Я понял, что один или двое моих преследователей ушли под лед. Некоторое время размышлял, потом шаг за шагом потащил свое не желавшее подчиняться тело обратно. "Я должен им помочь… Я должен им помочь…" - звучало в голове. Тело сопротивлялось. Твердило, что никому я ничего не должен. Ноги не шли. Но разум был неумолим. Вскоре я увидел разлом. И остановился. Возле него никого не было. Только куски обломанного льда по краю, и неровная полынья. Три парня ниже по течению реки ползали по снегу, разгребая его руками. Должно быть, провалившихся под лед унесло ниже. Я ощутил слабость в коленках. Один из них что-то заорал с перекошенным лицом, глядя на меня. Тут я снова почувствовал дикий страх, - опасность была очевидной, - и поспешил прочь, осторожно ступая, чтобы не угодить на трещину. Уже у самой набережной меня настиг очередной вопль отчаяния - донесся издалека. Но я уже не останавливался до самого дома. Каждый шаг по твердой земле доставлял радость…
Через несколько дней стало известно, что на Москва-реке утонули три восьмиклассника.
- Не пойму, - сказал папа, - как можно лезть на лед в такую погоду? Ведь плюс же. Идиоты.
- Это мальчишки, - заметила мама. - Они вечно лезут куда не надо.
- Я таким идиотом не был, - возразил папа, и повторил: - И-ди-о-ты…
Я в этот момент с ужасом думал, что мог бы сейчас быть среди утопленников. Лежал бы в морге с синим номером на ноге, один из них, и меня бы тоже называли "и-ди-о-том". Знали бы мои родители о том, что произошло на реке. Я решил, что не стоит об этом рассказывать. Лучше забыть.
Тем не менее, случившееся не шло у меня из головы. Я постоянно об этом думал. И сделал целый ряд важных выводов… Твои враги в одночасье могут исчезнуть, свалиться под лед, утонуть. "Что это, - размышлял я, - справедливое наказание за то, что они хотели меня ограбить и избить? Или просто случайность?.. А нельзя ли как-нибудь эту случайность превратить в закономерность?.. Ведь, если верить книжкам, которые я так люблю, зло должно быть наказано. Вот только это жизнь. И в моих ли силах наказать зло?" И отвечал себе на этот вопрос твердо, заставляя себя в это верить: "В моих!" Враг для меня был очевиден - Банда Рыжего, подонки, убившие Володю Камышина, они держат в страхе весь район. От мысли, что я вступлю с ними в противоборство, я испытывал двойственные чувства: острое желание поскорее схватиться с ними (от этой мысли начинало колотить в висках, и я ощущал адреналиновый прилив сил), и страх - а вдруг они убьют или искалечат меня (настоящий герой, говорил я себе, не должен бояться - но страх все равно присутствовал).
Страх увечья во мне всегда был больше страха смерти. И потом, когда я лежал в больнице с забинтованным полностью лицом (остались только щели для глаз), я думал, что жизнь моя закончена. Но до этого еще было далеко…
"Надо как-нибудь подобраться к ним поближе, - думал я, - чтобы в тот момент, когда представиться такая возможность, использовать этот шанс"…
Но жизнь катилась своим чередом, внося корректировки в планы, и сумятицу в мысли. Я и представить не мог, что когда-нибудь со всеми, кто окружал Рыжего, да и с самим Рыжим, мы станем почти приятелями. И что они окажутся, в сущности, весьма неплохими ребятами. Все зависит от того, с какой стороны посмотреть. Для кого-то - подонки. А кому-то - милейшие парни. И все же я никогда не питал иллюзий. Подобравшись к ним ближе, я не забывал, что для меня они враги, и, будучи все время наготове, ждал момента, чтобы нанести удар…
* * *
Отлично помню, как с Серегой мы подходим к турникам. И пожимаем руки всем четверым членам Банды. Его привел в эту компанию Рэмбо (накачанный спортивный паренек - на год старше нас).
- Тебя это… - Рыжий тянет, глядя на меня в упор. - Как зовут?.. Я, вроде, тебя знаю…
С тех страшных событий, врезавшихся мне в память, прошло довольно много времени - годы. Кажется, он успел меня подзабыть. За спиной у Рыжего целый год колонии для малолетних. Еще полгода он прожил у бабки на Украине, и вот теперь вернулся в родной район - "наводить порядок" - так он говорит.
- Степа, - отвечаю я. - Я тебя знаю… Мы с тобой в одной школе учились.
Он смотрит на меня с прищуром, хмурит лоб.
- Чего-то помню, - отвечает. - Но смутно. Лан… короче… будем знакомы.
Остальные поначалу глядят на меня с подозрением. Но потом завязывается непринужденная беседа, я иногда вставляю остроумные реплики, и постепенно меня принимают за своего… Вот я и здесь, среди вас, голубчики, будем знакомы по-настоящему…
* * *
Мой одноклассник Юра Баков в определенные годы был так увлечен женским полом, что всех его представительниц, более-менее близких нам по возрасту, называл своими. Стоило какому-нибудь самцу вторгнуться в орбиту существования наших сверстниц, и Юра возмущенно изрекал: "Нет, ты только посмотри, к моей девушке пристает, нахал". При этом сама девушка понятия не имела, что кому-то принадлежит, и что флиртующий с ней нахал кого-то раздражает. Эта собственническая черточка, граничащая с патологией, однажды сыграла с Юрой злую шутку. Ему так понравилась незнакомка в автобусе, что он разглядывал ее несколько остановок, и, когда внезапно нарисовался некий субъект и, по мнению Юры, подкатил к незнакомке - с понтом познакомиться, он ринулся на ее защиту.
- Ты что это, козел, - закричал он возмущенно, - к моей девушке пристаешь?!
- Ты кто такой? - спросил его молодой человек и тут же возмущенно воззрился на девушку.
- Паша, - пролепетала та, испуганная донельзя, - я его первый раз вижу. Честное слово.
- Неважно, - ответил Паша, и так залепил Юре, что отправил его в нокаут. После этого происшествия, Баков стал осторожнее относиться к прекрасному полу. Бывало, он интересовался у малознакомых девушек, нет ли у них тайных воздыхателей. А если есть, не занимаются ли они боксом… То и дело он восхищенно рассказывал то об одной, то о другой барышне. Правда, излагал многие интимные подробности, которых, я сегодня в этом абсолютно уверен, и в помине не было.
Влюблялся он сразу и безоговорочно - с первого взгляда. И я его отлично понимал. Мне кажется, как и Юра, я был влюблен всегда - все детство, отрочество и юность. Впрочем, излишней ветреностью не страдал. Предмет моего обожания был у меня в сердце долгие годы, занимая все мои мысли… но не фантазии. Интимная сфера странным образом была отделена от платонического чувства. Дело в том, что я почти обожествлял предмет своих мечтаний. Мечтаний, но не страсти… Несмотря на то, что мне хватало информации о том, что двое могут проделывать наедине, я никогда не вожделел в отрочестве ту, которую любил. И не имел ни малейшего представления о том, чего я хочу от той, которую люблю.
Фантазии же, - мои, и моих сверстников (мы частенько делились ими), - касались исключительно зрелых женщин. Юра Баков как-то раз стащил у отца и принес в школу порнографическое фото - пышногрудая женщина лежала на спине, и ноги ее были призывно разведены в сторону. При виде этого фото я ощутил, как кровь зашумела, заколотилось сердце, и у меня немедленно встал. Так что пришлось прикрыться портфелем, благо он был при мне. Я воровато оглянулся - никто не видит?
- Ничего баба, а?! - с придыханием сказал Баков.
"Вот это да, - думал я потом, - та-а-акая баба". Это слово - "ба-ба" - обладало вкусовым ощущением. Я пробовал его на язык. Оно было сладким, как леденец, и одновременно волнующим - "ба-ба".
- Твои бабы? - спросил как-то раз Степа Бухаров, когда мимо нас проходили две одноклассницы, и одна, всегда относившаяся ко мне с симпатией, махнула мне рукой. Мы с Бухаровым бездельничали, точнее - чеканили по очереди мяч о стену универсама.
- Ты что?! - скривился я с отвращением. - Какие они бабы? Это ж мои одноклассницы.
- А они ничего так, - сказал Бухаров и пнул мяч.
Я пригляделся к одноклассницам повнимательнее. Нет, не бабы. Совсем не бабы. Меня они нисколько не волновали. Не то, что соседка из шестьдесят восьмой квартиры, Марина Викторовна, зрелая женщина, лет двадцати трех. У нее уже был ребенок. А мужа не было. Мне она однажды сказала, что я очень красивый мальчик, и потрепала по волосам. При этом я ощутил, что от нее исходит весьма отчетливый животный аромат. Она вся струилась гормонами. И я поначалу испугался. А потом, лежа в темноте, прежде чем заснуть, вспоминал ее прикосновение с удовольствием и мял в руке свой еще не оформившийся орган.
Когда родителей не было дома, я очень любил покопаться в их вещах - в закрытых от меня шкафах, на запретных полках. На одной из них я однажды обнаружил удивительный альбом с эротическими фотографиями. Женщины были засняты в разнообразных пейзажах - на песчаном пляже, в зеленом лесу и в студии. Все они были настоящими "ба-ба-ми" - с созревшими телами, точеными округлостями, выпуклые и манящие…
Вскоре я позвал к себе в гости Серегу и Юру Бакова, и мы вместе стали листать альбом. Мои приятели ахали и охали, цокали языками от восхищения, в общем, всячески разделяли мой восторг.
Поначалу особого смущения перед женским полом я не испытывал. На даче еще до первого класса целовался в губы с девочкой Полиной - ко всеобщему восхищению. "Женихом" и "Невестой" нас не дразнили, а называли с уважением. Но потом внезапно я ощутил некоторый трепет перед девчонками. Связано это было с первой влюбленностью. И отнюдь не в Полину. Ее звали Оля. Она была прекрасна, как экзотическая птица. И в ее присутствии я даже дар речи терял. Натурально не мог вымолвить ни слова. От чего мне казалось: она считает меня идиотом. Бухарову с его простецким "Твои бабы?" я даже завидовал, не умея общаться с одноклассницами и прочими сверстницами запросто, как со своими приятелями-мальчишками.