В Гостином дворе, рядом с Кремлем, принимали российских и зарубежных бизнесменов. Федору Матвеевичу Ульянову не пойти было невозможно – президент, премьер, вся администрация два дня изображали из себя либералов-рыночников, твердили про благоприятный инвестиционный климат, рассматривали различные способы снятия административных барьеров, а в кулуарах вели переговоры о якобы добровольном сборе денег на очередной гигантский проект. Ульянов в своем предпринимательском деле всегда старался, как сам говорил, не светиться, не давал интервью, рекламу компании нигде не размещал, бренд считал словом бранным. Таков был его характер и, одновременно, убеждение – деньги во всем мире любят тишину, а в России они любят тесно сжатый рот, бьют или награждают – неважно. Его бизнес стал уже достаточно большим и, как всякий российский, связан с властью, прикрыт ею. На второй день работы Международного круглого стола он узнал, что все должно закончиться банкетом для избранных в Георгиевском зале Кремля. Вопреки своим расчетам, он попал в самый узкий круг вошедших в специально составленный список. Это совсем не радовало, он понимал, что, если кто-то из его кремлевских знакомцев тянет его в первые ряды, значит, придется платить двойную цену. Именно так он размышлял, рассматривая открытку с золотым тиснением – в девятнадцать часов надо сидеть с женой за столом номер 19. Он позвонил Татьяне, объяснил ситуацию, просил приехать и заранее прислал машину к дому.
Татьяна была всегда в курсе того, что происходило в его компании, знала многое, если не все, общалась с заместителями и секретарями, иногда они пользовались ее влиянием, чтобы протолкнуть через своего упрямого начальника какое-нибудь дерзкое решение. Но она никогда ничего не обещала, отвечала "я попробую", и чаще всего у нее получалось, хотя он терпеть не мог, когда она "лезла в его дела". Но неписаным правилом было: переводчик на деловых переговорах только жена. После завершения таких встреч он внимательно выслушивал человеческую оценку каждого иностранного партнера. Татьяне позволялось в переводе дополнить его речь вежливыми оборотами, комплиментами, он так ей и говорил: "Добавь там что-то от себя, какие они хорошие и умные". Она добавляла, она чувствовала деловой дресскод, умела одеться, выглядеть женой русского бизнесмена. И в эти моменты Федор подтверждал для себя правильный выбор тогда, на "Льве Толстом"…
Впрочем, он никогда не собирался с ней расставаться, даже мысли такой не приходило, его не интересовали молоденькие, длинноногие, жеманные, купленные как пучок редиски. Когда он стал состоятельным, богатым человеком, хотя это слово не любил, говорил: "Ну какой я богатый, я могу себе только что-то позволить", в нем поменялся знак. В заводском клубе, за свадебным столом, он считал, что ему повезло с Татьяной, а теперь считал – это ей очень повезло с ним.
От дома, с Рублево-Успенского шоссе, до Боровицких ворот Кремля машина пронеслась "против шерсти" быстро, но встречные полосы стояли мертво – Таня еще подумала, как они поедут обратно. На проходной у металлоискателя ее встречал Федор.
– Надо поторопиться, – сказал он.
Гонимые пронизывающим ветром, который на кремлевских площадях всегда неожиданно жесткий, как сама власть, они прошли, не произнося ни слова. Безлюдный вечерний Кремль, бестолковая пустая Царь-пушка, канонический образец российской глупости, выставленная как самое большое военное и технологическое достижение своего времени, она чернела на фоне белых, воздушных, брошенных людьми церквей. Озираясь и инстинктивно боясь быть схваченными неведомой стражей, они вышли к Большому Кремлевскому дворцу с противоположной стороны от главного входа. Прошли еще несколько пунктов вышколенной охраны, оставили пальто и шубу в нижнем гардеробе и поднялись по мраморной лестнице наверх. Девятнадцатый стол оказался почти в самом углу Георгиевского зала, за ним уже сидели восемь напряженных мужчин. Татьяна и Федор кивком головы поприветствовали всех, сели и закончили тем самым человеческий натюрморт девятнадцатого стола, вписанный в белое, черное и золотое. Белые стены, скатерти, цветы, золотая лепнина, черные мужские костюмы… Стояла тишина, все понимали, что сейчас войдет президент. Никто не рискнул прикоснуться к вину и еде, которую пришедшие раньше гости могли самостоятельно взять у официантов, стоявших по стойке "смирно" вдоль стены.
Голос из микрофона объявил: "Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин". Все встали. Слушали Гимн. Таня смотрела на стены, и все казалось древним, волнительным, торжественным, хотя на самом деле всего-то сто шестьдесят лет прошло с постройки Дворца. Он всего на сто лет старше любой сталинской высотки, на восемьдесят лет – известного здания Корбюзье на Мясницкой, построенного, как теперь бы сказали, для офисного планктона; по всем законам истории такая разница в возрасте пустяк, всего одна страница. Но то ли потому, что каждая русская страница кровава, то ли от всеобщего беспамятства, перелистывание нашей истории всего на три-четыре поколения назад кажется глубокой стариной и древнейшим преданием.
Президент попросил всех сесть и начал зачитывать приветствие. Он сказал, что за два дня обсуждений была проделана большая работа, теперь все улучшится, исправится, продвинется и разовьется. Никто не верил, может, он и сам не верил, но говорил, и, возможно, в этом постоянном ритуальном вранье и содержится вся сущность власти? Он поднял тост. Все опять встали, выпили, сели. Еще несколько таких ораторов – и началось энергичное голодное движение от столов к официантам. Это напомнило Татьяне студенческую столовую, тогда, много лет назад, казалось уже в другой жизни, она стояла с подносом и смотрела с азартом, как исчезает еда, а повара кричали: "азу закончилось", "котлеты закончились". Она подумала: почему эти успешные, богатые люди такие голодные? Она еще не знала, что через несколько часов получит исчерпывающий ответ на этот вопрос.
Таня взяла жюльен, положила на свою тарелку белой и красной рыбы, три тарталетки с разной начинкой, одна была точно печеночья, но ничего съесть этого не пришлось. Когда она вернулась к столу, Федор пытался объясниться с рядом сидевшим индусом.
– Тань, помоги нам. Вот, познакомьтесь, – сказал Ульянов. – Моя жена, моя wife, Татьяна Михайловна Ульянова. Ты ему скажи, что я очень рад и все такое.
Притронуться к еде не пришлось – Таня все время переводила. Индус оказался потенциально очень полезным партнером, у него были огромные заводы, собственный банк с капитализацией на миллиарды долларов, крепкие связи в индийском правительстве; схема сотрудничества выстраивалась очень выгодная для обоих. От первоначальной вязкой болтовни быстро перешли к вполне конкретным вещам, возможным объемам, поставкам, ассортименту. В этот момент к Федору подошел спортивного вида мужчина, Таня поняла: кто-то из кремлевских чиновников; он извинился за прерванную беседу и увел мужа, наверное, на полчаса. Татьяне пришлось поддерживать разговор, рассказывать о Москве, шутить. Она выпила полбокала вина с индусом, съела любимую тарталетку с печеночным паштетом – и все. Федор вернулся к девятнадцатому злой, она еще что-то переводила, но вскоре они обменялись с мистером Каулем визитками, договорились встретиться и распрощались.
И снова они шли по пустынным кремлевским площадям обратно к машине. Федор без церемоний отправил водителя домой на метро, а сам сел за руль.
– Эти суки, оказывается, специально подсадили ко мне индуса, – сказал он. – Они знали, что ему нужен я, такой, как я! Но они хотят тридцать пять процентов с нашего с ним бизнеса! Тридцать пять – с каждой сделки! Посредники, сволочи, ворье!
Была половина десятого вечера – Москва стояла в гигантской пробке. Вся. Казалось, такого не может быть нигде в мире. С большим трудом Ульянов выехал с Кремлевской набережной на Новый Арбат. Пешеходам можно было позавидовать – они хотя бы шли. Водители пытались ехать, набрасывались на любое освободившееся пространство, перестраивались, сигналили. Возникали мелкие аварии, дорога сужалась, приходилось объезжать. Ульянов выходил из себя, чертыхался, нервничал.
– Может, ты зря отпустил водителя? – сказала Ульянова.
– Что он мне! Он что, облетит это все?! На вертолете?! – отрезал муж.
– Не знаю. Не знаю, не знаю…
– Ты опять умираешь: не знаю, не знаю, не знаю… – передразнил он. – Пора знать!
Она чувствовала, как в любую секунду пружина готова распрямиться. В скользкой тишине проехали еще с десяток готовых взорваться гневом минут и только метров двести – триста вперед.
– Пробки, – сказала она, чтобы он понял, что ничьей вины в этом нет. – В Москве дикие пробки. Теперь всегда. К этому надо привыкать.
– Пробки-пробки, – повторил он. – Кому надо? Тебе?
– Я не успела ничего поесть, давай остановимся, поедим. Я хочу есть. Вот ресторан.
– Чего ж ты там ничего не ела?
– Я переводила, между прочим.
– Ну и ела бы, кто тебе не давал?
Татьяна решила промолчать – как это все надоело…