О боже… Во что я впуталась с этой идеей Роберта насчет книжки! Роберт – единственный человек в мире, который знает, что я – законченная трусиха. Что внутри я страшно боюсь большинства вещей, людей и событий. Что если рядом со мной кто-то начинает кричать или злиться, то внешне я совершенно спокойна (и даже выгляжу весьма cool-and-круто), а внутри меня как будто сжимается какой-то эмбрион. Никак не могу к этому привыкнуть, хотя возможностей хватало. Три последних года моего брака прошли в сплошном крике, пока не дошло до худшего. То же самое и на работе, с той только разницей, что орут не на меня, а на стражей порядка в форме полиции ее королевского величества Елизаветы Второй. Только Роберт знает, как это на меня действует, как холодеет и дрожит все внутри, и с какой болью я потом прихожу в себя. Он всегда изобретает какие-нибудь трюки, чтоб я могла обмануть собственную натуру. Однажды придумал способ пресечь ярость собеседника. Сказать ему что-нибудь в духе: "Позлитесь подольше, пожалуйста, и, если можно, чуть сильнее… А то я пишу книжку о своей работе, и мне нужно хорошее описание какого-нибудь взбесившегося типа. Буду вам очень признательна". Тогда тот может успокоиться из одного любопытства. Перестанет вести себя как лев в клетке и обратится в участника раздачи автографов на книжке, героем которой он сам является. И это действует! Правда, теперь оказывается, самое плохое об Ареке еще ждет всплытия…
– Думаю, что когда вы узнаете в отрицательном герое книги себя, то на меня разозлитесь, – продолжаю, помня слова Роберта о том, что людям нужно сообщать свои опасения, а не скрывать их. – Боюсь, что если укажу ваши имя и фамилию, и приятели начнут вас дразнить, вы мне стекла в окнах побьете, шины проколете, капот исцарапаете, а к дверям приколотите дохлую курицу.
– О боже! Ну у вас и воображение! Я ничего такого не делаю! Уже много лет. Это только пацаны так могут. Так вы что, решили не писать? Не будет книжки?
Сейчас он уже говорит обычным образом, и весь суд смотрит на нас.
– Обвиняемый просит повторить последнее предложение, ваша честь! Да замолчите вы! – советую я Ареку. – Будет книжка. Только, может, было бы лучше, чтобы отрицательного персонажа звали как-то по-другому? Чтобы вы могли сказать вашим приятелям, что это не вы.
– Нет у меня никаких приятелей. Но если вы уж так боитесь, то имя можно оставить, а фамилию переделать на какую-нибудь похожую.
– Скажем, не Сынульский, а Махульский?
– Может, не такую известную фамилию? Чтобы Юлиушу бесплатную рекламу не делать?
Вот вам человек с правильным подходом к бизнесу! А сидит по тюрьмам. Но, с другой стороны, у Юлиуша Махульского была жена Лиза, русская из Москвы, и, насколько я знаю, он с ней не слишком хорошо обходился. Так что перебьется без нашей бесплатной рекламы!
– Ну тогда Дедульский! Или Тетульский, как вам это? – Ну конечно! Дедульский – это лажа улетная! А Тетульский – это вообще что-то педерастическое… Еще только Мамульского не хватало!
Хороший момент использовать совет Роберта, который недавно объяснял основы поведенческой уверенности в себе.
– Знаете что? Это моя книжка, и мне решать. Еще поломаетесь – и вообще станете Срульским!
Арек изо всех сил старается подавить хохот и, ощущая себя принцем – героем книжки, ревет на весь зал суда:
– Высокий суд, я все обдумал и решил изменить свои показания. Я признаю себя виновным! По правде говоря, у меня нет разумного объяснения причин, по которым я в полиции отказывался сдать кровь на анализ! Я хитрил. Хотел воспользоваться тем, что не работал большой автомат, проверяющий на содержание алкоголя. Прошу прощения за этот обман. Я искренне благодарен британской полиции за то, что она меня задержала – ведь в моем случае речь шла о выпившем и незастрахованном водителе. Может быть, благодаря этому аресту дело не дошло до трагедии, подобной той, о которой вспоминала здесь госпожа прокурор.
Когда я заканчиваю торжественный перевод этого внезапного признания, судья, секретарь, судебный пристав и писака на скамье для прессы замирают на полувздохе… Вот это номер! Отрицательный герой примеряет плащ в лавке старьевщика, и на этой дырявой тряпке на этикетке под засаленным воротом фломастером написано "Зорро"…
Придя в себя, судья назначает Ареку Сынульскому огромный штраф плюс оплату судебных издержек и пожертвование. А так как он уже сидит в тюрьме, и государство выплачивает ему шесть с половиной фунтов в неделю на сигареты, фрукты или канарейку – единственное творение Божье, кроме пауков, которых можно содержать в камере, – то штраф заменяется ему дополнительным днем лишения свободы. То есть вместо пятисот сорока дней он отсидит пятьсот сорок один. А мы, британские налогоплательщики, заплатим еще восемьдесят фунтов за этот его последний день. Именно во столько в среднем обходится суточное содержание одного заключенного.
А я счастлива, что могу уже ехать домой, вместо того чтобы торчать в суде целый день! Я купила в русском магазине у Миши-Китайца из-под прилавка банку щавеля (щавель у нас единственный дефицит, потому что многие любят что-то "достать", а не купить), и меня ожидает роскошный обед. Но на выходе меня перехватывает охранник, Большой Эдди: просит срочно позвонить в следственный изолятор, расположенный в двух часах езды отсюда. Звоню…
– Это вы – та переводчица, что пишет книжки? – спрашивает начальник смены с голосом, холодным как обледенелая сталь.
– Да, но это так, ерунда, ничего серьезного…
– Просим вас немедленно приехать. У нас тут трое польских граждан. Они нам весь СИЗО разнесут… Не пьяные и не обкуренные, но не хотят разговаривать через телефонных переводчиков.
– Но… – я собираюсь сказать, что я жутко устала.
Однако он не останавливается.
– Я знаю, что это далеко. Пожалуйста, перейдите улицу, там напротив суда полицейский участок, а рядом в полной готовности – машина с мигалкой.
Я оглядываюсь. Точно, стоит ментовская машина с мигалкой. Я не спрашиваю: "А как насчет обратной дороги?". Наша полиция очень fair. Если куда-то отвозят, то обязательно привезут назад. Можно не беспокоиться. Честно говоря, в течение пары первых лет работы трудно было привыкнуть, что полиция – это приличное учреждение.
Ну ладно, поеду, но с условием, что они не будут включать сирену. А то громкие звуки и мигающий синий свет проблескового маячка, доводят меня до изнеможения.
Приезжаем на место. Типичный сержант образцового вида. Холодный взгляд, стальной голос:
– Что там за книжка? А наш отдел по связям с прессой проинформирован?
– А при чем тут пресса? Это такой прием, сержант. Направленный на то, чтобы привлечь внимание агрессивного субъекта и вызвать у него любопытство. Он должен играть в книжке роль антигероя, поэтому я говорю ему, что на благо мировой литературы мне нужно от него побольше злости, криков, проклятий, ударов кулаком по столу, прошу его попинать стену и оторвать от пола прикрученную мебель. Если он здорово пьян, я прошу его блевануть прямо тут на скамейке под носом у сержанта. А если он под кайфом, то мы просим о медицинской помощи – и все потому, что на обдолбанный мозг уже ничего не действует…
Стальной взгляд меняется на самый что ни на есть ласковый. Сержант считает, что обладает чувством юмора и будет сейчас это себе доказывать. В ходе нашего разговора.
– А что, книжка состоит из одних антигероев?
– Да нет, не беспокойтесь. Есть там и настоящий герой – сержант из следственного изолятора. Высокий, красивый, с немного торчащами усами, выдающими огромный темперамент. Вначале он смотрит грозно, но так как у него исключительное чувство юмора, то в худшие моменты его взгляд смягчается…
– Добреет, что ли? Хеппи-энд.
– Для этого сержанта да. Но не для переводчицы.
– Почему?
– А она влюбляется в сержанта и настолько теряет голову, что не обращает внимания даже на очевидные факты.
– То есть?
– Что ее любовь безнадежна, да и просто невозможна… Потому что у положительного героя, так же как у вас, сержант, на куртке значок с радугой, то есть он гей. Вы бы не возражали, если бы этот герой носил ваше имя?
Из глаз сержанта сыпятся лепестки роз.
– Как будет по-польски gay?
– По-разному, сержант, по-разному. Чужих называют "геи", потому что это политически корректно.
– А своих?
– По-разному. Обычно "педрилы", но это только по-настоящему хороших друзей, у которых вдобавок есть чувство юмора.
– Называйте меня "педрило".
– Есть, сержант!
Следственный изолятор становится оазисом мира и спокойствия. Сержант хочет стать героем книги и раздавать автографы.
С первого же взгляда оказывается, что трое задержанных скандалистов – грузины с фальшивыми польскими паспортами. По-польски они, естественно, ни в зуб ногой. А по-русски разговаривать отказываются. Из патриотически-политических соображений.
– Ну, пока! – говорю с энтузиазмом. – Я могу домой ехать. Грузинская переводчица есть только в Лондоне. Она будет в пятницу. Всего вам наилучшего, ребята! Посидите тут три дня, отдохните! А почему вы считаете, что полиция не может держать вас под арестом дольше двадцати четырех часов? Что за ерунда? Вы телевизора, что ли, обсмотрелись? Инспектор без допроса вас не выпустит, это железно. А на организацию необходимой лингвистической помощи уйдет пара дней, потому что все должно быть по закону – даже в таком пустячном деле, как говенные фальшивые паспорта, в чем можно всего за час разобраться!