Через три дня пути, одной стоянки на природе, посещений двух застиранных, теплых провинциальных городков, в которых не было ничего, кроме разрушенного храма, остатков крепостной стены – груды кирпичей, еще не до конца разворованных, – и фабрики, производящей валенки, Татьяне стало скучно. Мысль о том, что она ошиблась с выбором вида отдыха, пришла на четвертый день. Выспавшись и прочитав уже все, что взяла с собой, она не знала, чем себя занять, и, обнаружив висевшую на одной нитке пуговицу на своем плаще, несказанно обрадовалась: все же занятие, надо ее пришить! Пошла по людям. В музыкальном салоне нашла женщину, на лице которой определенно читалось – у нее должна быть иголка с ниткой. И они у нее были! И даже наперсток. Она взяла плащ, пуговицу, добытые инструменты (нитки не очень подходили по цвету, но ничего) и вышла на палубу, чтобы сделать это торжественно, с наслаждением и на свежем воздухе. Она села в кресло возле окна своей каюты и, обозрев бескрайне-унылый водный простор, попыталась вдеть нить в ушко иглы. Теплоход потрясывало, и вдеть толстую нитку в мелковатое ушко оказалось непросто. Когда она это делала, мимо прошел мужчина – подтянутый, почти без брюшка, с очень правильной ровной прической и чуть сладковатым лицом, лет на десять – пятнадцать старше ее. Он мельком взглянул, как молодая светловолосая особа метит в игольное ушко – зрелище не для холостяков, каким на тот момент был главный инженер небольшого, но известного, с дореволюционной историей московского завода. Ему на секунду показалось, что именно в него пытаются сейчас попасть, в него смотрят, его пришивают накрепко. Он прошелся дальше, размышляя о не написанной еще великими художниками картине "Пришивающая пуговицу" или "Попадающая в ушко", остановился на корме, недолго философски посмотрел на бурлящую от винтов воду и продолжил свою прогулку; он сделал по палубе круг – Татьяна все еще вдевала нитку!
– Вам помочь?
Татьяна ничего не ответила, она даже толком не видела мужчину – из-за солнца, стремившегося к закату, – просто протянула нить и иглу. Главный инженер справился с этим по-чемпионски, как будто всю жизнь только этим и занимался. Затем просто положил предметы, как оказалось, любовного шитья в изящную, протянутую к нему ладонь с четкими линиями, уже, видимо, обозначающими и его судьбу.
– Спасибо.
Он шел дальше по палубе, но думал только о ней: с такой женщиной все пуговицы будут точно пришиты и у него, и у детей. В прошлой жизни, со всеми его женщинами, начиная со студенческих лет и до жены, с которой не так давно расстался, все обычно упиралось в дом, в конечном счете, фигурально говоря, в пуговицу. И далее он мыслил в таком вот роде.
У Татьяны не было никаких предчувствий, она водила иглой с ниткой по прозрачному речному пространству, и ей было совершенно непонятно, почему "этот дяденька" взялся вдевать нитку – зачем, почему, ну хочешь, пожалуйста! Да, она не сразу вдела, сделала несколько стежков, да нить оборвалась о металлический неровный край пуговицы, и пришлось снова – нитку в ушко, а он подошел: "Вам помочь?"
Вся последующая жизнь с Федором Ульяновым, а это был именно он, была закодирована в этом житейском эпизоде: он всегда чего-то не видел, не замечал и по-своему домысливал. В тот день он решил, что она упорная, домашняя, провинциальная девушка, которой надо только помочь, и все получится, вот она так долго мучается с иглой – он целый круг по палубе прошел, а она все вдевает нить, но оказалось, что на самом деле она уже во второй раз это делает и, следовательно, не так упорна и не так беспомощна.
С этого времени на теплоходе "Лев Толстой", встречаясь в ресторане или на палубах, они стали здороваться: "доброе утро", "добрый день", "добрый вечер", "приятного отдыха", "приятного аппетита", и они смогли друг друга подробнее рассмотреть. Федору с первого взгляда все было ясно, как и с производственным планом на квартал: там надо выполнить, здесь – познакомиться. Она ему понравилась, полностью, безумно. Но было одно пустяшное препятствие – английский язык. Он видел, как Татьяна сидела в кресле на палубе и читала; он мельком заглянул – книга-то на английском, да еще переворачивает страницу за страницей, на скорость, а она просто во второй раз ее читала, чтобы язык поддержать. Он, прямолинейный инженерный парень с крепким дворовым прошлым в Марьиной Роще, оробел. Но объект казался "из-за английского" еще более соблазнительным.
Может быть, он еще долго бы решался, но неожиданно на помощь пришел капитан теплохода с женой, которая работала на "Льве Толстом" организатором культурно-массовых мероприятий. Оба они прекрасно знали, что после нескольких первых дней отдыхающим, что уж тут говорить, надоедает великая, ленивая река, упертая в персидскую лужу, называемую Каспийским морем, надоедают однообразные, сероватые российские берега, и хочется приключений. Вечером, после ужина, совсем ближе к ночи, входили в водохранилище, даже огоньков на краю горизонта не было видно, и теплоход превращался в маленький, утлый кораблик, затерянный в гигантских водных просторах страны. В это время во всех каютах и на палубах неожиданно гас свет, оставалось только дежурное освещение в коридорах. Капитан три раза включал корабельный ревун и спокойным голосом призывал пассажиров не волноваться, останавливал дизеля и по громкой связи срочно вызывал к себе электрика. Жена капитана ходила по палубам и каютам и просила относиться ко всему спокойно. Пассажиры, как картошка из мешка, вываливались из темных кают на палубы и, скрепленные вдруг пробудившейся жаждой приключений и жизни, начинали общаться и знакомиться. У людей в голове возникала тысяча вопросов, школьные и университетские знания шли в ход, вспоминалось столько несчастных и счастливых случаев, что, если их записать, хватило бы на десяток романов. Все начинало волновать: погода, ветер, время, все имело значение, теплоход гудел от мыслей о спасении, от проектов, от заявлений и требований к власти и капитану. И конечно, в речной темноте, в трагическом молчании двигателя, мужчины и женщины теснее прижимались друг к другу.
Федор Ульянов, выскочив из каюты, сразу отправился на третью палубу, туда, где безымянная белокурая девушка недавно пришивала пуговицу.
– Не знаете, что случилось? – спросила Татьяна Федора Ульянова.
– Наверное, отказали генераторы, могла сгореть обмотка, или замыкание в цепи – все что угодно… вас как зовут?
– Таня, – не задумываясь представилась она и спросила: – Если мы встали – нас может выбросить на мель?
– Думаю, может, но есть якорь, и потом…
– А почему его не спускают?
– Электричества же нет – моторы не работают, как его спустишь? Таня, давайте держаться вместе, – предложил Федор. – Может быть и эвакуация, вы одна, вы хорошо плаваете?
– Да.
– Я тоже. Значит, не страшно – доплывем.
– Вы думаете, что придется? – спросила Татьяна. – Все-таки неприятно. У них шлюпки-то работают?
Мимо прошел взволнованный гомеопат и несколько раз повторил:
– Товарищи, товарищи, в темноте на большом водном пространстве лучше всего открываются ваши чакры – пользуйтесь моментом! Поднимите руки к небу и пропускайте через себя энергию! Заземляйтесь! Заземляйтесь!
Десятки людей подняли руки вверх.
– Вы в это верите? – спросил Федор Ульянов.
– А что, можно и поднять – жалко, что ли?
Татьяна подняла руки к густому звездному небу и почувствовала, как оно забирает человека…
– Вы что-нибудь понимаете в звездах… как вас зовут?
– Федор.
– Федор, вы чего-нибудь понимаете в звездах?
Наступил тот самый момент в жизни, когда совсем не важно, что ты понимаешь в звездах, важно, что звезды понимают в тебе, как они выстраиваются в неподвластные уму ряды и сцепляют одну судьбу с другой.
Примерно через час стояния в напряженной речной темноте капитан запустил двигатель, дал три раза победно высказаться сигнальному ревуну и зажег лучистый, желтый свет на всей территории отдельного государства под названием "Лев Толстой". И тут началось веселье: спасение надлежало хорошо отметить, новые знакомства требовали того же. Ресторан за ночь делал сумасшедшую выручку. Все гудело от любви, по имени-отчеству уже никто друг к другу не обращался, только по именам – Люся, Паша, Саша, Николай, Галя, и все с палубы на палубу, из каюты в каюту кричали, звали к себе – как же, такое пережили! И до утра…