Я закинул голову - высокие, как птичий полет, своды Купола стояли надо мной. Сквозь них пробивался рассеянный свет, иногда набегали тучи и шел теплый дождь; травы в лесу, деревья, кусты сделались гигантскими, какими кажутся ребенку или какие я видел однажды на Сахалине, куда ездил агитировать народ за демократическую власть.
Захотелось водки. Я пошел искать мужичка, промышлявшего торговлей с караулом. На пристани, где он обычно менял бутылки на продукцию теплиц, его не оказалось, и тогда я отправился выше по реке к тому месту, где стояла когда-то моя палатка и вечерами приходила Инна.
По дороге давно никто не ездил ни на машинах, ни на тракторах, валялись деревья, почва была подтоплена талой водой, я шел долго и устал, иногда садился курить, но посидеть спокойно не удавалось, потому что безбожно жрали комары, и мне пришла в голову мысль, что чагодайцы ходят теперь по воде и им так удобнее, а комары их скорее всего не трогают. Лес кончился, я увидел излучину и на высоком берегу свою стоянку. Она была занята.
Он сидел и удил рыбу. Обыкновенный старик - в помятом пиджачке, в шляпе с дырочками, только бороду сбрил, лицо сделалось круглее, и оттого выглядел он миролюбиво и моложаво.
- Выпить хочешь? - спросил Евсей Наумович, нимало не удивляясь моему появлению.
Я опрокинул стакан одним махом и с наслаждением закурил.
- Ну и зачем вы это сотворили? - Я присел рядом с ним и стал отгонять комаров. - Батюшка вон сердится.
Горбунок долго не отвечал, будто не слышал, да и что он мог сказать такого, чего я не знал? Кажется, мне удалось-таки поймать "бабочку", за которой я гонялся в студенческие годы…
- Была идейка, что, когда соберутся в Чагодае все живущие на Земле чагодайцы, то случится…
- Конец света?
- Да ну какой конец света! Где ты его видишь? Неужели не догадался выдумать что-нибудь посвежее?
- Я ничего не выдумывал, - сказал я тихо. - Я хочу знать только правду о себе. Меня всегда куда-то уводило от нее.
Он дернул удочку, но та зацепилась, и могло показаться, что на крючке сидит рыбина - такая громадная, что вытащить ее невозможно. Потом удилище обмякло.
- Леска порвалась… Что ты мучаешься, милый? Ты же сам все знаешь. Здесь люди живут, как умеют, а ты просто спишь и видишь сны, то есть делаешь единственное дело, на которое оказался способен. Но сейчас ты уже выспался, достаточно дунуть - все рассыплется. Ты окажешься у костра с деревенским пастухом и пойдешь вместе с ним искать корову, а потом не сможешь завести драндулет и поплетешься в Чагодай пешком. Или, если хочешь, возвращайся в "тойоту" за секунду до того, как она въехала в МАЗ, можешь нырнуть еще глубже и пойти с отцом в засаду. Вот видишь - перед тобою река, ныряй, не бойся, дружок. Тебя она не станет держать и пропустит. У тебя богатейший выбор. Можешь не отправлять Инну в больницу, и у тебя будет двое детей. Впрочем, это уже сделала за тебя она. Тогда придумай что-нибудь другое. Не бери из рук своей подружки флажок или не уезжай из Чагодая.
- Или могу не снимать штанишки в классе у Золюшко?
- Ну конечно. Ты можешь вообще вернуться и не рождаться, очутиться в пропасти, куда по дурости хотел свалиться, но этого я тебе делать не советую, ибо дыра - всего-навсего банальное небытие, и кто в нее стремится - напрасно теряет время.
- Разве ад и небытие - не одно и то же?
- Ты опять ставишь очень глубокомысленные вопросы, мальчик. Не забывай, что дело нужно выбирать себе по плечу. Иначе можно оконфузиться.
- Я одно хочу понять - что здесь произошло? Божеское это дело или человеческое? Эдем или Вавилонская башня? Град Китеж или дьявольский соблазн и искус?
- Я думаю, что эта задача не имеет решения, - ответил Евсей Наумович и пожевал губами. - Видишь ли, мне вообще кажется, что мы ошибаемся. Сама по себе идея заговоров есть идея обреченная и небожеская. Честная сила таиться и плести интриги не будет. Если Купол - защита от мира и бегство, то ведь этого можно было бы достичь и более простым путем. Нет, Никита, мне что-то не нравится в твоей истории. Коль скоро у людей хватило ума создать совершенную систему защиты от внешнего воздействия, они могли бы вполне обеспокоиться и созданием маскировки. Не знаю, не знаю. Но мне кажется, ты просто все видишь не так.
- Что?
- Ты видишь лишь то, что можешь увидеть, на что настроено твое помятое, затемненное сознание. - Голос его неожиданно приобрел лекторские нотки, как если бы Горбунок взошел на кафедру. - А вместе с тем действительность Чагодая гораздо богаче. Ну предположи, что это защищается от распада Земля, которой мы все осточертели, или даже не защищается, а вступила в новую геологическую эру. Или провалилась в старую и через Чагодай прошел разлом. Бунт ноосферы. Ты читал Вернадского?
Он врал - я видел по глазам, что врет, и понял теперь, что врали все - и Инна, и Морозкин, и Золюшко, и прелат. Все, кроме разве что батюшки, хотя мог врать для общего блага и он.
- Я не читал Вернадского, но читал Федорова и видел своих детей.
- Еще в тот раз, Никита, когда ты пришел ко мне со вздорными домыслами, - произнес Горбунок неожиданно вкрадчивым тоном, - я сказал тебе, что не следует…
- Умножать число сущностей сверх необходимого.
- Вот именно.
- Но если вы не верите в чудеса, если не верите в Промысел, если, по-вашему, это просто физика и геология, то что же вы здесь делаете?
- Как что? Жду тебя. Какой-никакой, а ты мой ученик, и я за тебя в ответе.
Он посмотрел с обычным раздражением и высокомерием. Он определенно терпеть меня не мог, и все его слова про ответственность и отсутствующие у меня духовные очи отдавали фальшью.
В больших болотных сапогах Евсей пошел на другой берег. В этом месте был брод.
Брод, бред. Я бросился за ним вдогонку.
- Постойте! Ну вот я и пришел к вам! И зачем? Чтобы вы опять сказали - текел. Да что же вы меня все мучаете?
- Так было необходимо, чтобы вернуть тебя в Чагодай, - сухо обронил Горбунок и, смягчаясь, добавил: - А того, что я тогда говорил, больше не скажу. Да я ведь ничего и не говорил.
- Лжете!
- Ты просто наугад раскрыл Библию и выдернул из нее эту строчку. Мне было забавно за тобой наблюдать. Иногда ты меня огорчал, иногда радовал, ты научился пить водку, иметь дело с женщинами, научил немало людей водить машину, и не беда, что сапожник остался без сапог. Ты оказался достаточно благоразумен, чтобы позвонить в милицию и передать в приют грудную девочку вместо того, чтобы подвергать ее жизнь опасности в своей квартире. Нет-нет, теперь ты вовсе не весишь мало. Ты прожил неплохую жизнь. Совсем даже неплохую. Наконец, ты правильно понял главное: богатство человеческой жизни определяется не успехом, не деньгами, не количеством прожитых лет, а суммой перемен судьбы. У тебя их было достаточно.
Он пошел вперед.
- Да погодите вы! А что будет с ними? Разбомбят? Ведь никто же не подумал, что вы просто пошутили! Ведь там шуток не понимают. Они-то думают, что здесь…
Он ничего не ответил - махнул рукой.
Людям явилось чудо, но никому до него нет дела, а те, кто остался там, очень серьезные и озабоченные будущим, хотят его уничтожить. Одни - потому что оскорблены, что это произошло не в их могучей стране, другие - потому что не под их протекторатом, а у схизматиков, третьим просто досадно и непонятно, и вообще им нравится играть в такие игры, где все горит и взрывается. Но они не знают, что Чагодай - не направление главного удара, а отцепленный вагон, и Купол призван их же самих заманить и отвлечь, пока где-то делается настоящее дело. Они ничего не знают. Идет война, и не только они могут пускаться на хитрости.
Я ушел от них, а вот чем был Купол, никто теперь не узнает. Он мог быть чем угодно - заповедником, отстойником, убежищем, лепрозорием, карантином, Городом за рекой, русским Израилем наконец. А может быть, все гораздо проще - его жители впали в сон и накрылись одеялом, пока машинисты не решат, куда ехать поезду. Вот и спит Чагодай медведем в берлоге, гусеницей в коконе, чтобы дождаться теплого ветра и весеннего дождя, проснуться и зазеленеть.
Или же прав батюшка - и все, что я тут углядел: хождение по воде, благоденствие и процветание, изобилие помидоров и баклажанов, весь этот хилиазм, он же милленаризм, сиречь тысячелетнее царство Христово, блаженный остров коммунизма, весь этот Чевенгур - только утонченная русская прелесть, последняя ступень соблазна и испытание, и если после разорения, раздора и нищеты Чагодай вынесет и это и от этого откажется, то тогда прямиком всех его несоблазнившихся жителей в Рай. И, значит, надо отсюда бежать, всем, немедленно, спасаться и выбирать страдание, ибо мир, в котором страдания нет, безбожен?
Горбунок сидел у костра и пытался вскипятить воду. Костер горел плохо - не чета тому, что грел меня в последнюю ночь перед Чагодаем, - он горел так, как горит пламя высоко в горах, где странствовало тело моего отца, а теперь вечно пребывала его душа, и я мельком подумал, что не все под этим шатром так ладно, как за его пределами. Евсей Наумович опустился на колени и стал дуть на пламя.
- Конечно, кислорода-то под колпаком меньше.
- Значит, можно задохнуться?
- Вряд ли, деревьев много.
- А если пожар?
- Сыро все же, - ответил он осторожно.
- А какой-нибудь диверсант? Обольет бензином, поднесет спичку?
- Тут приглядывают, - ответил Горбунок неопределенно. - Другое опасно.
Он ушел спать, а я долго лежал на траве и смотрел в небо. Купол померк, спустилась ночь, и вдруг я увидел звезды. Это было так странно после многих ночей, когда над головой висело безбожное и глухое марево, - вдруг распахнулся небосвод, словно Купол исчез - сдуло его ветром.