- Не хочется мне что-то покидать Амчитку. Неизвестно еще, сумеем ли мы доплыть на этом судне до Камчатки. А если и доплывем, что нас там ожидает? Уж лучше я останусь здесь, буду хлебать суп да есть вареную рыбу. Как-нибудь проживу.
- И верно, - стал вторить ему Кантаро. - Здесь вполне можно прожить. Тем более, что и говорить поместному мы научились.
Сёдзо и Исокити попытались было уговорить их, но безуспешно. Не хотели они покидать остров - и все тут.
Узнав об этом, Кодаю впервые вышел из себя.
- Дураки! - кричал он. - Можете оставаться, если хотите. Но запомните: вы смогли выжить только потому, что нас было девять и мы держались вместе. А останетесь вы вдвоем - вас тут же укокошат.
На следующий день японцы отправились поклониться могилам усопших. Каждая могила была в свое время отмечена камнем, но за лето трава буйно разрослась, и лишь подойдя вплотную, можно было отыскать могилы. Исокити и Синдзо тщательно скосили траву серпом, изготовленным ими вручную.
Японцы покидали остров, где провели четыре года. За это время они ближе узнали островитян, и те уже не казались им похожими на оборотней. Японцы научились различать на их невыразительных на первый взгляд лицах проявление человеческих чувств, убедились, что островитянам присущи те же, что и им самим, душевные порывы. Вот почему Кодаю и его спутники не могли покинуть остров, не простившись с местными жителями.
- Живите счастливо, - крикнул Кюэмон по-японски собравшимся на пристани островитянам. В отличие от других Кюэмону трудно давался чужой язык. За четыре года он так и не смог выучить толком ни одной фразы на языке островитян, поэтому пожелал им счастья на своем родном языке. Увы, он понимал, как, впрочем, и остальные японцы, что его пожелание - всего лишь пустые слова. Русские скупщики мехов нещадно обирали и обманывали островитян, и те были обречены на полуголодное существование.
Невидимов, правда, говорил, что в прежние времена скупщики мехов, словно дьяволы, набрасывались на местных жителей, насильно заставляли их работать, а если те сопротивлялись, устраивали Избиение, а нередко и убивали. По сравнению с тем, что было прежде, теперь дела ведутся "по-божески", утверждал Невидимов. Но если уж судить справедливо, думал Кодаю, то и теперь нельзя было сказать, чтобы дела велись "по-божески". Правда, добытые островитянами шкуры морского бобра, нерпы или сивуча бесплатно не отбирались, в обмен они получали кое-какие товары, но о справедливом обмене не могло быть и речи. Из островитян выжимали все, что могли.
Особенно тяжело было расставаться со стариком Джаймиловичем. За эти годы японцы привыкли к его доброму участию. Положение Джаймиловича на острове было необычным. Он не принадлежал ни к русским, ни к островитянам. Правда, он принял православную веру и получил русское имя, но происходил из коренных жителей Камчатки. На острове он был единственным священником, с одинаковой добротой относился как к русским, так и к местным жителям и видел в своем пребывании на острове высшее призвание, предначертанное богом. Лет ему было немало, и он чувствовал, что долго не проживет. Кодаю и его спутники сердечно прощались со стариком, а он осенял каждого крестным знамением, вглядывался в лица добрыми, увлажнившимися глазами.
Ровно в полдень судно снялось с якоря. Русские присвоили кораблю имя "Невидимов", японцы же между собой называли его "Сннсё-мару". Двухмачтовое судно, слегка накренившись, отвалило от пристани, обогнуло волнорез, выровнялось и взяло курс на запад. Произошло это восемнадцатого июля 1787 года.
Когда вышли в открытое море, показалась вершина горы, покрытая снежной шапкой, - та самая, которую увидели японцы четыре года назад, приближаясь к острову. Странно, что с самого острова ее не было видно. Кантаро, Кюэмон, Тодзо, Сёдзо, Синдзо и Исокити вновь превратились в матросов, занялись своим привычным делом. Большинство русских не умели управлять кораблем, и как-то естественно получилось, что после выхода корабля в море они стали лишь выполнять приказания поднаторевших в мореплавании японцев. Кодаю занял пост кормчего, Невидимов - должность поскромнее - руководил всякими подсобными работами.
Двадцать третьего августа 1787 года корабль вошел в Усть-Камчатскую гавань. Путь в тысячу четыреста верст, по подсчетам Невидимова, был пройден за месяц и пять дней.
Японцам не показалось, будто камчатский берег сильно отличался от побережья Амчитки. Пристань, построенная в небольшом заливе, была безлюдна и, на их взгляд, менее оборудована, чем у них на родине, в Сироко. У пристани они не заметили ни одного крупного корабля. Вдалеке группа женщин и детей собирала ягоды. Впоследствии Кодаю и его спутники узнали, что это были жены и дети русских, служивших на Камчатке.
Корабль пристал к берегу. Невидимов предложил японцам оставаться на борту и подождать прибытия чиновника камчатской канцелярии, которая уже была извещена о прибытии судна.
На следующий день на корабль прибыл комендант Орлеанков. Это была первая встреча японцев с иноземным чиновником. Сойдя на берег, японцы сразу же перешли в ведение чиновников и расстались с Невидимовым, так и не успев как следует проститься с теми, с кем в течение долгих четырех лет делили радости и невзгоды на Амчитке. Следом за чиновником японцы пересекли скучный Усть-Камчатский поселок и поднялись на ожидавшее их речное судно. В поселке они обратили внимание, что местные жители внешне напоминают айну с острова Эдзо.
- В точности айну, - сказал Кодаю.
В Эдо Кодаю однажды видел айну, остальным же не приходилось с ними встречаться, поэтому ни подтвердить слова Кодаю, ни подвергнуть их сомнению никто не мог. Заговорили о другом: раз местные жители похожи на айну, может, они и есть айну, а Камчатка - вовсе не Камчатка (ее только иноземцы так называют), а остров Эдзо. Исокити высказал мнение, что все местные жители похожи на Джаймиловича. Вспомнили старика Джаймиловича. Решено было, что и в самом деле все камчатские жители на него похожи. Удивляться было нечему: ведь Джаймилович происходил из этих мест. Кодаю лишь показалось странным, что за четыре года общения с Джаймиловичем ему ни разу не пришла в голову мысль, что тот походил на айну.
Судно плыло вверх по реке Камчатке. Река медленно текла между поросших травой равнинных берегов- в Японии такого не увидишь, - была широкой и полноводной. Пройдя около пяти рн, судно пристало к берегу у Нижнекамчатска. Это был поселок в сто пятьдесят - сто шестьдесят дворов на левом берегу реки. Дома из лиственничных бревен, несколько лавок, церковь с двумя колокольнями.
В центре поселка - четырехугольная крепость, обнесенная высоким частоколом. Кодаю и его спутников провели через ворота внутрь крепости. У ворот стоял на посту солдат. Внутри крепости имелась церковь, но без колокольни. Японцев пригласили в дом коменданта, майора Орлеанкова. Как все прочие дома в поселке и крепости, а также расположенные по соседству кладовые, служившие складом ясачной казны и военных припасов, дом коменданта был сложен из лиственничных бревен.
Вечером японцев угощали вяленой чавычей и супом белого цвета, в котором плавали плоды каких-то растений. Суп был подан в оловянном судке. Перед каждым из гостей были положены маленькие ножи, ложки и еще какие-то предметы, похожие на грабли. Японцы догадывались, что всем этим надо было пользоваться во время еды вместо хаси, но не знали как. Так Кодаю и его спутники впервые в жизни увидели вилки и столовые ножи, которыми впоследствии им пришлось ежедневно пользоваться в течение многих лет.
На ночь Кодаю оставили в доме Орлеанкова, остальных отвели в дом секретаря коменданта, расположенный за пределами крепости.
На завтрак Кодаю и его спутникам подали пшеничный печеный хлеб и такой же белый суп, как и вечером. Суп, правда, оказался более густым и вкусным, чем накануне. Сначала японцы решили, что его готовят так же, как на Амчитке, - из луковиц черной лилии, но спустя несколько дней они случайно узнали, что это вовсе не суп, а коровье молоко. Однажды Исокити без всякого злого умысла решил узнать, куда это так спешит каждое утро хозяйка, прихватив с собой деревянную бадейку, и последовал за ней. Он увидел, как хозяйка зашла в сарай, надоила от желтой и черной коров молока, принесла его в дом и разлила в плошки. Когда Исокити рассказал об этом товарищам, те, не желая оскверниться, решили больше белого супа не есть, отказывались они и от подававшейся изредка на обед говядины под предлогом того, что мясо в пищу не употребляют.
Комендант Орлеанков пользовался на Камчатке репутацией человека честного и бескорыстного. Он доброжелательно относился к камчадалам и корякам, принял большое участие и в судьбе японцев. Местные жители почитали своего коменданта как бога. В то время Камчатка была разделена на три района: Ижигский, Акланский и Нижнекамчатский. В каждом была своя канцелярия. Главная же канцелярия находилась в Нижнекамчатске, где проживал комендант всей Камчатки Орлеанков. Другими словами, Орлеанков был высшей властью на Камчатке, но держался просто, всегда с вниманием относился к любой просьбе, исходившей от местных жителей. Тем не менее было бы неверно считать, что административная власть на Камчатке находилась в руках Орлеанкова.