Она закивала. На следующий день она действительно пришла в школу в галстуке - и никто не обратил внимания на то, что ее не принимал в пионеры лично ветеран Великой Отечественной.
Я достал из кармана аккуратно сложенный галстук, повязал его, как учили на специальных уроках, и уставился на Матвея Константиновича. Остальные поступили так же.
- Замечательно, - сказал он, поднял вверх указательный палец и вышел из комнаты, шаркая тапками. С кухни послышался слабый звон. Затем он вернулся, распространяя запах алкоголя.
- Дети, - сказал ветеран. - Я всех вас люблю!
После этой фразы учительница решила спешно свернуть церемонию.
- Ну все, - сказала она, - а теперь все дружно направляемся в сторону школы. Идемте, ребята, идем…
- А про подвиги рассказать не надо? - расстроился Матвей Константинович. - Мне говорили, надо будет что-то такое… - И взял учительницу за плечо.
Она осторожно сняла его руку и мягко сказала:
- В другой раз. Мы вас пригласим… на торжественное мероприятие… девятого мая.
После чего все мы удалились, сказав напоследок "до свидания" ветерану. Он тоже радостно всем говорил: "До свидания! До свидания!" и махал рукой. Ордена при этом бряцали, и вид у него был довольно дурацкий.
Я помню, как был разочарован этой церемонией принятия в пионеры. И думал, как повезло тем, кто попал в первую смену. Вот на Красной площади наверняка было по-настоящему круто! Потом я видел, как принимали двоечников и хулиганов и Володю Умчева в четвертую смену - в музее боевой славы, и понял, что у них тоже все прошло куда торжественнее, чем у нас. В общем, с принятием в пионеры мне не повезло. Побывать в квартире ветерана - не казалось чем-то особенным. У меня воевали и дед, и прадед, и наград у них было намного больше, чем у Матвея Константиновича.
С Володей Умчевым, когда его все-таки приняли в пионеры, все снова стали общаться, хотя ему пришлось некоторое время побыть изгоем. Мы часто ездили после школы на одном автобусе - я к тому времени перебрался на время жить к бабушке, в семье были определенные нелады. Я видел, как Володя идет от остановки, осторожно развязывает, снимает галстук и убирает его в портфель. Должно быть, появись он с красной тряпкой на шее дома, ему бы сильно влетело. Судя по поведению отца, нрав у него был весьма крутой.
До сих пор удивляюсь принципиальности некоторых людей, которые во времена, когда Советская власть была еще вполне в силе, и колосс СССР и не думал шататься "на глиняных ногах", позволяли себе такие вот диссидентские демарши, за которые можно было крупно огрести. Впрочем, отец Умчева, уверен, отстаивал не столько идеалы, а настоящую Веру, а Вера для многих куда важнее любых идеалов. Вот только сына своей слепой гордыней он сильно подставлял - я видел, как тяжело Володе приходилось сносить насмешки ребят в школе.
Умчев, кстати, умер очень рано. По непонятной причине. Всего через пару лет. Заболел - и умер. Сгорел в какие-то считанные месяцы. И история с его сложным пионерским детством сразу же стала малозначительной. Может, он отправился к Богу, в которого так верил его отец. А может, на том свете его встретили партийные работники и похвалили за то, что он все-таки вступил в пионеры, и теперь может стать полноценным членом советского небесного общества - и при желании даже продвинуться по партийной линии. Но сначала, конечно, комсомол - без него никуда, любезный наш покойный Володя.
* * *
В четвертом классе я стал обладателем фотоаппарата "Смена" - и увлекся фотографией. Камеру мне подарили на день рождения. А заодно: старенький фотоувеличитель, красную лампу и рукав. Рукав этот из темной материи, не пропускающей свет, надевался на обе руки, созидая пространство, лишенное света, - в нем надлежало менять нежную пленку, на которую свет действовал беспощадным убийцей… Нынешним юным фотографам, почитающим себя профессионалами, даже представить сложно, какие манипуляции приходилось еще совсем недавно проделывать, чтобы получить качественные снимки. Я колдовал, помню, под светом красной лампы, на кухне, шевелил колесико увеличителя над обрезком фотобумаги - чтобы вывести идеальное по пропорциям изображение. После нескольких минут выдержки листок отправлялся в ванночку с проявителем, затем - в фиксаж (так назывался закрепитель). Не додержишь - и пойдут желтые пятна. Передержишь - картинка почернеет. Снимки я развешивал сушиться на бельевых веревках, цеплял их к веревкам прищепками.
Фотоаппарат очень быстро превратился для меня в ценнейшую вещь. Я старался запечатлеть ускользающие мгновения жизни, самостоятельно, без учебников, познавал перспективу, учился правильно выбирать ракурс, ставить свет, подбирал диафрагму, делал портретные и пейзажные снимки. Многие из моих фотографий по сию пору лежат в семейных альбомах, стоят на книжных полках родни. Не потускнели, не испортились от времени - яркие и четкие, словно сделаны вчера. Я смотрю на них, и вижу за кадром себя. Вот я щурюсь на солнце, выставляю на глаз диафрагму, подношу фотоаппарат к лицу, ловлю картинку в видоискатель и жму на кнопку. Щелчок - мгновение запечатлено. Можно снова взводить затвор верной "Смены"…
С этой самой фотокамерой я через некоторое время попал в серьезную переделку, крайне важную для моего мировосприятия, и на долгое время остыл к фотографии. Теперь я иногда снимаю, но уже без былого пыла. Делаю снимки, а не запечатлеваю мгновения.
Зимой Москва-река покрывалась льдом, и из спального района моего детства можно было перейти на другую сторону - в отдаленный район, куда в иное время года можно было попасть только в объезд - на метро и автобусах. Час дороги таким образом сокращался до десяти минут. У моего друга Сереги на той стороне жили бабушка с дедушкой. И мы однажды отправились к ним в гости, прямо по тропинке, протоптанной в укрывавшем лед мокром снегу. Стоял конец февраля, на улице был ноль градусов. Помню, мне было жарко в зимней куртке, и я ее расстегнул, снял шапку. Мы без проблем пересекли реку, забрались на парапет набережной, и отправились в гости к Серегиным родственникам. Они оказались парой, сильно пережившей отпущенный им век. В квартире стоял затхлый запах старости и тяжелой болезни. Бабуля еще передвигалась довольно бодро. Хотя почти ничего не слышала. Разговор с ней превращался в муку. Даже слуховой аппарат не помогал. А вот дедушка Сереги совсем сдал - он распластался в кресле-качалке, тяжело дышал, говорил еле-еле, с сиплым придыханием. Мне казалось, он вот-вот отбросит копыта. Очень не хотелось, чтобы это произошло при мне. Скорбную картину увядания добавлял громадный старый дог. Зверюга с красными глазами и, словно, вывернутыми наизнанку веками, лежала на ковре, у ног дедушки. Хвост у дога весь был в язвах. Он оббивал его об углы квартиры. Тогда я впервые подумал, что держать собаку столь крупной породы в городских условиях - бесчеловечно. Бабушка предложила нам чай. Но я, представив, как буду пить из их кружек, ощутил тошноту. Спешно попрощался с другом - и ретировался. Визит оставил у меня самые неприятные чувства. Я бодрым шагом спешил через микрорайон к набережной, пообещав себе во что бы то ни стало умереть молодым. И вскоре такая возможность мне представилась.
Уже порядком стемнело, теплый ветер налетал порывами с реки, между домов я вдруг увидел громадный диск белой луны на фоне темного дерева на холме. Захотелось запечатлеть эту картинку. Я тут же извлек фотоаппарат из-под одежды, - он висел на ремешке на шее, под курткой, - и принялся фотографировать. У меня оставалось всего четыре кадра, и я очень старался, чтобы они не пропали даром… Уголком зрения я вдруг уловил какое-то движение. Обернулся. И тут же душа ушла в пятки. За мной наблюдала, стоя в отдалении, у подъезда, компашка из пяти человек. Все рослые, взрослые ребята. От них явственно веяло агрессией. Я понял, что фотоаппарат - этот столь ценный для меня предмет - их очень заинтересовал. И они, скорее всего, попробуют его отжать… Я тут же повесил камеру на шею, заправил под куртку и пошел к набережной, старался не показать виду, что испугался, и потому спешу.
- Эй, ты, постой-ка! - тут же закричали со стороны подъезда.
Я прибавил шагу, а, свернув за угол дома, и вовсе побежал. Плевать, что они обо мне подумают. Не до гордости. Это чужой район. Здесь могут навешать только за то, что ты зашел на чужую территорию.
Они сорвались с места, как гончие по команде, и кинулись за мной. Я обернулся на бегу - и увидел, что меня преследуют всей стаей… Я несся стремглав, опасаясь только одного - поскользнуться и упасть. Тогда они меня настигнут. Через чугунное ограждение я перемахнул в одно мгновение. Увидел, что лед успел подтаять с краю, и что каменные плиты реки совсем мокрые. Дорожка тоже была сырой. Лужи образовались прямо во льду. Пришлось несколько сбавить скорость, чтобы не навернуться… Они отставали от меня метров на тридцать. С неба валил густой липкий снег хлопьями. На реке было темно. Только вдалеке светилась огнями фонарей родная набережная. Если бы не луна, я бы, скорее всего, потерял тропинку. Но луна помогала мне, запечатленная недавно на одном из снимков. Я вдруг услышал громкий хруст под ногами, и увидел отчетливо, как прямо вдоль тропинки пробегает трещина, обгоняет меня, и уходит куда-то в сторону. Мне показалось, что под ногами качнуло. Меня прошиб холодный пот. Голова закружилась. Позади почти сразу послышался отчаянный вопль. И всплеск. Я замер, расставив ноги. Между ними была трещина. Обернулся. Там все так же слышался плеск, будто кто-то колотил руками по воде, и еще крик: "Помогите мне, помогите…" Метались какие-то фигуры. Я осторожно поднял ногу, переставил от трещины, сделал шаг в сторону. Внизу вновь страшно захрустело. Словно зубы громадной рыбины медленно кого-то перемалывали. Или мельничное колесо вращалось с трудом.
- Блядь, да где он?! - закричали со стороны чужого района.