- Вот видишь, ты не знаешь. А таких, как я, даже лечат…
- Тюрьма вас лечит.
- Да не тюрьма. Это болезнь, говорю тебе. Не веришь, спроси у родителей…
Так я и сделал.
- Клептомания? - переспросил папа. - Болезнь, да. - И обеспокоился вдруг. - А почему ты спрашиваешь? Ты что, что-то украл?
- Да нет, ничего я не крал. Просто слово интересное услышал.
- Болезнь болезнью, - сказал папа. - Но клептомана совсем не обязательно в нашей стране будут лечить. Скорее всего, он попадет прямиком в тюрьму. Ты это запомни… на всякий случай.
- Хорошо, - сказал я.
Через некоторое время я решил снова поговорить с Олегом Муравьевым о его удивительной "болезни".
- И что, тебя прямо все время тянет что-нибудь стащить?
- Да нет, - он помялся. - Только когда вижу что-нибудь хорошее… - Подумал немного: - Или когда деньги кончились… Иногда просто так…
- Так в раздевалке по карманам - это ты?
- Ну да, - ответил он.
- А в музее деталь от пулемета?
Олег кивнул.
- Ну ты даешь! - выдохнул я.
Он ложно воспринял мои слова как одобрение и радостно поделился:
- Там у них еще наган есть. Целый наган. Вот бы его спереть. Но это сложно…
- Ты главное у меня не воруй! - сказал я. - И у Сереги тоже…
- Да у вас и так ничего нет. Что у вас воровать-то? - отмахнулся он.
Это было правдой.
Дядя Боря, старый урка, вечно бренчавший на гитарке в заброшенном детском саду, потом разъяснил нам, что по понятиям у своих воровать может "только крыса". А "честный вор" "выставляет только фраеров, братву никогда".
Олег Муравьев слушал наставления дяди Бори с особым чувством, как прошедший школу сержантов боец, готовый хоть завтра на серьезное дело.
- Так я и делаю, - сказал он с чувством, - у своих никогда не ворую.
- Ша, сявка, - окоротил его дядя Боря, - не по масти базлаешь…
У Олега отвисла челюсть.
- Ничего, фраерок, ты малой еще, закон освоишь, будет фарт. А не освоишь, звиняй, свои же на перо поставят.
- За что на перо? - забормотал Олег. - Я же ничего не сказал…
Ему было лет девятнадцать, когда я видел его в последний раз. Олег как раз устроился в какую-то компьютерную фирму, хвастался, что увел оттуда несколько компов и телефон с определителем номера. Удивительное дело, но ему, кажется, за все эти отнюдь не безобидные шалости так никогда ничего и не было. Ни разу даже не побили…
* * *
В пионеры советских детей принимали в несколько смен. Каждый хотел попасть в первую. В крайнем случае, во вторую. Третья - уже позор. В четвертой оказывались только хулиганы и двоечники. Впрочем, этим, из четвертой, уже было все глубоко до лампочки. Причем, первая смена выезжала для торжественного вступления в ряды красногалстучников на Красную площадь, в пилотках, форменных рубашках с нашивками. Было это осенью, когда еще было тепло. Четвертую ждал лютый холод, поэтому принимали их в музее боевой славы - на третьем этаже. За музеем следил пожилой дедушка, столь трепетно относящийся к экспонатам, что все время протирал их тряпочкой. Так он и остался у меня в памяти - с байковой лиловой тряпочкой в руке и в яркой клетчатой жилетке красного цвета. Впрочем, цвета детства обманчивы - вполне возможно, и тряпочка и жилетка были совсем других оттенков. Да и дедушка мог быть куда моложе, чем мне сейчас кажется.
Перед вступлением пионеров готовили. После основных занятий проходили специальные уроки. На них приглашенный преподаватель с партийной принадлежностью рассказывал, как появилась пионерская организация, каков ее устав, гимн, и что должен усвоить настоящий пионер. Много времени уделялось на этих уроках пионерам-героям. О них в СССР была издана целая серия книжек с замечательными героическими картинками. На них пионеры-герои, точнее те - кому присвоили это звание умные дяди из больших кабинетов - стреляли из автоматов по фашистам, швыряли гранаты и даже героически всходили на эшафот. Среди них далеко не все были пионерами. Например, воспевался подвиг Павлика Морозова, кулацкого сына, разоблачившего отца. Он пионером никак не мог быть. Вспоминается и другой деревенский парнишка - Коля Мяготин, убитый классовыми врагами. И не просто классовыми врагами, а "подкулачниками" - братьями-хулиганами. Но, в большинстве своем, пионеры-герои все же действительно носили красные галстуки. Помню, как меня поразила история Зои Космодемьянской, которой фашисты сначала выкололи глаза, а потом повесили с табличкой на груди - всем в назидание. Все эти страшные подробности отлично врезались в память. Авторы этих книжек были настоящими мастерами по части рассказывать не только о подвигах, но и о разнообразных ужасах, чтобы они как следует запали будущим пионерам в головы.
Я был так увлечен "пионерами-героями", что даже стал коллекционировать эти книжки. Первые мне принесла из школы мама, где она тогда работала учителем рисования, парочку я спер из библиотеки. Конечно, настоящий пионер-герой так не поступил бы, но уж очень сильна во мне была жажда коллекционирования, да и книжки очень нравились. До сих пор помню имена героев: Марат Казей, Володя Дубинин, Леня Голиков. Все они были мне близкими друзьями. Раннее детство описывалось штрихами, характер у ребят непременно был мужественный, но имелись и простые черты - чтобы легко можно было проассоциировать героев с собой. Всех их ждала мучительная смерть. Так что я тоже частенько представлял, что умру, убитый какими-нибудь "подкулачниками"-хулиганами или фашистами, но умирать очень не хотелось.
У нас в классе в тот же период обнаружился один "классовый враг". Раньше он был нормальным мальчиком, как все, но когда дошло дело до вступления в пионеры, выяснилось, что ему "не разрешает отец". Скандал был на всю школу. Парнишка с ленинским именем Володя Умчев был очень талантливым, выступал на многих утренниках, читал по памяти стихи, причем, в основном, Маяковского, читал проникновенно, зычным голосом - "ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний наступит, буржуй". Его даже отправляли от школы на смотры артистических талантов. И вдруг - такой фортель. Многодетная семья Володи оказалась под пятой верующего отца. Подозреваю, и детей в семье было столько, потому что бог не велел предохраняться. На бедного Умчева было страшно смотреть. Он, конечно, хотел, как и все, в пионеры. Тем более, что книжки о пионерах-героях тоже читал. И на уроках специально приглашенного партийного преподавателя все аккуратно записывал. И гимн пионеров учил, как все мы. Но тут нашла коса на камень - "нет, и все", сказал Умчев-старший, "мой сын пионером не будет". К нему даже ходила домой комиссия из школы, чтобы понять, что, собственно, происходит - настолько это было необычно.
- Безобразие, - ругалась потом школьный завуч. - Не дать сыну вступить в пионеры. Уму непостижимо!
- А у тебя что отец против советской власти? - помню, спросил я Умчева.
- Да ничего он не против, - ответил он.
- Как не против, если не хочет, чтобы ты был пионером?
- Ну, не хочет и все…
Я, да и другие ребята, решили, что Умчев что-то скрывает.
Я рассказал эту историю дома, и отец хмыкнул:
- Так он этот, наверное, враг народа.
- Что ты несешь?! - одернула его мама. - Какой еще враг народа?
- Ну, я не знаю, - сказал папа. - Странная какая-то история. Я про такое не слышал…
В школе решили, что сын за отца не отвечает.
- Ты хочешь быть пионером? - спросила завуч, поглаживая Володю по лохматой голове.
- Конечно! - заверил он ее.
- Значит, будешь. - Решила завуч. - А папе мы ничего не скажем.
Принимали Умчева в пионеры в последнюю, четвертую, смену. После чего в школу заявился его отец с моржовыми усами и длинными патлами, торчащими из-под белой шляпы, и долго кричал что-то завучу, так что, хотя дверь была закрыта, мы все слышали - ругаются.
Я Умчеву сильно сочувствовал. Мне было проще. Я же из семьи, где бабушки и дедушки - настоящие коммунисты. Такой вопрос - вступать или не вступать в пионеры - даже не стоял. Конечно, вступать. И желательно в первых рядах, на Красной площади. Но в первые меня не взяли. Сказали - надо подтянуть успеваемость. Так что меня принимали во вторую смену, в доме ветерана Великой отечественной войны. Тоже почетно. Хоть и не так, как на главной площади страны.
Нас было человек десять и учительница. Мы специально приехали к ветерану из нашего района, чтобы у него дома провести торжественный обряд посвящения. Он явно ждал нас, волновался. И, наверное, от волнения уже с утра хлебнул лишнего. Ветеран жил один - поэтому остановить его было некому. Встречал он нас в военном кителе с медалями поверх спортивных штанов с вытянутыми коленками и в тапочках.
- Проходите в комнату, - торжественно сказал он.
Из коридора была видна кухня. Я успел заметить на столе бутылку водки, рюмку и колбасу в тарелочке.
Заметив мой взгляд, ветеран поспешно прошел и прикрыл дверь на кухню. Но его попытки скрыть "слабость" были напрасны - запах перегара ощущался во всей квартире.
А вообще, там было довольно аккуратно, несмотря на отсутствие женской руки.
Мы прошли в большую комнату, пахнущую по-стариковски, и остановились в центре, не зная, что делать дальше.
- Ну что ж, - сказала учительница, - вот мы и у Матвей Константиновича, настоящего героя Великой Отечественной Войны. Все достали галстуки, и повязали их на шею.
- Ой, а я забыла, - вдруг объявила одна из девочек и тут же разревелась.
- Ну что ж ты, еб твою мать, - горестно выдохнул Матвей Константинович. И девочка тут же перестала плакать от испуга. - Ладно, - успокоил ее ветеран. - Так постоишь, потом повяжешь, ничего страшного. Поняла, дуреха?