Со вздохом достаю из укромного места недоделанный портрет, ставлю его на мольберт, готовлю кисти и краску. Спивак косится с недоверием, потом подходит, смотрит на рисунок. На лице у него помесь интереса с удивлением. Валерка щурится, чуть ли не носом елозит по рисунку и наконец произносит со злорадным облегчением: "А, да ты по клеточкам!" Да, я по клеточкам, и что? Дело в том, что великий мастер оформительских работ ефрейтор Кротов рисовать не очень-то умеет, особенно портреты. У ефрейтора с пропорциями плохо, зато ему знаком халтурно-клеточный способ. Рекламаций на мастера нет. А Спивак вначале испугался: вдруг я в самом деле научился рисовать? Такой вот у меня дружок – хороший, но завистливый.
К семи шабашим и идем на ужин. По отделению дежурит Милка, я говорю ей про сегодняшнюю репетицию, последнюю перед новогодним концертом. Милка обещает подмениться и прийти. Лешка Фадеев, наш руководитель и солист, на репетициях не терпит посторонних, но для нее он сделал исключение. Милка садится в первом ряду, кладет ногу на ногу, и все на ее ноги смотрят. Она гражданская, и под халатом у нее цивильная одежда, а иногда и никакой, то есть белье, чулки и комбинация. То, что музыканты на нее глазеют, мне и нравится, и не нравится. Лешка Фадеев говорит, что она похожа на киноактрису Наталью Варлей, но я и сам про это знаю. От музыки у Милки смешно заостряется нос и темнеет под глазами.
Когда мы с Валеркой поднимаемся по клубной лестнице на второй этаж, из зрительного зала наверху доносится тяжелое ворчание бас-гитары. У Спивака растут глаза и отвисает челюсть – я не сказал, зачем мы идем в клуб.
Все лабухи уже на сцене – голой, без задника, так что видны кирпичи дальней стенки. В фээргэвской телепередаче под названием "Бит-клуб", которую мы тайно смотрим по субботам, мировые чуваки играют в огромном подвале на фоне такой же кирпичной стены, и мы косим под них на репетициях. Во время концертов опускается задник с орденом Победы, салютом над Москвой и русским воином, сжимающим старинный автомат. На концертах наш репертуар соответствует заднику.
Я знакомлю Валерку с ребятами: Леха Фадеев, басист Мишка и барабанщик Серега, мой тезка. Когда Фадеев по ходу музыки кричит: "Серега!" – я понимаю, что это не ко мне, просто тезка-барабанщик лупит не в дугу. Меня в бит-группе все зовут Виталия: я на три года старше, это в армии многое значит, и в госпитале важный человек.
– Давайте, – говорит Фадеев, надевая через плечо гитарный ремень. Он у него необычный, сделан из охотничьего патронташа. Мы видели такой по телевизору. Леха на него запал и где-то раздобыл, теперь гордится. Серега-барабанщик прилаживается на стуле, шлепает маленькими тарелками с ножной педалью. Басист шевелит пальцами над грифом и грызет выкроенный из толстой кожи медиатор.
Подхожу к Фадееву, шепчу ему на ухо. Лешка жмет плечами и кивает. Барабанщик делает отсчет.
Аппаратура у нас будь здоров – немецкая, называется "Регент". И барабаны "Премьер", а не "Трова", как в пехотном полку: сказывается близость к армейскому начальству. Гитара у меня фирмы "Музима". Она похуже, чем "Этерна", но за счет "Регента"-усилителя звучит вполне прилично. Я до армии играл на семиструнке – маленькая звездочка, большая, барэ и "крокодил", – но в роте перешел на шесть. Там был один пацан, он знал аккорды. Помню до сих пор, как впервые по-новому выставил пальцы, прижал струны и стукнул по ним. И раздался пусть глухой, пусть неполный, но тот самый чудесный аккорд, от которого у меня по спине побежали мурашки: вот как это делается, вот как они играют...
По отсчету барабанщика басист начинает раскачивать снизу вверх и обратно шикарнейший басовый ход, который по-грамотному называется "рифф", с двумя "эф" – так Лешка объяснил. Мишка играет пальцами, но с восьмого такта хватает из губ медиатор и врубает по полной. Спивак сидит как замороженный. На шестнадцатом такте я делаю мощное глиссандо сверху вниз, фиксирую соль-мажорный аккорд. Вместе со мной вкатывается барабанщик. Леха ныряет к микрофону и яростно кричит по-английски: "Хэй!" Я играю синкопами по верхним толстым струнам "Музимы" и только на слабую долю бью резкий полный аккорд. Он у меня с седьмой ступенью, то есть септ, и плюс минорная добавка малой терции – мне Фадеев показал и объяснил, что эта вот добавочка и создает то самое блюзовое звучание. Играть мне просто, даже скучно, потому что песняк весь построен на базовом аккорде с редкими отклонениями, но Фадеев говорит, что настоящий драйв только таким и бывает, а шариться туда-сюда по грифу и дурак умеет. Леха поет по-английски, и Спивак смотрит ему в рот, постепенно сползая в откидном киношном кресле. Он уже обалдел, но то ли еще будет... Мы налегаем на ре мажор и долбим его, подготавливая возвращение на базу, и когда наконец-то сваливаемся в нее, Фадеев врубает солягу. Спиваку капец, потому что такого он живьем еще не слышал. Лехина гитара, усиленная бустерной приставкой, кричит и плачет на запредельных нотах, таких высоких и невыносимо длительных, что забывается дышать, но наше дело – качать ритм, и мы его качаем, пока Фадеев со своей гитарой летают где-то далеко от нас, от армии и от земли вообще.
Леха поет еще один куплет, и мы делаем коду. На коде дольше всех рычит моя гитара, ее звук наполняет весь зал, окончательно добивая Валерку.
– Полный отвал, – громко шепчет Спивак, когда музыка уже уходит в стены и слышно, как мы шаркаем по сцене.
– Что это было?
– Это Хендрикс, – учтиво поясняет Леха.
Тут входит Милка, садится рядом с моим другом, кладет ногу на ногу, мы репетируем дальше. Даже в советской избитой эстраде, благодаря таланту Лешки, мы находим битовые краски – хотя, конечно, после Хендрикса все это полное фуфло, для хора и баяна в сельском клубе. Но куда денешься: хочешь для себя играть Хендрикса – лабай для публики дедов из Союза композиторов. Вернусь домой – обязательно пойду в какую-нибудь группу. Днем буду работать, а вечерами играть. Вот Галька удивится, когда меня услышит, и друзья мои школьные тоже.
Интересное в армии дело: пока ты пашешь и тоскуешь молодым, все время думаешь, что будет после дембеля, и даже говоришь об этом "после" с другими молодыми. А станешь стариком – ни говорить не хочется, ни думать. Вроде как оно придет само собой. Главное – дембельнуться с первой партией и домой приехать. И если о бит-группе на гражданке я мечтаю вполне конкретно, то про работу размышляю редко и неопределенно. Работать мне придется, это факт, я слишком взрослый, чтобы учиться на дневном и сидеть на родительской шее. Сорок пять рэ стипендии – это несерьезно. Кстати, надо Спивака спросить, сколько он привез с собой – сам пока не говорит, собака.