- Долларов? - на всякий случай уточнил я.
- Предпочитаете в рублях? - он с нескрываемой иронией заглянул мне в глаза.
- Хорошо, согласен, - быстро сказал я.
Он достал из кармана сотенные серовато-зеленые бумажки, отсчитал, протянул мне. Я завернул деньги в пакет, но уходить не стал. Я понимал: это не все - и знал, что сам не должен начинать разговор. Но Климов был опытный игрок, куда хитрее меня - и я услышал:
- Что-то еще спросить?..
Да, манера разговора у него была необычной - он словно постоянно недоговаривал, экономил слова, опускал не просто глаголы и местоимения, а - целые предложения. Я сдался:
- Хотел узнать, что еще можно привезти, кроме "Майн Кампф" тридцать первого года?
Он откинулся на спинку кресла.
- Хороший вопрос. Дам помощника - Сергей Соловьев. Будете отбирать нужное вместе.
Интересное кино. Значит, придется найти способ провести его в библиотеку. С другой стороны, почему нет? Я кивнул. Климов легко поднялся, не прибавив больше ни слова, вышел. Через пару минут появился снова - вместе с сутулым очкариком. Я знал такой тип людей - вечный девственник, серьезно ударенный наукой. Как говорится - с мамой по жизни. Любимец чахлых библиотекарш и научных руководителей. Такие обычно в мельчайших деталях знают строение крыла бабочки, но не разбираются в элементарных жизненных ситуациях; не люди - орнамент жизненных коллизий.
Сутулый посмотрел на меня, поправил очки (разумеется! Любимый жест), потом выжидательно поморгал в сторону Климова. Я сидел в кресле, они стояли. Климов проговорил:
- Знакомьтесь: Сергей - Борис. У Бориса есть доступ в одно крайне интересное место, но навыков поиска нет, надо помочь.
Решив, видимо, что все объяснил, он повернулся уходить. Сутулый вроде как запротестовал:
- Я не совсем понял…
Климов вздохнул - видно, непросто давалось ему общение с помощником; однако объяснил терпеливо, что именно он хотел бы от меня получить: "книги, Сережа, книги - ты должен помочь найти наиболее ценные экземпляры". Очкарик слушал, не перебивая, то и дело поеживаясь (мерз он все время, не согревался даже в сорокаградусную жару, водку не пил, коньяк не пробовал), вновь и вновь дотрагиваясь до своих очков. В конце концов, этот жест стал казаться мне совершенно непристойным. Но указания Климова - таки завершились, мы остались вдвоем. На столике между нами лежала книга Гитлера - не знаю уж, зачем Климов оставил именно ее - две другие он унес. Очкарик присел на край кресла напротив, аккуратно прикоснулся к обложке:
- Это вы принесли?
- Я, я, - прозвучало забавно, почти по-немецки, но он, кажется, не уловил иронии. Жутко хотелось курить, но - деваться некуда, дело есть дело; надо было решить с этим насекомым, когда мы встретимся для следующего рейда. Интересно, - подумалось мне, - а он хорошо понимает, что становится соучастником преступления? Или - ему все равно? Или Климов ему так много платит? Ответ на вопрос я получил быстрей, чем ожидал.
- Антиквариат, - тихо и уважительно протянул он. - И много у вас таких?
- Да полно, - отозвался я. - Есть и покруче…
- Да вы что! - в глазах под очками появился интерес, - а инкунабулы есть? А эльзевиры?
Пришлось прослушать курс молодого библиотекаря. Мне было рассказано о том, что такое инкунабулы, сколько их в мире осталось (около сорока тысяч? Неплохо. Значит, и в моей библиотечке найдется); кто такие были эльзевиры и почему так ценятся их книги (иностранцы… вряд ли сам найду - придется тащить этого оратора с собой); рассказал, какие издания ценятся больше (прижизненные, с автографами - про первые можно выяснить, вторые - посмотреть внимательно, может, увижу закорючку какую). История про монаха, который стал убийцей из-за тяги к уникальным книгам, меня заинтересовала возможной аналогией, но очкарик Сережа явно не тянул даже на книжного маньяка.
Я слушал, не перебивая, терпеливо ждал: когда же о душе? Не ошибся.
- Понимаете, Борис, как бы вам объяснить… Книги - это больше, чем люди. В книгах сокрыта душа истории, религии, математики, всего - душа мира. Старая книга - это таинство по сути своей … Вот вы, например, знаете, как раньше создавались книги? Сначала вырезали литеры, потом их устанавливали в столбцы, набранные страницы ставились на доску; промежутки между строками заполнялись шпонами - это такие металлические пластинки, потом клали железную раму с винтами - она скрепляла набор. Особым валиком накатывали краску, клали лист белой бумаги и оттискивали… А вертельщики! Знаете, кто такие были вертельщики? А переплетчики? Видите ли, Борис, книга, сделанная руками, - это сакральный предмет, - тут он быстро скосил глаза - проверил, понял ли я, что такое "сакральный". Убедился - повторил: - Сакральный! В нее вложил свою душу автор, печатник, переплетчик - и еще люди, которые причастны… А те книги, что были до появления станка? Изумительные тома, которые переписывались вручную, с листами из хлопка, в пергаменте, с рисунками… …
- И какое это отношение имеет к душе?
Очкарик споткнулся на полуслове, вздохнул; завязал с лекцией - и, наконец, спросил, как же мы будем вместе работать.
Договорились, что он приедет посмотреть библиотеку - через два дня, ночью. Он закивал, да, сможет, сможет, конечно! Я видел, что ведет очкарика страсть - его тянуло к старинным томам, как нарка к винту, как иногда тянет к бабе. А мелочи вроде того - чьи книги, откуда, почему ночью и насколько это законно - он лихо обходил с помощью элементарной лазейки: мол, сейчас в России книги находятся в гораздо более печальном положении, чем люди; они страдают, они никому не нужны - поэтому вывоз библиотечных экземпляров и раритетов есть дело благое, хоть и противозаконное. Но все это Сергей Соловьев объяснил мне потом…
А тогда, условившись с ним, я направился к дверям.
У самого входа в магазин сидел мой давешний пес. Ждал. Увидев меня, повел себя культурно: не бросился, не залаял, только посмотрел, наклонив голову, да хвостом вильнул. Мол, - вот он я. Ну, что ж…
- Пойдем со мной, так и быть, - кивнул я ему. - Только на Шарика не рассчитывай. Будешь Жуликом.
Так в октябре тысяча девятьсот девяносто четвертого появился у меня Жулик.
Глава 7. Сходство
Апрель 1995 года.
Чернокнижник. Так теперь называла меня Москва. Прозвище придумал Кинг-Конг: "Ты обрушил черный рынок, Боря. Так что теперь твое имя - в анналах книгопродавческой истории. Чернокнижник - одно слово". Погоняло было звучным. Мне нравилось: Чернокнижник… Что-то таинственное, мощное чудилось мне в этом слове; что-то недоступное другим, мое. От Соловьева узнал о другом "московским чернокнижнике" Якове Брюсе. Колдун и почти Нострадамус, он вроде хранил в Сухаревой башне таинственную книгу Соломона. Единственное, что не устраивало меня в этом Брюсе, что он имел какое-то отношение к Англии и что его называли слугой царя и дьявола. Царям я не служил, а дьяволов, монахов и прочих загнал на антресоли и доставать не собирался.
Это было мое время - полет, гонка, нескончаемая игра, все козыри на руках. Я любил движение. Может, потому, что время от времени приходилось сидеть, но и тогда мысли гуляли на свободе - там, где не предусмотрено ни заборов, ни колючки. А сейчас движуха шла все время. Я понимал свое место: не туз и не король; всего-то - звено в сложной системе. Но, с другой стороны, - первое ее звено, начало, Чернокнижник…
С Соловьевым мы сработались: грузил он неимоверно, но дело знал. Несколько "Газелей" с книгами мы перевезли Кинг-Конгу. Тот брал, довольно потирая руки, платил сразу, хоть и немного. От Климова я узнал, как сводить библиотечные штампы, усовершенствовав его рецепт: синие кружочки с надписью "Библиотека Института Маркса-Энгельса-Ленина", или, если речь шла о совсем старых томах, "Библиотека И.Сталина" - исчезали бесследно. Кинг-Конг усмехался, рассказывал, что теперь мою добычу антиквары называют "Борины книги".
Чтобы не класть все яйца в одну корзину, я свел знакомство с другими такими же крутыми антикварами, готовыми взять мои раритеты и со штампами и без них.
Среди букинистов попадались разные. Коля-диссидент, как и Соловьев, работал помощником, у него была смешная особенность - он все время читал. За разговором, за едой, в магазине, в метро, в такси. Если не было под рукой книги, он читал объявления; однажды пришел ко мне и, усевшись пить кофе, стал читать надписи на банке. Еще один, Егор, продавец "букинистического салона" у Никитских ворот, шпарил наизусть целые страницы, причем отовсюду, из всех книг на свете: мог, например, цитировать кусок Достоевского, потом - какого-нибудь Диккенса, а то мог задвинуть из "Молота ведьм", да еще на языке оригинала. Но обсуждать с ним книги было гиблым делом - он только запоминал; никогда не обдумывал; да-да, так и сказал мне сразу - мол, рассуждать мне неинтересно, все уже написано - так чего ж обсасывать одно и то же?
Много интересных и очень непростых людей приходили к Климову. Если я в это время оказывался у него, он недовольно морщился, намекал на страшную занятость, давал почувствовать, что - лишний, не вовремя; но я не уходил, и тогда, скрипя зубами, Кинг-Конг знакомил меня. Вот это - Борис, мой хороший знакомый, наш постоянный посетитель, - осторожно представлял меня Климов, а это - дальше шло имя и отчество и характеристика, всегда одна и та же - большой ценитель книг. Иногда Климов рассказывал чуть больше: мне запомнился невысокий, с военной выправкой благодушный пенсионер - на каждый жизненный случай у него была припасена цитата из Высоцкого. Оказалось - бывший полковник КГБ, когда-то курировал самиздат.