К вечеру ему стало совсем худо: боль разлилась по желудку и распространилась по всему телу. Поддубный ухаживал за другом бережно и безбоязненно, но оба думали об одном и том же, хотя вслух и не говорили: по уму - надо идти в поселок искать врача или возвращаться на материк, а если завтра от него заразится еще и Илья, то их положение станет вовсе бедственным, никто не отыщет ушедших в лес и не придет на помощь. Сгинуть от загадочной болезни в лесу на берегу глухого залива, в никому не ведомом месте, куда не ступает человеческая нога и не заходят катера, свести с ума десяток людей в Москве, которые кинутся их искать и будут опрашивать всех подряд: эрудированного транспортного инспектора, злосчастного капитана "Печака", паломников, связиста, приветливую женщину из гостиницы, продавщицу в магазине, девушку, мывшую голову в Святом озере, быть может, разыщут черного монаха и даже двух ушедших в Реболду детей, подбираясь к истине все ближе, как в игре "горячо-холодно", но все равно пропавших не найдут, сколько бы ни прочесывали местность, потому что обыскать весь остров невозможно, а лесная дорога обрывается у дзота и следы сапог на литорали смывает отлив.
Всю ночь Макаров полудремал, выходил из палатки и снова залезал внутрь. Он видел, как слева над заливом вставало в зелени рассветного неба большое солнце, было очень зябко, но костер еще не догорел, подернутые золой, источали тепло угли, Павел подкинул несколько веток, они быстро вспыхнули, выпил остывшего крепкого чая - и вдруг так остро ощутил неслучайность всего с ним происходящего, хрупкость и неправоту своей нынешней, внешне такой обыденной и вроде бы правильной, жизни, что захотелось непременно все в ней переменить. Он не знал, что именно должен совершить, но ощущение это было невероятно резким и неприятным, лишенным того смягчающего флера, к которому мягкотелый Макаров привык, и полусерьезные слова материалистически мыслившего и умевшего быть очень жестким и волевым отца, который, неоправданно сурово ругая сына за редкие тройки, говорил, что дети должны быть умнее своих родителей, потому как иначе человечество опять залезет на деревья, странным образом отозвались в мятущейся душе путешественника. Глядя на горящее пламя, из последних сил он отгонял мысль, что следующим его наказанием может стать болезнь Сережи, что все трое они связаны и его сын будет так же мучиться от боли в желудке, изматывающего поноса, рвоты и температуры, как мучился, умирая, отец; ему стало по-настоящему страшно и захотелось взмолиться неведомо кому и попросить: пусть лучше со мной, но не с ним.
Мысли больного путались, он был в таком состоянии, что еще немного - и разбудит двух спящих людей и заставит уйти хотя бы их двоих, а сам останется здесь. На покрасневшем небе появились подсвеченные солнцем облака и медленно заволакивали пространство над головой, медленно пролетела пара уток, и снова стало тихо. Хотелось спать, но он все еще чего-то ждал, смотрел, как поднимается солнце и начинается его второй день на островах, которые так немилосердно его встретили и не захотели перед ним раскрываться, а потом залез в палатку и, отвернувшись к боковой стенке, провалился в тяжелый сон.
7
Сережа проснулся оттого, что по палатке стучал дождь. Некоторое время он обиженно слушал мерный шум, затем тихонько, чтобы не разбудить спящих, вылез из теплого спальника, откинул полог и зажмурился - на улице светило солнце, а то, что он принимал за дождь, оказалось шелестом листьев, которые дрожали на ветру и задевали тент.
Путаясь в растяжках, кое-как мальчик выбрался из палатки, упал на четвереньки, а потом поднялся и, весь во мху и сухих иголках, пошел смотреть море. Все удивляло его: горький запах водорослей, росший по неровным берегам настоящий горох, черные безвкусные ягодки водяники, соленая вода, не только противная на вкус, но и совсем не мылившаяся, и, чтобы вымыть руки, приходилось сперва чуть-чуть поливать их пресной водой, которая оказалась большой ценностью и нельзя было ее лить сколько угодно. Но больше всего мальчика поразило, что вчера море было гораздо ближе к лагерю, оно уходило и возвращалось, обнажая полоску суши, называвшуюся таинственным и красивым, совершенно новым словом - "литораль".
На этой влажной, изрытой морскими червями литорали все утро он сооружал башни из камней, строил из песка дворцы, рассматривал мелких жучков, бросал в воду камешки и так увлекся, что не заметил, как к нему подошел улыбающийся счастливой детской улыбкой хорошо выспавшийся, голый по пояс человек.
- Ботинки-то на разные ноги надел. Эх, крестничек, крестничек, когда ж ты научишься? Господи, красота-то какая! - он широко перекрестился и стал обливаться, чистить зубы, мыть шею и отфыркиваться. - На вываку бодя?
Мальчик засмеялся:
- Что ты сказал?
- На рыбалку, говорю, пойдешь? - повторил Илья, выплевывая изо рта воду.
- Пойду, - обрадовался Сережа, но тут же спохватился: - А как же папа?
- Папа пусть поспит. Слава Богу, ему лучше стало. Да мы ненадолго. Он проснется, и мы тут как тут. Ушицы ему сварим, такой ушицы, брат, что он у нас мигом выздоровеет.
Вдоль кромки береговой линии рыболовы с трудом продрались сквозь можжевельник и заросли черники и не спускались вниз, потому что начался прилив и вода стояла у самого обрыва. Лесная почва была покрыта мягким и глубоким мхом, куда проваливались ноги, и они шли неспешно, потом море осталось у них за спиной, мох сменился твердой почвой, и на выходе из леса у дороги приезжие увидели давешних детей.
Мальчик и девочка сидели на том же месте, возле моста через ручей, будто никуда не ходили, однако теперь вид у них был растерянный и несчастный. Девочка, отвернувшись, жевала травинку, а мальчик глядел насупившись, отчего его румяные щеки казались еще более толстыми, а глаза совсем маленькими. Глядя на него, нахмурился и Сережа.
- Ну как там Реболда? - весело спросил Поддубный.
- А ну ее… эту Ебалду. Гребаное место. Не ходите туда, - ответила девочка устало, и лицо ее исказила гримаса.
- Почему?
- Мужики там злые, пьяные…
Поддубный присел рядом с ними на корточки и стал рассматривать помятые, мокрые грибы, которые лежали в корзинке.
- Белый… Смотри-ка, Серень. А это подосиновик. Вы сами-то откуда будете, ребятки?
- Я из Архангельска. А он из Питера, - произнесла девочка нехотя.
- А вы, дядь, откуда? - спросил мальчик.
- Я-то? И сам не знаю откуда. Везде понемногу пожил, - протянул Поддубный задумчиво. - домой как станем выбираться?
- На той неделе "Лаушта" придет.
- Когда на той неделе?
- Точно никто не знает.
- Чудеса, - развеселился Илья, - тут у вас никто ничего не знает. Ни как сюда попасть, ни как назад выбраться.
- Всяко теплоход придет школьников с островов забирать, - баском сказал мальчик. - Вы почему, дядь, спрашиваете? Тоже поедете?
- Да не-е, еще поживем, - протянул Поддубный.
Дети остались понуро сидеть на траве, а двое путников двинулись вперед, в сторону неприветливой Реболды. Они миновали несколько маленьких озер, но Поддубному они не понравились - показались нерыбными, и он последовал еще дальше, в северную часть острова.
Вокруг было пустынно и тихо. Через полчаса их путь пересекла другая дорога. Странная она была, ровная, узкая, деревья нависли над ней, образуя зеленую кровлю, словно тоннель, теряющийся в глубине леса.
- Пойдем туда! - воскликнул мальчик, и большие глаза его радостно вспыхнули.
- Туда? - Илья в нерешительности замер, он понятия не имел, что это за дорога и куда она ведет, но сообразил, что, вернее всего, к поселку. - Ну хорошо, только если там ничего интересного нет, то вернемся. Согласен?
- Согласен, - радостно и чуть застенчиво отозвался Сережа, которому очень нравилось, что дядя Илья обращается с ним как со взрослым.
Однако едва они сделали несколько шагов, возвращаться тотчас же расхотелось, а наоборот, идти и идти.
Таких красивых, чудесных, с любовью построенных дорог видеть ни Поддубному, ни тем более Сереже никогда не приходилось; они шли быстро и легко, внимательно приглядываясь к странному сооружению: там, где местность поднималась, дорога была прорыта через возвышенность, в низких местах сделаны насыпи, справа и слева постоянно виднелись озера, и каждое из них казалось глубоким, таинственным.
Меж тем погода переменилась, начал накрапывать дождик, но на укрытый ветвями лесной путь вода не попадала, и идущие слышали только мерное капанье и видели прямые линии дождя, когда открывалось новое озеро. Наконец справа мелькнуло за деревьями совсем небольшое, травянистое, очень старое озерцо с черной торфяной водой.
- Вот здесь-то мы и станем ловить, - произнес Поддубный, снимая рюкзачок и потирая руки. - Ну, щуки, берегитесь!
- Улю-лю-лю! - завопил Сережа. - Берегитесь, щуки!
- Ты что? Ты что? - зашипел крестный и замахал руками.
Сережа испугался и затих. Но дядя Илья больше не стал ругаться, он поднял отвороты зеленых болотных сапог и перенес мальчика на деревянные мосточки, вбитые в топкий берег.
Это было идеальное место для рыбалки. Кувшинки дрожали оттого, что их задевали крупные рыбины, по воде расходились круги. Поддубный помог мальчику наладить удочку, показал, как насаживать червяка, закинул, и красивый, высокий, разноцветный поплавок встал точно среди крупных и плотных листьев и тотчас же лихо затанцевал, закружился и ушел под воду.
- Тащи!
- Пойма-а-ал! - хотелось крикнуть на весь лес, но он произнес шепотом и, ликуя и дрожа, полез за окуньком, который улетел в кусты и запутался в ветках.
Поддубный, сам радуясь его радости, помог мальчику вытащить рыбку и, чтобы не терять времени, не стал распутывать леску, а попросту ее оборвал и привязал новый крючок с грузилом.