Исправление простой ошибки в рубрике "место назначения" вылилось для благотворительной организации, членами которой являются несколько переводчиков, в три недели непрерывных усилий, примерно в девять часов административной работы, семь с половиной фунтов на телефонные разговоры, поездки депутата в тюрьму и в офис общей протяженностью в двадцать восемь миль. Оптимисты считают, что мы помогли Мыколе, пессимисты – что Узбекистану. Есть и реалисты, которые на калькуляторе считают, сколько мы позволили сэкономить английскому бюджету. По нашим наблюдениям, иностранные заключенные британских тюрем пересиживают в среднем по шесть-семь месяцев после отбытия своего срока! Содержание одного заключенного в течение месяца стоит три с половиной тысячи фунтов. На фоне этой статистики "выделение" Мыколы выглядит выигрышем в лотерею.
Вышеприведенную историю я описала в лондонской русскоязычной газете, названия которой не скажу – не хочу делать этому органу промоушн. Я на них ужасно зла. Думала, что мне выплатят гонорар, как всякому автору. Вместо гонорара, который я хотела передать в пользу нашей "богадельни", они заявили, что ничего не заплатят, потому что "и так сделали нам бесплатную рекламу". Ну спасибо! За то, что о нашей работе узнали еще в двадцати трех тюрьмах, где "пересиживают" свой срок поляки, русские, украинцы и узбеки, которым нам пришлось отказать в помощи, – ресурсов маловато…
Мать одного из них прислала нам обиженное письмо.
Бездомный Игорь Синичкин из Лондона вложил в конверт смятые пять фунтов с припиской: "Вот, спер для вас в продуктовом "Kalinka" на Квинз Вей. Привет браткам!".
С десяток обывателей не пожалели почтовых марок на послания типа "Нашли кому помогать! Собак бездомных мало?".
Эмиссар некоего олигарха привез предложение о переводе на наш счет двадцати тысяч фунтов с тем, чтобы мы купили его помощнику "Рено седан" за 19 764,30 фунтов, а остаток использовали для нужд заключенных.
22
22. Мой самый большой на сегодня ляп в работе был вызван неверно понятым контекстом в ходе разбирательства первого сексуального преступления, когда-либо совершенного в городке Хавант. Шел второй год моей карьеры полицейской переводчицы. Тогда я еще постоянно возила с собой польско-английский словарь. Вначале весьма смущаясь, потом с гордостью – в Англии можно спокойно показывать свое профессиональное несовершенство, если только люди видят, что ты стараешься повысить свой уровень. Но обо всем по порядку.
Шел допрос молодого поляка, который, оказавшись в постели с представительницей демократического Запада, позволил себе, выражаясь фигурально, пройти на пол-шишечки в комнату, хотя его приглашали не далее, чем в прихожую. И не въехал в перемену настроения, когда юная мисс вместо "Оу, йес!" вдруг промычала "Ох, ноу!".
После записи формальной части допроса, в самом начале разбора дела по существу, после установления того, кто и каким образом был уже раздет и в каком углу комнаты стояло разложенное кресло, был задан вопрос:
– Дошло ли до digital penetration?
Я теряю нить допроса. При чем тут цифровая пенетрация – тема, так хорошо знакомая мне по моей прошлой жизни? Какое она имеет отношение к этой ситуевине? Говорю полицейскому:
– Простите, не поняла вопроса.
Детектив повторяет:
– Дошло ли до digital penetration?
Удивительное дело. Во всем мире люди считают, что повторение непонятных слов облегчает их понимание. Особенно, если повторить их громче. В третий раз следователь, наверное, вот-вот загремит во весь голос:
– Дошло ли до DIGITAL PENETRATION, ПОСЛЕДНИЙ РАЗ СПРАШИВАЮ?!
Пробую деликатно предупредить этот грядущий кошмар.
– Простите, сэр, может быть, вам вначале стоит выяснить, был ли в комнате приемник? Передатчик?
Крепко сомневаюсь! Да и зачем это кому-то в Хаванте? Телевизионный цифровой передатчик в Лондоне слишком слабый, а местный еще не введен в эксплуатацию. И причем тут вообще оборонка?..
Детектив почему-то делает перерыв. Задержанного уводят в другую комнату, а меня приглашают на кухню. Офицер заваривает мне чай и благожелательно предлагает заглянуть в словарь.
Он что, издевается?! Уж в этом предмете я как раз разбираюсь!
Он смотрит на меня как-то… как-то… даже не могу определить как. Как-то странно, немного настороженно, но с усмешкой. И с любопытством? Он отводит меня в отдел по расследованию изнасилований и рукоприкладства в семье. Не прерывает мой рассказ. А меня понесло и расплескало: о цифровой пенетрации я знаю все, уважаемые господа детективы! Каждому могу на пальцах показать. (Тут бы мне обратить внимание на наступившую мертвую тишину, но где там – гордость своими познаниями прет, как лава из вулкана!) Я дипломную, то бишь по-вашему магистерскую диссертацию, написала на эту тему, во! Не всю же жизнь я была неоперившейся переводчицей в провинциальном отделении полиции. Воодушевляюсь еще больше, рассказывая о том, как перевела эту дипломную на английский язык и как защищала свой шедевр перед специально созванным только для меня ученым советом. Получила потом пятерку с отличием за расчеты цифрового генератора-пенетратора. Это устройство необходимо для эффективного управления баллистической ракетой, запущенной в западном направлении, то есть в вашу сторону, дорогие мои. Этот пенетратор является изящным фильтром, таким электронным гаджетом, который улавливает даже слабые сигналы и выполняет корректировку курса при доставлении ядерной посылки извечному врагу, в случае если он изловчился, гадина, напустить электромагнитных помех. Ясно?
В общем, я – магистр в области цифровой пенетрации, и точка.
Детектив Смит поднимает руки вверх. Капитулирует. Я ощущаю радость победы! Я выиграла свою ядерную войну с капитализмом! Правда, до сих пор не могу понять, о чем шла речь на допросе. Но, может быть, сейчас из уважения ко мне проигравшая сторона объяснит по-человечески суть дела, вместо того чтобы отсылать к словарю.
– Что я поднял? Что я показываю? – спрашивает детектив с теплой усмешкой.
Это немного сбивает меня с толку.
– Ну… руки.
– А что на конце рук?
– Ладони.
– А чем я сейчас двигаю?
– Пальцами (естественно, я говорю по-английски "fingers").
– Или?
– Что "или", детектив Смит?
– Какой синоним слова finger существует в английском языке?
– Понятия не имею… палец (finger) он и есть палец…
– Digit, – говорит Смит. – У меня на руке пять пальцев. Five digits. Вот отсюда и digital penetration. Так мы называем на работе то, что в пабе называют fingering…
Пять часов спустя я еду в поезде в полубессознательном состоянии. Мне хочется провалиться под пол и сдохнуть на рельсах. Я прощаюсь со своей научной гордостью, со своим вузовским высокомерием. С гордыней. Со своей бессмысленной потребностью быть кем-то еще, а не просто начинающей полицейской переводчицей в жалкой английской дыре. Кем-то лучшим. Зачем?
Кстати, а как это fingering по-польски? А по-русски? Перстосекс? Пальцетрах? Без мата не обойтись…
Как я могла подумать, что вопрос детектива имел какое-то отношение к моему прошлому? Стыдно до боли. Выставить себя такой идиоткой! Никогда мне уже больше не позвонят из Хаванта! Слава богу, что это далеко. Что я лишь временно замещала там их постоянного переводчика Марка Голдфингера. Что за ирония!
Контролер идет по вагону, просит предъявить билет. Вынимаю его из кармана вместе со сложенным в четыре раза листком бумаги. Разворачиваю его и читаю: "Уважаемая миссис магистр! Если Вы когда-либо решитесь на написание докторской диссертации по цифровой пенетрации, мы будем рады послужить добровольцами при проведении полевых испытаний! Надеемся на сотрудничество с Вами в будущем. С уважением – следственный отдел полиции Хаванта".
И восемь подписей в столбик…
23
23. День, меня переросший – 8 мая 2005 года.
За неделю до того меня пригласили в Дом Золотой Осени, то есть в дорогой частный дом престарелых. Англичане в целом считают, что старики не должны отравлять молодым жизнь своим присутствием. Особенно в период общего распада организма и личности, вызванного преклонным возрастом.
Уже девять лет в Доме Золотой Осени, плавно переходящей в зиму, проживал мистер Джан Джаники, – так выговаривали здесь имя старичка, в паспорте которого стояло: пан Ян Яницкий. Последние пять лет он провел в молчании, и три последних года казалось, что он почти ни в чем не отдает себе отчет за исключением еды, питья, физиологических отправлений, сна.
Вроде бы во время войны он был знаменитым польским летчиком, a в мирные послевоенные дни его бросила жена-англичанка. А может, умерла? Сейчас он страдал сильным диабетом, коронарным склерозом, артритом и почечной недостаточностью. Судя по тому, как быстро он забыл английский, который выучил уже будучи взрослым, его разум деградировал, что является обычным явлением при старческой деменции. Подозревали также, что он и понимать перестал этот приобретенно-утраченный язык. А это две разные вещи: для того, чтобы говорить на чужом языке, сознанию требуется гораздо больше усилий, чем для понимания слов, произнесенных вслух на этом же языке. Понимание может происходить почти бессознательно.