Будда русской жизни
Возможно, кто-то уже говорил это, - а нет, тем лучше, - если Пушкин наше солнце, то Гончаров - луна. "Обломов" все-таки самый сокровенный роман у нас, при всех его изъянах. Дидактики в нем изрядно. Не все герои одинаково хороши, живы. Ну, известные упреки: Ольга, Штольц слишком умышленные. Присоединяюсь. Но вот что любопытно: по сюжету Ольга и Штольц должны выводить из спячки Илью Ильича, а что происходит на самом деле? Полнокровными эти персонажи делаются только от соприкосновения с ним, сонным Ильей Ильичом. Когда Ольга и Штольц вдвоем, читателя одолевает скука. А Обломов чудо как хорош, интересен даже один, со своими снами и страхами. Кстати, и Агафья Матвеевна колоритнее Ольги. "Утонуть в раздумье", - вот пафос Обломова и разгадка русской жизни. Обломов с Захаром - Дон Кихот с Санчо, только более последовательный в своем несогласии с пошлым миром. В романе много магии, но до нее надо добраться, примерно до сотой страницы, когда Илья Ильич посмотрит в зеркало: и вдруг отраженная комната с величественным диваном наполнит ваше сознание, как будто это вы бросили взгляд в зеркало. Обломов - русский будда. И даже смерть его подобна нирване, угасанию; ведь он мог бы жить? а так как-то… не захотел.
Березовый ассириец
Пора было пополнить запасы, выбрался на Глинковский тракт и отправился в ближайший магазин - за 12 примерно километров.
После десятиминутного освобождающего рывка по тракту, решил притормозить, надо было очистить звездочки от травы, свернул к молодой березке, подъехал вплотную - и почти носом ткнулся в живую ярую, как у ассирийцев на барельефах Пушкинского музея, темно-рыжую курчавую бородищу: улей! А от меня на версту разит дымом, брезент штормовки в белых соленых разводах, футболка мокрая. Пчелы болезненно - для окружающих - реагируют на запахи опасности. И я рванул прочь, лихорадочно переключая скорости, пока не увидел цифру 7, последняя. Оглянулся: никого, деревце, облюбованное переселяющимися куда-то пчелами, осталось далеко позади.
Перевел дух.
Забавно!
Вчера вспоминал Винни Пуха, мультфильм, именно эпизод с медом, бегающим под деревом Пятачком, его присказку: "Кажется, дождь собирается… ц-ц-ц". Винни Пух с голосом, разумеется, Леонова. Всенародный мультфильм, даже отъявленные алкаши в самых дремучих уголках отчизны этих персонажей знают - хотя бы по анекдотам. Ну, в общем, какой автор время от времени не размышляет о причинах популярности. Но… вот, вышло какое совпадение. И в дороге почему-то такие совпадения учащаются. О чем там я еще вчера думал? Пытался вспомнить и предугадать будущие встречи.
Дорога, как всегда, была пустынна.
Белый Холм
Белый Холм добротная деревня среди лесов, точнее, это форпост, за которым начинаются настоящие сосновые, еловые леса с приднепровской полосой реликтовых дубрав. Здесь учился Твардовский и родился отец Анатолия Приставкина. Когда-то была барская усадьба. Говорят, ее можно было увидеть издалека, дом с белыми колоннами, отсюда и название деревни. Не знаю, сейчас деревню угадываешь за много км по темному, почти черному пятну холма: сосновому бору. Под соснами кладбище. Барский дом, конечно, не здесь стоял. Тут на память приходит Беловодье. Страна за чертой.
Но сейчас меня интересовал сельмаг. Когда я подкатывал к нему, из дверей выходил седой продубелый мужик в камуфляже, похожий на американского шерифа, строго-вопросительно взглянул на меня; может, охотовед. Сел в Уазик, поехал. Я прислонил велосипед к кирпичной стене, вошел в магазин, поздоровался. Полки были уставлены крупами, бутылками, банками; в коробках лежали бананы, абрикосы; в лотках хлеб. Дошла очередь до меня. Обе продавщицы, дебелые загорелые видавшие виды женщины тем не менее смотрели настороженно, посетителей больше не было. Так всегда глядят на задичавшего слегка странника, я привык. Почти неделю уже у костров обретался, помалкивал… и первые слова давались с некоторым трудом. Продавщица наклонялась, пересыпая из мешка крупу, и я, взглядывая на вырез платья, уже думал, что название деревни надо переиначить. Крупы оказалось многовато, попросил отсыпать. Продавщица кивнула и принялась загорелой рукой зачерпывать из пакета, отсыпать. "Так пойдет?" Еще я купил консервированную ставриду, сардины и шпроты; пачку индийско-китайского частично гранулированного чая; вермишель; антикомариную мазь; овсяно-арахисового печенья; и бутылку минералки.
- Все? - подозрительно спросила продавщица.
Все до меня брали водку. Каждый покупатель по бутылке. Но я же не маньяк, чтобы пить в такую жару и в одиночестве.
Не успел отъехать, начался дождь. Пришлось останавливаться, укутывать рюкзак целлофаном, надевать желтую накидку. И все это время слушать какой-то треп невидимых мужиков, мирный, хмельной и непонятный, преимущественно из междометий. Вдруг к ним направилась под дождем пожилая женщина в халате и платке и в калошах на босу ногу. "А как же тебе не стыдно, - тут же напустилась она на одного из них, - батька при смерти, а ты?" Мужики молчали. "Что? Сколько можно? Ну, помочь, да, но не жрать же как не в себя?!" Мужик забубнил что-то… Она продолжала, распаляясь.
Я сел на велосипед и покатил своей дорогой, радуясь наплывающей тишине.
Хакани и технический прогресс
Долго искал и наконец вчера купил сборник Хакани, персидского поэта-мистика:
Сидящий выше Хакани, не возомни, что у него -
Одни грехи, а у тебя - сплошных достоинств череда.Ведь в небе пасмурный Сатурн всегда сияет высоко,
И над Юпитером стоит злосчастья грозная звезда.Так было всюду и везде: где нефть встречается с водой.
Нефть поднимается легко и опускается вода.И на поверхности лежит солома после молотьбы,
И зерна оседают вниз… Так будет на току всегда.
К этому стихотворению переводчик сделал примечание о том, что вода была ценнее нефти.
Сейчас не найдешь безумца, который сравнил бы нефть с соломой…
А Хакани сравнил! Он бросил вызов техническому прогрессу.
"Ваша нефть сгорит, как солома!" Так ведь и сгорит. А слово поэта на всемирном току так и будет оседать вниз, наполненное тяжестью высокой пробы.
"Скажи ему, что ты нас видел"
Персонажи пьесы "В ожидании Годо" достигли преддверия, странной местности с одним деревом, на котором им все время хочется повеситься. Дерево на следующий день распускает листья, хотя казалось мертвым.
Впрочем, есть ли здесь время? Вопрос. Если оно и есть, то довольно странное. А может быть, таковы изъяны героев, они не помнят, что было вчера, все путают и похожи на жалких и жестоких детей. Один из них слеп. Хотя вчера еще был зряч. Зовут его, правда, не Павел, а Поццо. Мелькают имена Авеля и Каина. Друзья, Владимир и Эстрагон, ждут таинственного господина Годо. Вспоминают разбойников, которые были распяты вместе с Христом. Но кто таков господин Годо? От него вдруг приходит вестник - мальчик. Но ясности не вносит. Лишь сообщает кое-какие мелочи, ну, то, что у него есть брат-пастух, и что у господина Годо борода седая. На вопрос, не приходил ли он вчера? - мальчик отвечает, что нет. Но, появившись назавтра, скажет то же самое.
Куда же попали Владимир и Эстрагон? И кто таков Годо? А Поццо со слугой, претерпевающим страдания и побои? И почему их так тянет повеситься?
"Мой близкий! Вас не тянет из окошка / Об мостовую брякнуть шалой головой?" - вопрошал Саша Черный. Да, всегда есть причины… в общем, мелкие.
Но героев Беккета гнетет что-то другое, какая-то неотступная глубокая мысль. И ее выражение - вся эта пьеса, уподобленная музыке. Как и в музыке, здесь надо схватить целое, самый дух звучащих строк. Да что ж томиться: дух этот библейский. И вся странная местность озарена именно этим смыслом тысячелетий.
Новый перечень земель
Кристофер Рансмайр "Последний мир" - роман местности. Речь о месте ссылки Овидия. В лицах и ландшафте герой прочитывает дни одиночества автора "Метаморфоз". Колорит романа холодномрачный, сновидческий. Автор наверняка побывал на румынском берегу, многое из написанного относится к его переживаниям. "Последний мир" - это медитация, вопрошание о гениальном поэте. Роман в 10 листов, но сразу не прочитаешь. Он похож на некую вещь, увесистую, извлеченную из грунта, очищенную, омытую душою автора. Тоска и ужас мифов запечатлена в ржавых скалах.
У древних китайцев был перечень счастливых земель, 73 земли, т. е. места, связанные со святыми, поэтами, художниками. Кристофер Рансмайр мог бы открыть счет несчастливым землям. Ну, а мы продолжили бы: Кишинев, Семипалатинск, Норенская…
Белкинский парламент
На опушке Белкинского леса всегда появляется ощущение пределов, почти что окраины мира; видимо, оттого, что дальше, за мелкой мрачной речкой с вязкими берегами, истоптанными зверьем и пробитыми цепкими узловатыми и переплетенными как будто в судороге пальцами корней, - дальше болотистая низина, поросшая кустами, осокой, крапивой; и всюду там краснеют чешуей внушительные стволы ольхи черной. Что-то в них есть драконье.