Очередная дорожная история Джармуша
Чтение В. Эрна о Сковороде, старце дорог, нечаянно совпало с просмотром "Предела контроля" Джармуша. Возможно, поэтому фильм не вызвал никакого недоумения. Эрн говорит о Сковороде, что у того не было другого языка, кроме символического, таков его дар. Таковы же язык и дар Джармуша. "Предел контроля" окончательно выявил природу его таланта.
А. Лосев в книге "Проблема символа и реалистическое искусство" выстраивает следующую иерархию понятий: аллегория, метафора, знак, символ. Тройка Гоголя - это символ. Вишневый сад - символ. В символе должно быть обобщение, выводящее за пределы вещи. Символ открывает бесконечную смысловую перспективу. И он указывает на нечто такое, чем сам не является. Например, почитание камня как бога. Ну, аллегория, это ясно: басни Крылова. Ослы, соловьи, обезьяны - аллегории глупости, хитрости. Метафора: заря догорает. Знак - в какой-то мере символ или его зародыш. В символе дано "живое отражение действительности".
Вот оно: киллер отправляется на задание. И выполняет его. Вполне заурядная история.
Но между этими двумя событиями - странные дорожные встречи с музыкантами, артистами, направляющими героя, разглядывание картин в музеях, езда в поезде, из окон которого открываются невероятные пейзажи. Бесконечные переходы, гостиницы, лестницы. Молчание. Герой почти не говорит со своими партнерами. И весь фильм помалкивает. Но создается впечатление, что говорит и очень много. Его ходьба, жесты, глаза, утренняя гимнастика в духе цигун, - весьма красноречивы. Только о чем эта речь? Лишь дважды он высказывается определенно: когда слушает фламенко и по его лицу блуждает улыбка, и когда говорит очередной связной, что он - ничей, сам по себе. Здесь - что ни сцена, то метафора, знак, аллегория. Например, голая девица, безуспешно пытающаяся соблазнить героя, - олицетворяет одно из главных препятствий пути: зов плоти. Смотрение картин в галереях - метафора все той же духовной гимнастики. Вечно барражирующий над крышами вертолет - уже, пожалуй, знак всевидящего ока. Герой всегда заказывает две чашечки эспрессо, это не только сигнал для связных, но и что-то еще, возможно, намек на двойственный характер героя: он прежде всего киллер, т. е. тот, кто убивает тело, плоть, но и явно духовный воин, который должен сокрушить и дух врага. Ну, коробки спичек, которыми обмениваются персонажи на протяжении всего фильма, дают россыпь ассоциаций. Тут и взрывоопасность всей затеи, и горючий дух неповиновения, всегда тлеющий в человеке, и реминисценции на прежние работы мастера, на того же "Мертвеца", где постоянно фигурировал табак, и даже мифологические аллюзии - прометеевские, может быть.
Да, "Мертвец" тут вспоминается прежде всего из-за отголосков гитарных волн Янга. Но это чисто внешнее совпадение. А есть и более глубокая перекличка. В какой-то момент вдруг ловишь себя на мысли, что это инкарнация Блейка, Блейк, действительно соответствующий своему имени: цветом кожи и родом занятия. Речь только о Блейке из "Мертвеца", исторического не будем трогать. И если Блейк-Мертвец совершал свое путешествие по горизонтали, к океану ничто, то новый "Блейк" предпринимает восхождение. Во-первых, он духовно упорнее. Эпизоды концентрации усиливают это впечатление. Во-вторых, картины за окном поезда столь ярки и пронзительно красивы, а купе залиты таким светом, что неизбежно появляется привкус чего-то неземного, космического. Ну и, наконец, в финальных сценах герой уже просто едет по каменистым дорогам в горы.
Перед ним хорошо охраняемая резиденция.
Внезапно он оказывается в святая святых ее, в комнате с тем, кого он должен убрать. Происходит странный разговор. Герой заявляет, что проник сюда силой воображения. Пожилой господин раздраженно бросает: вы там, люди, думаете… и т. д. В таком случае, кто же он?
Герой душит его. Разумеется, не какой-то там веревкой, а - гитарной струной. На этой гитаре исполняли фламенко. Трюизм - фламенко - душа испанцев. Метафора напрашивается сама собой.
А все вместе - знаки, аллегории, метафоры - является несомненным символом, точно по Лосеву: открывается бесконечная перспектива интерпретаций. И предел контроля - все рассчитывающего разума - преодолевается.
Попытка
Вчера утром на пруду в центре города произошло чрезвычайное происшествие: лебедь, долженствующий служить украшением парку, внезапно стряхнул с себя дрему почетного плена, расправил крылья, рванулся из воды и поднялся в воздух. Можно только вообразить его чувства. Опьяненный, он сделал круг над близким стадионом и направился прочь, оставляя внизу служителей с разинутыми ртами.
Выяснилось, что летом обоим белым лебедям делали плановую подрезку крыльев. Следующую намеревались произвести в октябре. Но, видимо, тоска пленника по небу и каким-нибудь северным чистым озерам, пошла буквально в рост, перья отрасли быстрее. И лебедь совершил дерзкий побег - теперь уже не на север, а в обратную сторону, куда-нибудь в Южную Азию. Лебеди путешествуют тропой солнца, - говорит "Дхаммапада", добавляя, что мудрые уходят из мира, победив Мару с его воинством. Не знаю, точно ли смоленский лебедь нашел тропу солнца, но явно успел испытать радость.
А вот его подруга утром выглядела опечаленной.
Песни нашего двора
Нил Янг, канадец с лицом индейца или пирата, отшельник, предпочитающий сочинять музыку у костра на своем ранчо. Я его напрочь забыл. После "Мертвеца" Джима Джармуша, музыку к которому сочинил Янг, дочь привезла мне кучу его альбомов ("Мертвеца" она же подарила на день рождения). Меня воодушевили все его альбомы, записанные в стиле жесткого рока и фолка, кантри. А одна песня тут же перенесла во двор детства, там возле каких-то мастерских, где маячили механики в замасленных спецовках, художники-оформители и дебелые тетки в рабочих халатах - что они там производили, неизвестно, заведение носило название шарашкиной конторы, и когда они расходились, за ними тянулось крепкое амбрэ, - росли перестарки-вишни, под ними стоял стол, здесь по вечерам собирались взрослые ребята, те, кто уже учился в институтах, готовился в армию и мы, мелкота; нас почему-то не гоняли; и это и были наши университеты, здесь мы черпали массу информации обо всем на свете.
Кто-нибудь приносил "ВЭФ", громоздкий транзисторный приемник, слушали исключительно "Голос Америки" - сквозь лай и треск. Всякие песни, битлов, роллингов, и часто одно время передавали вот эту вещь, "Heart of Gold" из альбома 1972 года "Harvest". Она была в Америке очень популярна, хотя сам Янг этому не особо радовался, песня гладкая. Но что ж, этой песни из прошлого не выдернешь, как старые вишни, чей и след уже простыл. А двор на месте, но там сейчас звучат другие песни.
Сатори в Париже
Известен интерес Ван Гога к Японии. Он восхищался средневековыми гравюрами, но, кажется, ничего не знал о верованиях этой страны. По крайней мере, о дзэн. На Запад еще не пришел Бодхи-харма Японии - Судзуки. Но, сравнивая "Едоков картофеля" с "Натюрмортом с цветами в бронзовой вазе", например, можно подумать, что этот художник, став адептом дзен-буддизма, пережил миг просветления, сатори. Ну или мы, просвещенные Судзуки, можем воспринимать это именно так. И, соприкасаясь с творчеством Ван Гога, переживать нечто подобное… Нет, конечно, но получать наглядное представление об этом странном явлении: сатори.
И далее следовать - из Парижа - в Арль и Овер за монахом чистых красок и капитаном солнечно-звездных стихий и видеть мир таким, каков он есть: космическим. Солярными знаками помечены все картины художника французского периода, будь то цветы, книга на столике, подсолнухи, трубка или портрет почтальона. Дыхание огненных пространств особенно ощутимо в "Звездной ночи", "Хлебном поле", "Красных виноградниках". Загородная прогулка оборачивается странствием среди бездн, сельхозработы - демиургическим действом, созерцание цветущего деревца - видением тайн. И если все это покажется нам преувеличенным, слишком ярким, необыкновенным, неправдоподобным, то не будет ли это означать, что мы разучились видеть и выбрали участь прозябающих картофельной мгле?
"У тебя есть сомнения - просто смотри на сентябрь, взгляни на октябрь!"
(из "Дзэнрин Кушу", средневековой японской антологии)
Монгольские святки 13 века
"Тогда, - пишет Рубрук, фламандский монах и французский посол к Батыю, - войдя в дом, они пересказали мои слова государю, и ему это понравилось; нас поставили перед дверью дома, подняв войлок, висевший перед дверью, и, так как это было на Святках, мы начали петь: "От края востока солнечного и до пределов земли мы воспоем владыку Христа, родившегося от Девы Марии"".
И стих здесь резонирует с пространством невероятным образом, мощно поет.