* * *
Иногда я думаю о том, что со мною сделало время. Из чувствительного мальчика, с тонким восприятием жизни, постоянно раздувающего ноздри, чтобы уловить ее аромат (мне тогда так нравился аромат жизни), я превратился в мужчину-циника, не способного ни к состраданию, ни к простому сопереживанию. Мне пришлось в свое время ощутить столь сильную жалость к нескольким умирающим в муках, что чувство сострадания у меня почти атрофировалось. Не знаю, сам ли я ампутировал его, отделив от своей личности, или же оно умерло от слишком сильного стресса, но без него мне живется куда легче. Это факт. Цинизм - по сути, всего лишь защитная реакция нежной души, уставшей терзаться. Как знать, последуй за этой жалостью скорбь, возможно, со мной не произошла бы такая метаморфоза. Но я так устроен - не умею скорбеть. Не ощущаю утраты, даже если она произошла. Состояние утраты я вписываю в новую реальность, а пустоту заполняю воспоминаниями.
Я не скрываю, что часто живу прошлым. И люблю погружаться в воды памяти, как курортник в душистый спа, пахнущий чужим экзотическим разнотравьем. Однажды моя жена упрекнула меня в том, что я коллекционирую воспоминания. Это неправда. Если я и коллекционер, то моя коллекция собирается помимо моей воли. И даже если я хочу избавиться от какого-то неприятного экземпляра моей коллекции, это мне не удастся. Он прочно занял место в своей ячейке, и не собирается покидать заполненное собой пространство. Порой я ненавижу свою вынужденную коллекцию. Она заставляет меня раз за разом возвращаться к уже пережитому, и отброшенному, ненужному, пустому. Порой я наслаждаюсь коллекцией. Будто в ней собраны одни драгоценные камни, а не булыжники самых тяжелых жизненных эпизодов. Вот как сейчас, когда мы с Ларсом идем по району, где я вырос. И запахи, и приметы местности, и даже некоторые люди (что совсем уже странно, ибо это не те люди), будят во мне минувшее. Как писал американский философ и поэт Ральф Уолдо Эмерсон, запахи, мелодии и картины прошлого подстерегают путника, куда бы он ни шел. В свое время это наблюдение поразило меня. Так, бывает, достигают сердца некоторые фразы, сказанные философами и поэтами - им чаще других, полагаю, приоткрывается тайный смысл человеческого восприятия. Я, впрочем, не совсем согласен с Эмерсоном. Запахи, мелодии и картины прошлого подстерегают меня только там, где я уже бывал раньше. Хотя однажды на американском Манхэттене меня посетило странное ощущение дежавю. Я почувствовал, что уже был здесь когда-то, ощутил то самое волнение, описанное Эмерсоном. Похоже, это были не мои ощущения. Я лишь уловил тонким восприятием (иногда оно прорывается из мира детства) чьи-то чужие запахи, мелодии и картины…
Мне никогда не удавалось достичь возрастной гармонии, состояния, когда твое физическое Я полностью совпадает с внутренним. В детстве, маленький старичок, я все молодел и молодел год от года, пока не стал совсем далек от своего возраста. Порой мне по-прежнему кажется, что я чудовищно стар. А иногда, слишком молод, и пользуюсь не своим телом для каких-то непонятных мне нужд. Вообще, отстраненный взгляд на самого себя - еще одна особенность моей противоречивой натуры. И душевная легкость во мне сочетается с периодами свинцовой тяжести - когда от одного моего взгляда люди ощущают тревогу и съеживаются, начинают сбивчиво лопотать, и я отчетливо чувствую, как от них начинает смердеть страхом…
* * *
Во времена моего детства на месте Храма Христа Спасителя располагался бассейн "Москва". Его ненавидели верующие, жители окрестных домов и работники Пушкинского музея. По мнению последних, от испарений портились экспонаты. В конце прошлого века, когда бассейн закрыли, на экспонаты тут же снизошла божья благодать. В тамошних кварталах висели тяжелые гигантские сосульки, сосулищи, и изморозь лежала на окнах и бетоне.
Идею поехать в этот легендарный, теперь уже ставший историей, бассейн подал Олег Муравьев. Он как-то раз был там с родителями.
- Там даже справка не нужна, - заявил Олег. И это обстоятельство стало самым весомым аргументом. Справка от врача являлась серьезным барьером. Ведь, чтобы ее получить, нужно было идти в поликлинику, проходить специальную комиссию. О, эти дикие советские времена. Многие коррупционные схемы еще не работали. И всем нам тяжело жилось без упрощающей жизнь благодатной коррупции. Хотя, подозреваю, за деньги справку можно было получить и тогда.
Тут же со всех сторон на нас посыпались рассказы о том, что в бассейне "Москва" плавают сифилитики и прокаженные. Связано такое засилие вирусов и бактерий в местном климате как раз с отсутствием справок. Мне запала в память страшная история про одного мальчика, который всего один раз сходил искупаться, а на следующий день у него нос провалился. Другие говорили, что в пару, который поднимается над бассейном можно рассмотреть разрушенный храм. Что иногда над водами бассейна носятся призраки набожных старух. И самое жуткое, в бассейне "Москва" работает банда убийц. Они специализируются на маленьких мальчиках без родителей. Тянут их вниз за ноги, пока не утопят. Один мальчик пошел однажды в бассейн "Москва" - и не вернулся. Только на следующий день его родителям позвонили из милиции. И сказали, чтобы забрали своего сына из морга. Его отец пришел в морг, увидел, что мальчик весь синий и распухший, и язык у него торчит изо рта, понял, что сына утопили, и тоже пошел в бассейн. А на следующий день маме этого мальчика позвонили и сказали, чтобы забрала из морга папу этого мальчика… В общем, ехали мы в бассейн "Москва" с соответствующим настроем - будучи готовы ко всему. Ехали втроем. Я, Серега и Олег Муравьев. Он и сам уже был не рад, что все это затеял. Нам было лет по девять, не больше. И родители, узнав, куда мы навострили ласты, ни за что бы нас одних не отпустили. Но мы были отчаянными пацанами, мы уехали тайно, прихватив плавки и полотенца. Олег сказал, что плавки там дают напрокат. Но после истории про мальчика без носа мне совсем не хотелось плавать в чужих плавках. Отвалился нос, может отвалиться еще что-нибудь - не менее ценное.
Помню, мы получили картонные билетики. На них был указан номер сектора - бассейн разделяли сектора. Я разделся, убрал одежду в металлический шкафчик. Народу в раздевалке было немного. Все с очень подозрительными лицами. Словно присматривались, кто пришел без родителей, кого бы сегодня притопить, а кого оставить на потом. Один мужик так глянул на меня исподлобья, что я торопливо крикнул: "Я с папой! Он сейчас придет". Незнакомец зыркнул сердито и сиганул в воду, исчез из виду. Только тогда я разглядел, что для того, чтобы попасть в радиальный водоем, надо определенное расстояние проплыть под водой. Какое расстояние, сказать сложно. Я представил, что мне не хватает воздуха, и я бьюсь головой о потолок, в надежде выбраться, и отшатнулся. Но ребята уже поднырнули под бетонный бортик, и пропали, так что мне ничего не оставалось, как собраться с духом, и последовать за ними. Иначе прослывешь трусом. Я еще немного помялся и прыгнул в воду. Плыть оказалось недалеко, и вот уже я вынырнул в густой пар. Купальщики в этом белесом тумане, летящим ошметками, выглядели странно. Пар был прохладный, а вода очень теплая. И оттого хотелось погрузиться в нее с головой. Я поплыл в сторону, и тут же столкнулся с Серегой.
- Ну как?! - крикнул мой друг, фыркая.
- Вообще класс! - Я взвизгнул от восторга.
Мы принялись плескаться, брызгаться, и вопить, пребывая на седьмом небе. Для нас, советских детей, купаться посреди зимы, было чем-то вроде свершившегося чуда. Ни о каких поездках на экзотические острова тогда, разумеется, даже речи не было. И в бассейны с нами наши сильно занятые родители ходили нечасто. Да что там. Откровенно говоря, вообще никогда не ходили. Бассейн был развлечением элитным. В него еще нужно было попасть. С этой целью где-то кем-то по блату, по предприятиям, только своим, выдавались абонементы. В этом смысле бассейн "Москва" был сооружением уникальным и социально значимым - он уравнивал всех, рабочего и колхозницу с партийным бонзой и торгпредом, давал возможность побывать каждому в насквозь хлорированном раю в любую погоду. Даже если с неба сыпал снег, даже если в столице стояли трескучие морозы, бассейн был открыт для всех желающих.
Вскоре мы наплавались, и нам захотелось пошалить. Я под водой схватил за ногу какую-то симпатичную девчонку в синей шапочке. Она так завизжала, что мы на всякий случай подплыли под веревками с пластмассовыми бляшками, которые разделяли сектора - переместились подальше. В густом пару найти хулиганов было практически невозможно.
Чтобы попасть назад в раздевалки, предстояло снова совершить нырок. На этот раз я справился со страхом легко - знал, что плыть недалеко. Выбрался наружу. И вдруг увидел, что незнакомый паренек лет десяти шарит в моем шкафчике. Он поначалу испуганно отпрыгнул, но потом пригляделся ко мне, понял, что я младше его, намного меньше ростом, и скривил рот в противной усмешке.
- Ты че? Ну че ты? - сказал он с какой-то прежде мне незнакомой интонацией. Речь у него была отрывистой, и оттого весьма угрожающей.
- Это мой шкафчик, - проговорил я, отметив, что дверца открыта нараспашку.
- Ну и ладно, ну и все… Ты че? - Он надвинулся на меня было… Но тут из воды выбрался Серега, а за ним Олег Муравьев. Оба они были рослыми ребятами, выше меня почти на голову. Расстановка сил тут же изменилась.
- Держите его, - крикнул я. - Это вор. Он в моем шкафчике копался.
Ребята тут же схватили паренька. Он принялся вырываться и верещать односложно:
- Вы че? Вы че делаете, пацаны?
Тут же откуда-то появился рослый мужик в кепке.
- Так, - сказал он, - что здесь такое?
- Мы… вора поймали, - задыхаясь от возмущения, поведал я.
- Ты, что ли, вор? - строго спросил мужик у паренька.