поцеловал".
Валька непроизвольно вздрогнул и напрягся, но через секунду овладел собой и ответил:
– Была. Только это была такая девушка… удивительная… и ситуация такая сложилась, что это было нормально.
– А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, и вообще, почему я все узнаю последний? – притворно расстроился Лешка.
Валька вздохнул:
– Ты же о своем хотел поговорить.
– Так это и будет о моем. Расскажешь свою историю, я смогу сравнить, подумать и принять правильное решение. Ты же не хочешь сказать, что я думать не умею?
О нет, такое Чибисову даже в голову не приходило. Лешка был очень умный парень, слегка избалованный папиными возможностями, но лишь слегка. Кроме умной головы, он обладал еще доброй и легко ранимой душой, что старался тщательно скрывать при помощи напускного цинизма и грубости. И ему удавалось прекрасно дурачить ребят их группы, кроме, пожалуй, двоих: Вальки Чибисова и их сокурсницы Лины.
– Леха, идти осталось минут двадцать, я не успею все рассказать – история длинная, если коротко, то будет непонятно.
– Ты хоть начни, а то давай в "Шоколадницу" зайдем. Пятница же сегодня – куда спешить. У меня денег хватит на двоих, и потом, я приглашаю, – добавил он быстро, прекрасно зная, что во-первых, Чибисов старается не тратить деньги на баловство, пытаясь как можно дольше не прибегать к родительской помощи, а во-вторых, Валька ужасно не любил, когда Лешка платил за двоих, он переставал тогда чувствовать себя мужчиной.
Чибисов вздохнул:
– Ладно, пойдем, только плачу я за себя сам.
– Хорошо, у богатых шабашников свои причуды, – пожал плечами Шелепин.
Пока шли к метро "Октябрьская", Валька успел рассказать истории Лены, Светы и Алевтины, но пока ни словом не обмолвился ни про ночную погоню, ни про крапиву, ни про Дашу.
Лешка, не произнося ни слова, слушал как завороженный, забыв обо всем на свете. И только когда пришли в кафе и заказали знаменитые блинчики и горячий шоколад, он впервые открыл рот:
– Когда это все было?
– Этим летом, на шабашке.
– Ты так про них рассказывал, что я каждую, как живую, увидел. Почему я вечно знакомлюсь не с теми? Я этих твоих подруг уже почти люблю. Жаль, на живых посмотреть нельзя.
– Почему нельзя, ты их всех зимой увидишь, а я вас познакомлю, – и в ответ на удивленный Лешкин взгляд пояснил, – мы работали на нашей Дмитровской базе, а девчонки эти – "поварешки" из тамошней столовой, и ты их точно увидишь, потому что зимой мы там будем на практике.
– Слушай, – Шелепин заерзал на стуле, – отец весной дачу купил под Дубной. Мы, как из Анапы вернулись, каждый выходной там были – в порядок ее приводили. Это что же получается, я все лето мимо вас по Дмитровке катался?
– Выходит, что так.
– Ну давай, продолжай, ты сказал, что их четверо, а я пока только про троих слышал. Четвертая – это та самая, да?
Чибисов кивнул и, под блинчики со сладкой начинкой и горячий шоколад, продолжил рассказ. Когда же он закончил, Лешка покрутил головой и, несколько раз глубоко затянувшись табачным дымом, выдохнул:
– Да она просто ведьма… в хорошем смысле слова. И просить она тебя могла о чем угодно, имела право. Представляю, чего она натерпелась, приводя тебя в чувство.
Глаза, говоришь, зеленые? Она рыжая?
– Нет, – ответил Валька, – волосы пшеничные с рыжинкой, а веснушек почти нет, но кожа очень светлая. Ну что, пойдем.
– Да подожди ты, – и Лешка, перехватив официанта, что-то сказал ему на ухо, – за такие рассказы платить надо.
– Что ты еще придумал, какая плата?