- Тсс!.. - Доктор состроил лукаво-предостерегающую мину, и Томас, проследив направление его взгляда, опять увидел на ковре черно-белую коленопреклоненную фигуру жрицы - камеристки Марии, которая сметала в кучу осколки и вытирала мокрое пятно. Опять она пришла, подумал он, или она все время здесь обретается? Стоит на коленях у ног своего господина, готовая в любую минуту уничтожить следы его смехотворных погромов, его вечно напрасных бунтарских поползновений? Одновременно внимание его привлекли легкие ритмические колыхания скользнувшего мимо серебристо-серого платья, и он увидел, как сапфировые глаза Дафны встретились с властными светлыми глазами записного любовника доктора Феликса, - он увидел это и вдруг очутился совсем в другом месте, среди другой мебели, других ковров и картин… Роскошный холостяцкий дом, храм любви великого любовника. На дворе ясный солнечный день, но гардины задернуты, и сочащийся сквозь них свет переливается мягкими красками. Будто цветовой орган, подумал Томас, или это играет электроорган? Потому что из-за портьеры слышатся звуки патефона, вернее, автоматического электропроигрывателя, и, между тем как банальная мелодия с одной и той же вечной темой крутится и крутится по своей спирали, он видит, с нестерпимой ясностью, с убийственной отчетливостью, как цепкая рука записного любовника с отполированными до блеска ногтями обхватывает тонкую спинку Дафны в том месте, где позвонки выступают из-под кожи, точно миниатюрное подобие и предвестие смерти, а Дафна кладет руку на плечо любовника с нарочитой легкостью и беспечностью, словно любуясь собою в зеркале, и голосок ее серебряным колокольчиком вызванивает пустые, бессмысленные словечки, и в конце концов и голоса, и мелодия, и игра красок сливаются воедино, преобразуясь в причудливую тень на стене - или это в зеркале? Там, кажется, и правда есть кристально ясное сверкающее зеркало?
Томас открыл глаза. Он опять сидел в своем кресле и опять спрашивал себя, почему он испытывает эту дурацкую ревность, и отвечал себе, что в действительности это никакая не ревность, а желанная гарантия верного, непоправимого краха, который служит человеку последним надежным прибежищем, и одновременно сознавал, что от этой мысли ему ничуть не легче. Он увидел, что жрица Мария поднялась с колен и идет прочь, торопясь и спотыкаясь, казалось, она вот-вот закричит, раздастся вопль… Но она исчезла. Прямо напротив была все та же качающаяся нога с белой стрелкой на черном носке и физиономия, которая все так же ухмылялась с видом снисходительного превосходства, а голос - голос давно уже что-то говорил, но он уловил лишь последние слова начатой фразы:
- …нечто совсем другое.
- Что - совсем другое? - спросил Томас.
- То, о чем мы говорили. Чувства, которые испытываешь, когда любишь женщину.
- Разве мы об этом говорили? - Томас тотчас пожалел о сорвавшемся с языка вопросе: властные светлые глаза мгновенно изменили выражение и рука - докторская рука - опять потянулась к нему через стол, так что он невольно отпрянул, спасаясь от нее. - Извини, - сказал он, - я, наверно, отключился на минутку. Бывает, что сидишь, сидишь - да вдруг и заснешь, словно в яму провалишься. Но это неважно. Ты продолжай. Что ты хотел сказать?
- Ты очень бледный. Тебе плохо? - спросил доктор.
- Нет, нет, отнюдь. Мне никогда еще не было так хорошо. Ну, рассказывай. Итак, что же ты чувствуешь, когда любишь женщину?
Феликс придвинулся ближе.
- Я воспользуюсь образом, - начал он с тонкой улыбкой. - Представь себе, что ты взбираешься по крутой горной тропинке. Она прихотливо извивается и петляет, и ты никогда не знаешь, что тебя ждет за следующим поворотом, то ли райский уголок, то ли бездна. Заранее никогда не знаешь. - Он умолк и затянулся сигаретой. - Но, как бы там ни было, поднимаешься все выше, и воздух становится все разреженней. - Он снова затянулся. Теперь он сидел так близко, что Томас слышал его дыхание и видел, как пульсирует огонек его сигареты. Вот он сделал глубокую затяжку, вот он выпустил дым двумя тонкими струйками через ноздри. - На последнем крутом участке пути сознание мутится, - продолжал он, - в глазах туман, земля под ногами колеблется. И вдруг…
- …вдруг ты оказываешься на вершине, и тебе открывается небо, - перебил его Томас. - Глубоко внизу лежит земля с ее горами, равнинами, лесами, и ты слышишь голос, который говорит: взгляни, все это будет твое, если ты упадешь и… нет, если ты бросишься отсюда вниз, и пусть ангелы твои… - Он поднял стакан и увидел, как жемчужные цепочки воздушных пузырьков ползут вверх. За стаканом он различил искаженные черты докторской физиономии, а за ней, позади нее… Это что же за демон заявляет о себе, неся этот путаный вздор? - подумал он и в тот же миг услышал голос Феликса.
- …путаный и туманный метафизический вздор. Я просто воспользовался образом, чтобы ты понял, какие чувства испытывает нормальный мужчина при достижении совершенной эротической кульминации после обстоятельной подготовки.
- Isn't that a religious feeling ?! - сказал Томас. - Вся земля сотрясается под действием ужасающей мужской силы. Или это состояние пантеистического экстаза? Мистическое слияние с материнским лоном жизни?
- Мистическая пантеистическая трансцендентная ахинея, - сказал доктор. - Да ничего подобного, это - плотское вожделение в его наивысшей потенции. Все инстинкты и влечения плоти, все ликование и весь ужас, слившиеся в едином консонансе, - неподдельное физическое наслаждение, вдвойне сладостное оттого, что делишь его с существом противоположного пола. Одариваешь им другого и одновременно сам получаешь его в дар. Это ли не возможность максимально приблизиться к тому состоянию, которое верующие именуют блаженством? - вопросил он и сделал паузу, короткий перекур. - Если бы я сам веровал в Бога, я бы воззвал к нему, моля ниспослать мне смерть от разрыва сердца имен-до в этот миг. - Он вобрал дым в бронхи и задержал его, прежде чем выдохнуть через ноздри. - При чем же тут цинизм или какие-то христианско-пуританские страхи перед преисподней? - сказал он. - А если уж вешать в экстатическом бреду, то я бы сказал, что в это мгновение любишь не одну, а всех женщин, весь женский род как таковой. - Он снова втянул в себя дым. - Молодых и старых, больших и маленьких, толстых и тонких… - (Сейчас у него пепел упадет, подумал Томас, следя за тем, как пунцовый огонек, освещающий узкую излучину в уголке рта, пожирает табак и бумагу.) - …белых, смуглых и черных, девочек и старух… - (Пепел все не падал. "Вирджиния", подумал Томас, принюхиваясь к запаху сигареты, и как это Габриэль ухитрился организовать английские сигареты с вирджинским табаком? Из-за дымовой завесы до него долетал аромат мужского туалетного мыла или одеколона, а дальше, за этим ароматом…) - …ненасытных нимф и невинных стыдливых девственниц.
- О, девственницы, - сказал Томас, улыбаясь своему стакану, - вечно юные старые бесстыжие невинные нимфомански ненасытные целомудренно-фригидные полудевственницы… - Кто же скрывается за этими ритуально-сексуальными словесами? - подумал он.
- В каждой женщине есть хотя бы малая частичка от этого всего, - продолжал записной любовник Феликс. - Мне еще ни разу не встретилась женщина, которая была бы неспособна предаваться любви в той или иной форме. Женщин по-настоящему холодных нет, есть лишь невротический страх, который на то и существует, чтобы с ним совладать, - сказал он, затягиваясь сигаретой. - Ну а зрелого мужчину более всего влечет к девственным, хрупким, невинным, нетронутым… - Он опять втянул дым и несколько раз пропустил его через дыхательное горло, прежде чем выдохнуть. - По естественному закону компенсации, уравновешивания, - продолжал он. - Что ж в том плохого? Красивая и естественная вещь, не так ли?
- Безусловно, - ответил Томас. - Пустяковый трогательно детский порок. Возврат к детству, как и вообще почти все, что именуют пороком. Кстати, каким термином обозначают это явление: регрессивное развитие или?…
- Психоаналитические бредни, - сказал Феликс. - Порочно лишь то, что во вред другим. Кто действительно виновен перед людьми, так это мечтатели…
Мечтатели? - подумал Томас, созерцая свой стакан. Мечтатели-кровосмесители! Он отхлебнул большой глоток горького пойла и вспомнил Дурной запах изо рта у демона-аналитика вместе с его словами: "Мечта брата о единении с сестрой, мечта сына о возвращении в лоно матери, мечта отца быть возрожденным в непорочном зачатии - из этих чистых мечтаний проистекают все грехи мира…" Он видел, как эти слова всплывает наверх воздушными пузырьками, а за круглым стеклом стакана он видел серую дымовую завесу, сквозь клубы которой проглядывали искаженные черты доктора Феликса, и уловил вдруг обрывок его речи: "…Увеличивать сумму наслаждений в этом мире и уменьшать сумму страданий - чего еще можно требовать от человека…", и одновременно он видел, как руки с маникюром вычерчивают в воздухе фигуры - параболы ненасытных развратных мечтаний. Но позади, по ту сторону этого вздорного пустословия и кривлянья, по-прежнему звучал совсем другой голос и вырисовывался некий черно-белый узор. Может, это давешний маленький пастор - или клоун - вернулся, чтобы снова завести свою неслышную монотонную литанию за этим зеркалом нереальности, или позади него есть что-то еще, что-то другое, тишина, две руки, которые?… Томас отставил стакан и взглянул на собственные руки. Ему почудилось… нет, все прошло, ничего уже нет. Но ему почудилось…
- Ты что, опять заснул? - неожиданно услышал он голос доктора Феликса.
- Нет, я не сплю.
- Как бы ты у меня совсем не свалился. Может, сделать тебе укол?
- Укол? - переспросил Томас. - Да нет, я не свалюсь. Я тебя слушаю. Так о каких ты говорил мечтах?