- А, это очень интересно, - он тщательно перелистывал книжечку, вглядываясь в мелкий шрифт. - Первый "Коммунистический Манифест" был издан на средства из Фонда немецкой ассоциации "Bildungs - Verein f;r Arbeiter" в Лондоне на станке печатника Бургхарта; потрачено на него 5 фунтов стерлингов. Установлено, что первое издание насчитывало одну тысячу экземпляров, напечатанных четырьмя тиражами: "A", "B", "C", "D". У каждого из этих тиражей были отличительные признаки. Тираж "А" насчитывал большое число типографских ошибок и других дефектов. Некоторые исследователи предполагают, что тираж "А" - это как раз те самые 100 экземпляров, которые распространила Ассоциация рабочего воспитания в Амстердаме, впрочем, неважно. Тираж "C" напечатан под той же обложкой, что и тираж "B", но имеет ошибки в пагинации…
- Стоять, - притормозил его я, - что еще за… как ты сказал?
- Пагинация, Боря, пагинация, - повторил очкарик, - ну, учу же тебя, учу - нумерация страниц в книге…
- А, понял, продолжай.
- Так вот, тираж "D" не сохранился. А это, - он поднял брошюрку над головой с таким видом, точно сам только что ее написал, - это, Боря, похоже, книга из тиража "B"! Понимаешь? Первое издание "Манифеста"! Вот, смотри - все признаки налицо: в отличие от тиража "A", исправлены ошибки - я знаю, потому что специально читал одну статью, там приведены фотографии страниц с ошибками - я их запомнил, а здесь их нет! Понимаешь? А во-вторых - самое главное: использована другая обложка и - вот они, смотри, - факсимильные репродукции, но по сравнению с "A" они большего формата!
Я, конечно, отозвался на его энтузиазм горячими поздравлениями - он принял их за чистую монету. Для меня первое издание означало только одно - немалые деньги. Разделить же ликование очкарика по поводу тиража "B" я никак не мог - воображения не хватало. Если уж на то пошло, мне куда интересней было другое.
- Слушай, - сказал я, - и Соловьев, поправив привычно-непристойным жестом очки, с готовностью притянул свое внимание ко мне. - Вот, скажи, почему именно эта награда нашла своего героя? У каждой партии была ведь своя программа - только кто их теперь помнит, а этот "призрак" все бродит себе и бродит по Европе…
- Ну, это ведь элементарно, Боря, - отозвался Соловьев. - Утопия, правильно вписанная в рабоче-крестьянский контекст… Как религия, тот же "опиум для народа".
Странная у него особенность: то объясняет по три часа, с подробностями, которые никому не нужны, а то - кинет фразу - и все. Как хочешь, так и понимай.
- Толком объясни, - попросил я.
- Был такой широко известный в мировой литературе жанр - утопия, - охотно продолжил очкарик. - Идеальное общество. Впервые описано Платоном. Потом, в шестнадцатом веке, появляется знаменитая моровская "Утопия" - остров с идеальной системой управления, где все люди равны, счастливы, частной собственности нет…
…Я отвлекся - мелькнуло что-то… Как будто - знакомое… Слышанное - где? Не помню…
- …А "Манифест" - тоже своего рода утопия. По всей видимости, Маркс, который, с моей точки зрения, был, скорее, экономистом - прагматиком, а не философом и, тем более, психологом, полагал, что идеальное общество вполне можно построить из имеющегося материала. В отличие, скажем, от Моисея, который утопистом не был, почему и водил евреев сорок лет по пустыне, ожидая смерти всех тех, кто привык к рабству. Я даже думаю, что именно поэтому "Манифест…" прижился в России, поскольку именно здесь утопизм - это часть национального характера…
По-моему, он явно путал причину со следствием - но тему развивать я не стал.
А Соловьев уже седлал любимого коня.
- Вот, представляешь, Борь, - говорил он, - издание книги - неважно, какой. И у каждой из них - своя судьба. Какая-то окажется в Польше, какая-то в Венгрии, одна доедет до Мексики в чьем-то чемодане, другую поставят на полку в Лондоне, третью зачитают в Париже. Каждый том отправляется своим путем, от хозяина к хозяину, иногда к наследникам. И вдруг - катастрофа, перемена - и книга в руках новой семьи, нового рода. Я всегда говорил, что книга ценится не возрастом. История - вот за что знающие люди готовы выложить сотни тысяч. Судьба. Книга - это абсолют, бесконечное движение. Вот сейчас говорят, - он понизил голос, точно собирался раскрыть страшный секрет, - что уже к двадцать первому веку бумажные издания исчезнут. Что будто бы уже сейчас продвинутые люди читают все, что нужно, в компьютере. А что это значит? Я ведь тебе уже рассказывал про свою диссертацию? (Рассказывал, ага, помню. Как говорят в Одессе, большой тохес это тоже нахес). Так вот, как раз вчера закончил главу о том, что методика компьютерного чтения отличается от традиционной так же сильно, как настоящая книга от текста на экране. Текст в компьютере должен быть не больше страницы - иначе смысл ускользает. То есть, Интернет не оставляет после себя текстов. В Интернете каждый - творец своего текста, автор своей некомпетентности, главным становится не содержание, а выражение отношения. Понимаешь, о чем я говорю? (Я кивнул: понимаю, да. Стало даже интересно.) Все как бы уже сказано, дальше - одна оценка, реакция. Интернет не оставляет текстов, а следовательно, не оставляет памяти. Но, с другой стороны, провоцирует литературную вседозволенность. Хотя, конечно, графоманы были всегда. И заметь, Боря: ведь теперь и музыка в ее массовом качестве, и литература все больше становятся таким… фоном… Это - жвачка. Потому что мозги уже не могут не жевать. Я добавил бы еще невыраженный гул, странную вибрацию в памяти, которую Интернет оставляет после себя … Все это вне сомнений приведет только к одному - уничтожению книги… А когда уйдет Книга, наступит апокалипсис. Это неизбежный и закономерный вывод. Конец книжной эпохи - это конец времени…
- …А конец Книги, Томас, - это конец времени…
Брат Умберто замолчит - и посмотрит на меня, мой дорогой учитель, непревзойденный мой наставник… Вновь - как и прежде - от доброй его и снисходительной улыбки наполнится сердце благодарностию и любовью к Создателю и всему сущему. Завтра, завтра пробьет час расставания с тем, кто единственный, скрашивал тяжкие дни мои в монастыре, кто заражал примером истинного благочестия, вдохновлял глубочайшими познаниями. Отец - больше, чем отец - вот кем стал для меня за долгие дни брат Умберто. Кто знает - если бы не его увещания и наставления, достало бы сил у меня вернуться в мир? Но он настаивал; он говорил, что мне сужден иной жребий, что монашеская ряса - не мое одеяние, а картезианское правило молчания - не моя стезя. Он будто знал, провидел то, что скрыто в грядущей тьме; он предрекал мне славу и величие. Я сомневался, недоверчиво качал головой, порой предательская мысль - а не безумен ли добрый друг мой? Не помутился ли столь ясный разум, что столько лет освещает здешнюю обитель своим присутствием? - закрадывалась в голову. Вот и сегодня - он обещал открыть тайну, великую тайну… И сейчас он вновь заводит разговор о некой главной истине, которую мне пришла пора узнать… Я спрошу его:
- Вы владеете Истиной?
- Может быть. А может - и нет. Одному только Создателю то ведомо. Из двадцати двух букв основал он все сущее - так говорят иудеи в своих писаниях. И ты сможешь воплотить Слово - если будешь осторожен и смел; если не отвернешься от греха, а взглянешь прямо; если не отступишься от своего. Великая тайна доверена мне - и вот я передаю ее тебе, случайно забредшему в дом Божий страннику, великому мужу, человеку, славному своими добродетелями - всем этим дано тебе стать, хоть ныне ты зовешься просто Томасом Мором и являешь пример существа слабого и дрожащего…
Вдруг сделается мне страшно - нужно ли мне это Знание, эта Истина? Я взгляну в его глаза - и увижу там огонь. Пресвятая Дева! Мне захочется уйти - сейчас же, сбежать, не оглядываясь; учитель пугает меня - словно крест водружает он на мои плечи. А брат Умберто продолжит свою речь - и голос его, вначале тихий и таинственный, будет все усиливаться, пока не грянет, наконец, громоподобно, чтобы вновь потом спуститься до шепота:
- Слово - твое орудие. Мир - твой пергамент. По Слову Божию был он создан; вначале было не Слово - тишина, ибо для того, чтобы зазвучало Слово, тишина необходима. И Слово стало плотью, и так повторялось до тех пор, пока не дал Господь имена всему. И внутри каждого имени укрыл он устремление, кое толкает вперед и порождает новые смыслы и новые имена. Великая же тайна письма заключена в том, что написанное рукою твоею сбудется, отраженное на бумаге воплотится, Слово станет явью. Ибо сказано: Ради этой-то надобности милосердно от ангелов к нам фигуры, буквы, черты и гласы не раз ниспосланы и обозначены, для нас, смертных, изумительные и невиданные, ничего как будто бы не значащие, однако же в глубинах разума нашего пробуждающие высочайший восторг, благодаря упорному их умственному постижению, соединенному с любованием ими и обожанием их. И может ли Книга не быть писанием, творящим мир? Перемешивая буквы Книги, мы перемешиваем мир. Но чтобы сделать это, чтобы облечь плотью знаки и знаки знаков, нужна вера в Бога и озарение от Него. И потому, сын мой, будь осмотрителен в своем труде, ибо это - труд Господен, и если ты потеряешь хоть одну букву или лишнюю букву напишешь, ты испортишь весь мир. Любая Книга прошита именем Божьим - и та, что стилосом от руки старательно написана, и та, в коей буквы набраны Вестминстерской чудной махиной.
- Но, отец мой, - в трепете, безумной тоске и страхе прерву его я, - почему вы так уверены, что именно я должен написать Книгу? И о чем должна быть эта Книга? Откуда мне узнать? Что мне делать?