- Кто это тебе сказал? - насторожилась мама. Чтобы отправить меня в лагерь, они долго уговаривали директора. Дело в том, что мне было всего шесть лет. А в самом младшем отряде ребятам было по семь.
- Вожатый, - ответил я.
- Пусть он своими делами занимается, - сказала мама. - И ты тоже эту тему не поднимай больше, пожалуйста. А то нас всех накажут. Ты же не хочешь, чтобы маму наказали?
"Было бы неплохо, если бы вас всех наказали, - думал я потом мстительно, лежа во время тихого часа".
На следующий день на линейке директор лагеря потребовал выйти из строя двух мальчиков из третьего отряда.
- Эти двое! - проговорил он громогласно. - Самовольно покинули территорию лагеря. И ушли на пруд купаться. Никого об этом не предупредив…
Наказание показалось мне удивительным - мальчиков выгнали из лагеря. За ними приехали родители - и забрали их.
В тот же день в моей голове зародился хитроумный план. Но одному действовать было страшновато. Я решил подбить на поход к пруду Леву Царева. Мой приятель Лева утверждал, что он - потомок царской семьи. Подозреваю, такая идея пришла ему в голову в связи с фамилией - Царев. Как же он, наверное, разочаровался впоследствии, когда узнал, что фамилия царя была, на самом деле, не Царев, а Романов.
- На пруд?! - голубые глаза Левы расширились. - Ты что, не видел, как ребят выгнали из лагеря?
- А нас не поймают, - возразил я. Во все детали плана я решил его не посвящать.
Лева думал целый час, я все это время уговаривал его - не дрейфить, и брал на слабо, так что в конце концов он согласился.
Идти решили сразу после завтрака, на следующий день, через яблоневый сад. Предварительно я расспросил вожатого Сашу, где находится пруд. Делал вид, что меня интересует история ребят, которых выгнали из лагеря.
- И что? - спрашивал я. - Они прямо вот так взяли - и дошли туда. Это же далеко.
- Ну, как далеко, - отвечал наивный Саша. - Тут, в принципе недалеко, если через поле. Они просто крюк сделали…
Завтрак был в восемь тридцать утра. А в девять мы уже смылись из столовой, пролезли через дырку и побежали через яблоневый сад к домику сторожа. Он не спал, несмотря на ранний час, сидел на скамейке и смотрел на небо. Я частенько заставал его в этой мечтательной позе.
- О, - сказал он, увидев нас, - вы куда?
- Мы на пруд, - сказал я честно, и дальше начал врать: - Все без нас ушли. Мы их догнать хотим. Далеко это?
- Да нет, - сторож ничего не заподозрил, - выйдешь через калитку, вон там. И сразу увидишь поле. Через него пройдешь. Там лесок небольшой. Через лесок тропинка - прямо к пруду.
- Спасибо, - сказал я и потянул за рукав Леву…
В это самое мгновение, как оказалось, одна ябеда уже докладывала вожатому Саше, что видела, как я и Лева вылезали в дырку в заборе. Саша мгновенно прозрел, осознав, к чему были мои вопросы - и поднял тревогу.
Мы даже искупаться не успели, когда нас накрыли возле пруда. И повели а лагерь, как перед расстрелом, сразу в кабинет директора.
Он встал из-за стола, приблизился к нам и остановился, глядя тяжело и сердито.
- Я что, напрасно линейку проводил? Вы, два идиота, вам непонятно, что за такое могут из лагеря выгнать?!
Мне было отлично понятно, что выгнать могут, и внутренне я ликовал. Лева наоборот - весь трясся от страха.
- Пожалуйста, - попросил он, - не рассказывайте маме. Я больше не буду.
- Совсем охренели, - пробормотал директор, заходил из стороны в сторону. - Я понимаю, третий отряд. Но вы-то куда? Малолетки. А туда же. Тебе же, - он ткнул в меня пальцем, - вообще, всего шесть лет.
Я понял - он близок к тому, чтобы нас помиловать, и заявил нагло:
- А чего, купаться нельзя, что ли?!
- Что… что ты сказал? - директор, казалось, не поверил своим ушам.
- А чего, нельзя купаться? Я лично буду все равно купаться!
- Пока ты в лагере, я здесь устанавливаю правила! - заорал директор. - Будешь мамку с папкой учить, что тебе можно, а что нельзя.
- А я все равно убегу купаться! - заявил я упрямо…
После этих слов в лагере начался настоящий шухер. Директор одного за другим вызывал к себе вожатых. И орал на них. Меня же оставили в покое - я сидел один в пионерской комнате и читал книжку. На следующий день приехала моя мама. Очень просила директора оставить меня до конца смены. И он, к несчастью, согласился. Я не стал умолять маму забрать меня из лагеря - понимая, что это бесполезно. Но, когда она уехала, пошел к дыре в яблоневый сад. Я собирался снова бежать. Но увидел, что дыру заделали. А возле забора дежурят пионеры из старших отрядов… До самого конца смены они охраняли периметр, чтобы никто не сбежал. И кто-нибудь из них всегда ходил за мной - настолько велики были опасения директора, что я что-нибудь выкину.
В характере у меня откуда-то уже взялось упрямство, нежелание мириться с системой и обостренное чувство справедливости. Впоследствии учителям приходилось со мной туго. Были среди них и такие, кто меня искренне ненавидел, и такие, кто пытался сломать. Но ни у кого из них не получилось меня переделать, превратить в усредненный образчик совковой образовательной мясорубки.
Когда смена закончилась, и в лагерь приехали автобусы, чтобы везти детей в Москву, директор подошел ко мне и сказал:
- Жалко твою маму. А то я бы тебя давно выгнал. Ты - настоящий подонок. Далеко пойдешь.
Прежде я никогда не вызывал у взрослых столь острых чувств, и сильно расстроился. Подонком быть совсем не хотелось. Я начал думать - что я делаю не так. И пришел к парадоксальному выводу, что для кого-то непременно становишься "подонком", защищая свою свободу. И что ничего не поделаешь, придется с этим жить.
Взрослые нечасто называли меня подонком. Зато частенько говорили сакраментальное: "Далеко пойдешь". Насколько я далеко пошел, судить не мне. Да и вообще, не людям. Надеюсь, до суда в моей земной ипостаси дело не дойдет. А высший суд когда-нибудь, уверен, рассмотрит многие тома дела моей жизни и вынесет вердикт: "Да, он пошел достаточно далеко, и заслуживает вечность". Ну, или не заслуживает. Жизнь моя пока, к счастью, не катится к финалу. Так что у меня еще есть все шансы достаточно нагрешить, чтобы угодить прямиком в ад.
Обычно на "далеко пойдешь" я не обращал внимания, нутром чуя за собой правду. Но однажды моя любимая учительница по литературе, Альбина Петровна Скрябина, использовала этот оборот - за то, что на уроке я передавал любовные записки девочке Оле, которая мне нравилась - и я едва не сгорел от стыда. Так мнение о нас одних людей нам совершенно неважно. А стоит другим (тем, кто вызывает уважение) отозваться о нас чуточку нелестно, и хочется сразу наложить на себя руки. Они не называют тебя подонком, говорят лишь: "далеко пойдешь", но ты себя тут же ощущаешь подонком.
* * *
Альбина Петровна почему-то красила волосы в фиолетовый цвет. Этот неестественный оттенок дал повод Рыжему как-то раз обозвать ее "престарелой Мальвиной", прямо в глаза. Я видел, как от оскорбления она сделалась пунцовой и разразилась очень литературной, пустяковой бранью, поскольку ругаться совсем не умела. Банда надрывала животики, потешаясь над пожилой литераторшей. А мне не хватило духа вступиться за нее. Я знал, что если что-то предприму, мне придется дорого за это заплатить. Поэтому я, сжав кулаки, направился восвояси. Обидно за нее было до слез.
Завуч потом в очередной раз вызывала хулиганов к себе, всячески ругала их, сделала записи в их исчирканных красной ручкой дневниках. Но им уже давно было глубоко плевать на любые действия педагогов. Они перешли черту дозволенного, и дерзко смотрели в будущее. Им представлялось, что его вообще нет. Точнее, оно представляет собой белый ватман, на котором человек решительный и сильный может нарисовать любую биографию. Дети казались им неспособными на поступок букашками. А взрослые - сложившимися неудачниками, просравшими свою жизни. Учителей они презирали. Те трудились за нищенскую зарплату, и вынуждены были отказывать себе буквально во всем, поскольку едва сводили концы с концами. Бедность педагогов очень бросалась в глаза. Все эти штопанные кофточки, поношенные пиджаки, стоптанные ботинки. Аккуратная бедность. Ее несли с достоинством.
Но были и такие, кто в учителя шел не по призванию. Школа для них была последним пристанищем.