Дионис
Странствующий и пляшущий бог вернулся в родные места, но его здесь не хотели принимать и почитать за бога. Царь Пенфей преследовал тех, кто пускался в дионисии, бегал по горам, распевая и потрясая тирсами. А в бега ударились даже его сестры и мать, даже дед надел венок из плюща и сказал, что хочет быть посвящен в таинства. И тогда Пенфей велел схватить Диониса. Но тот и не сопротивлялся. Дионис добровольно предал себя в руки Пенфея. Его привели к царю. Дионис был совершенно спокоен. А царь - при всем его могуществе - явно нервничал. Дионис говорил, что послан в Элладу как сын Зевса, чтобы открыть эллинам таинства; он утверждал, что Зевс сочетался браком с его матерью. Пенфей просит открыть ему таинства. Но Дионис возражает, что непосвященным это воспрещено, ибо таинства отвергнут нечестивца. И вот - главный вопрос Пенфея: каков же из себя этот бог? Да, дело в том, что Дионис представился вестником Диониса. "Каков же из себя он был, тот бог?" "Какой хотел, без наших указаний". И далее: "Бог тут, он видит, что терплю я". Пенфей: "Ну, бога что-то подле не видать". Дионис: "Он здесь, но нечестив ты - и не видишь". Пенфей приказывает привязать его к яслям. Дионис не сопротивляется и говорит страже: "Пойдем".
Правда, дальнейшее развитие действия рисует вовсе не страдающего бога, а карающего и весьма жестоко - Пенфея за неверие. Тот на наших глазах превращается в безумца. Его дворец объят пламенем, колонны шатаются, сам он пытается связать быка, думая, что это Дионис, а Дионис стоит рядом и улыбается. Рабы таскают воду, чтобы залить пламя, которое - одна лишь видимость. Царь выбегает из дворца и натыкается на Диониса. Он удивлен. "Как ты ушел, как узы мог ты снять?" Дионис отвечает, что его развязал тот, кто лозу дает с виноградом. Пенфей: "Нет, это бред - безумие сплошное!" Ага, и дальше шизофрения только нарастает. Дионис беседует с царем, как врач с умалишенным. И в конце концов убеждает его отправиться к вакханкам, нацепив их наряд. Пенфей шествует, вырядившись вакханкой, через город, попадает в то место, где происходят вакханалии; он замечен, но вознесен лукавым Дионисом на высокую ель. Из рассказа пастуха известно, что за силы кроются в нежных ручках вакханок: они рвали коровьи бока, раздирали телок, срывали шкуру с быков, расшвыривая мясо: и оно свисало с сосновых ветвей и сочилось кровью. И вот Пенфей на елке, черт возьми, как сибирский шаман. А Дионис ему и предрекал славу, величие - великие страдания, вознесение до небес. Сбылось! Ель уперлась вершиной в эфир. И на ней торчал Пенфей. Безумная картинка. И вакханки как медведицы, они его тоже увидели и зарычали, заголосили: эвоэ! Начали швырять в него сучьями, а потом принялись раскачивать дерево, вывернули его с корнями, сбросили на землю царя, накинулись и разодрали на части; среди них были его сестры и мать, она оторвала ему голову и понесла ее в город, радуясь. Ей-то блазнилось, что это башка льва.
Что ж, Дионис и предупреждал, что он бог суровый для гордых. А для кротких - нет добрей. И еще: "Безумье? Пусть! В нем слава Диониса".
На читателя, рожденного в нашей эре, трагедия Еврипида производит ошеломительное действие.
Отцы и дети до нашей эры
Еврипид, финал "Ипполита": умирающий в муках и оклеветанный сын говорит своему - в общем-то палачу - отцу: "О, я тебя, отец, освобождаю…" Тот в ответ: "Как? Этот груз с меня снимаешь? Весь?" Ипполит: "Да, девственной клянусь я Артемидой". Отец: "О лучший сын! О благородный сын!" Ипполит: "Прощай, отец… Прости меня, мой милый".
Надо, конечно, читать всю трагедию, чтобы оценить просветляющую силу этих слов, поэтому пересказывать нет смысла.
"Корабль дураков" Рембо
Это крепкий коктейль звезд, зеленых трюмных вод, блевотины и плавающих индейских радужных столбов, коктейль, вобравший в себя весь яд романтизма, это смерть его. Европе предстояло его выпить, причаститься, проблеваться, чтобы избавиться от неумеренной любви к миру и прежде всего к себе. И заглянуть в простую лужу где-нибудь на мостовой площади Вогезов или в саду Тюильри и увидеть там кораблик детский… вечный символ надежды, мальчишеских чаяний. В лужах начинаются все дерзкие плавания. У кого не было корабликов-щепок…
Радость Корана
В названиях сур Корана есть онтологическая радость: Корова, Свет, Гром, Пчелы, Пески, Сад, Смоковница, Предвечернее время…
Среди четырех дорог
Время и пространство "Лотосовой сутры" трудно представить. В космизме отличие, одно из отличий буддийской мысли от христианской и мусульманской, вселенная последних все-таки обозрима: несколько небес, одна земля старая и одна новая, рай, ад. А в "Сутре": "В это время дворцы на небе Брахмы в пяти сотнях, десяти тысячах, коти (миллионы) миров на востоке ярко осветились, в два раза ярче, чем обычно". Рефрен: сравнение времени, миров с песчинками Ганги.
Одна из лучших притч "Лотосовой сутры" о пожаре, охватившем царский дом. Дети в нем так заигрались, что ничего не замечали и ничего слышать не хотели, и отцу пришлось пойти на уловку: сказать, что у крыльца их любимые игрушки: колесницы, запряженные быком, бараном и оленем. Цитата: "В это время старец увидел, что дети смогли выйти из дома и все сидят в безопасности на росистой земле посреди четырех дорог…" Хорошее название для этого места, где мы живем? Росистое, посреди четырех дорог. И ведь оно не в безопасности, и детишки явно заигрались. А царь все не идет.
Вся "Лотосовая сутра" это безудержное восхваление Будды, утверждение магической силы его слов. Это что-то вроде "Отче наш". Она вращается, как колесо, как тибетский молитвенный барабан. Понимать в ней особенно и нечего, ее следует принять и повторять.
"Лотосовая" - сутра богоявления, хотя, как дружно подчеркивают все, буддизм обходится без Бога. Но у Будды "Лотосовой" все атрибуты Бога.
И, оставив чтение, ты долго будешь чувствовать изумительную притягательность "Лотосовой".
Будда говорит, что если кто-то, услышав хотя бы одну только фразу этой "Сутры", на миг возрадуется, то он обретет просветление. Не в этой, так в следующей жизни.
Медея
Как только взялся читать "Медею" Еврипида, сразу за строками засинело небо; любопытный эффект; и с каждым стихом небо синело ярче, разгоралось, пока уже не засияло нестерпимо, а в конце и вовсе зачернело, как это и бывает с ярой синевой.
Поразительно мощная вещь.
И потом, уже шагая по вечерним улицам, вот только что, я подумал, что увидел сокровенное этой героини, самый дух ее: удивительно ясный и в то же время "поддонный". Еврипид вкладывает в ее уста реплику о поддонных чувствах. Это и есть ключ ко всей трагедии. Бессознательное, или поддонное, сияет и, наливаясь, превращается в жирную тучу.
Мышь
Рано утром слушаю: капает. То ли дождь, то ли с деревьев. Сыро. Черт, зачем влез в эти днепровские джунгли, в ольху, перевитую хмелем. Кто-то дергает угол палатки. Ну? Кто?.. Лень посмотреть, вчера так устал, что до сих пор не хочется лишний раз… Ладно, привстал, смотрю в оконце. Никого. И внезапно замечаю дырку. В моей новой легкой палатке, которую можно собрать в килограммовый кулек… Я ее только что купил… Вспоминаю, что вечером перед оконцем торчали две жабы. Как они могли сжевать капрон?.. И в это время снова кто-то взялся дергать… Смотрю сквозь капрон: силуэт мыши. Мышь! Злобная мышь… Остановилась, ткнулась носом в капрон - и я дал ей щелбанец, мышь подскочила как ужаленная и исчезла.
Расцвет жизни здешней
"И не простирай своих глаз на то, чем Мы наделили некоторые пары их - расцветом жизни здешней, чтобы испытать их этим. Удел Господа Твоего лучше и длительнее!" Коран, 20:131.
Но каждый мечтает об этом испытании. И никто его не выдерживает. Стоит послушать голос человека, считавшего вчера копейки и получившего сегодня… ну, всего лишь сколько-то тысяч. Стоит прислушаться и хотя бы к самому себе. Расцвет жизни здешней? Да! Все мы боимся бедности. Бедность вызывает ненависть. Любой бедняк это на своей шкуре испытал. Сады, цветущие в запредельности?..
Кто же видел их? Видел ли ты?
Реальность Книги
Сюжет и нарратив вторичны, главное настрой, пишет X. У. Гумбрехт. И он же утверждает, что, декламируя старых поэтов, мы возвращаем физическую реальность, тон прошлого.
Вот почему так хорошо бывает в храме: не один голос, а десятки голосов, хор задает тон прошлого, чистый и высокий. И ты входишь в Книгу.
Мысли о самоубийстве