Забег
В первых числах апреля нашу ораву в новенькой полевой форме и пилотках перекинули из Москвы в Туркмению, мы сразу скатали там шинели, теплынь, всюду листья, ласковый ветерок. Дожидаться вечернего поезда к предгорьям Небит-Дага, где нам предстояло прожить дикой жизнью в лагере подготовки два с половиной месяца, нас привели на стадион рядом с вокзалом. Расселись по трибунам, как будто собирались смотреть матч или забег. Рядом был ларек, все бегали туда за газированной водой "Буратино", сигаретами. Пошел и я, набрал печенья "Шахматное", несколько пачек "Кэмела". Странно было, что в Ашхабаде эти сигареты продавали. В Москве купить "Яву" считалось удачей. Когда вернулся, меня подозвал сержант-туркмен, наш "покупатель". Я взошел по ступенькам к нему, остановился двумя-тремя ступеньками ниже. Ты у кого спрашивался? Ни у кого, ответил я, никто ведь… За себя говори, сказал он и вдруг встал и ударил ногой по моим рукам. Все сигареты, печенье, что-то там еще разлетелось в стороны. Не долго думая, я преодолел разделявшие нас ступеньки и заехал ему в скулу. Зимняя шапка с кокардой покатилась, сержант осел, схватился за щеку, ошеломленно вытаращился. Ты чё? я твой сержант… командир!.. - крикнул он. Я ничего ему не ответил, собрал все и пошел к своим ребятам. Молоток, говорили они, правильно. Не ссы, если что…
Часа три спустя на гаревой дорожке появилась живописная компания из четверых сержантов и дедов, пятым был наш. Он показал на меня. Меня позвали. Пришлось спуститься к ним. Атлетического вида сержант-туркмен, на полголовы выше меня (а я не маленького роста), улыбнулся. Ну чё? не все понимаешь? Он приобнял меня. Пошли. И мы мирно двинулись по дорожке. Сержант что-то разъяснял мне про правила службы. Потом дорожка повернула, а мы все сошли с нее и оказались за каким-то строением. Тут же атлет заехал мне левой так, что меня отбросило к стене, все остальные развернулись веером и замелькали кулаки и начищенные сапоги. Я только и делал, что закрывал лицо, голову. И почувствовал, что зверски устал и сейчас свалюсь. Но тут раздались голоса.
Наши пришли!.. Наконец-то. Атлет попробовал на них кричать, мол, кто вам сюда разрешил, салабоны. Но ребята стояли на своем: отпустите его. Отпустили.
Вернулись на трибуны, закурили. Обсуждали происшедшее. Рвались в бой. Закурил и я, но тут же выкинул сигарету, сплюнул красную слюну. Тяжелое курево, этот "Кэмел". Надо бросать курить.
Атлет с гаревой дорожки улыбался мне.
Вино суфиев
Солнце во всей своей огненной красоте-ни-для-кого встает над кирпичным горизонтом общежития и пышет лучами в мои окна, озаряет фотографии и репродукции картин, китайскую розу в кадке, виноградную лозу, гранат на подоконнике, книги. Соединение бездушного бессмысленного огня со всем этим вызывает странное чувство. Да, как будто ты затерялся среди шестеренок и валов гигантского механизма. И умудряешься жить. И гранат с виноградной лозой умудряются пить свет смертоносного океана гнева-огня, громоздящегося над крышей общаги. И этот свет ласково сияет на листьях. Что в высшей степени подозрительно! И скорее всего случайно.
Случайный мир, случайная жизнь, и при этом сколько серьезности во всем. Вот подозреваю, почему суфии были всегда пьяны, да и просто поэты, в них жило это чувство случайности, оно воспламенялось всякий раз, когда всходило солнце, и угрюмая основательность окружающих лишь сильнее их пьянила. Окружающие готовились к войне. Мир городов был суров и вечен. А солнцепоклонник пьян, ибо знал истину случайности.
Скворец
Иду мимо крепостной стены на тихой улочке Тимирязева, приближаюсь к церковной резиденции с коттеджем и прочими строениями за железной стеной, поднимаю голову и вижу изукрашенный затейливой резьбой скворечник. А мне как раз на днях одна учительница жаловалась, что на весенней выставке в парке, куда она привела своих учеников, церковный иерарх отверг скворечник, сделанный одним из учеников. "Не красивый", - сказал. А, ну да, этот, конечно, лучше, думаю… И замечаю в летке дуло со стеклянной линзой.
Э, да и скворец здесь откормленный.
(Припомнилось после фильма "Брат Солнце, сестра Луна" Дзеффирелли.)
Сибирский жемчуг
В Сибири живет Антон Нечаев. Он деятельный человек, ведет блог, участвует в работе фонда Астафьева - главный эксперт, как об этом написано в Википедии кем-то, интересуется происходящим не только в родных краях и заявляет, что нюхом и зрением хочет инспектировать всяких лауреатов. Похвальное стремление, хотя и выраженное немного не по-русски. Но тут, возможно, такой прием, кураж.
И точно. Антон сочиняет в рифму. По версии журналов, в которых он публиковался, - стихи. И по версии составителей новой литературной карты России. Например, такие:
Лошадь остановилась,
вежливо отпросилась
у всадника помочиться
и отошла за кустик,
а там волчица
грызет с акустик -
хрустом теленка
и замечает тонко:
здесь не уборная!
И т. д., как говаривал Хлебников. Похоже на басню, но без морали. Наверное, автору особенно дорого это: "грызет с акустик-хрустом". Мол, звучно! Свежо. Да?.. А все-таки старые басни были как-то яснее, поучительнее, про квартет, про скворца, который выучился петь щегленком, а потом захотел исполнить соловьиную трель, ну, и ясно, что у него получилось. Мораль: не лезь в калашный ряд. Это Крылов. Старина, рутина, плесень. Побасенка про лошадь и волчицу, которая "грызет с акустик-хрустом", конечно современнее. Уж не говоря о как бы лирике:
Млею от медленных твоих
мягких мышц,
от танцев с колготками
пред трюмо с утра;
сначала скажешь "пора",
а после…
И т. д., как говаривал Хлебников. Это, повторю, как бы лирика, ну, такой стеб, сиречь кураж. Дальше куража больше. И "Хлебникова".
Улыбка качает
зыбку
зубов,
без слов
трогает скрипку
руки,
срывая с тоски
яблоки облаков.
И т. д.
Поклон, и кокон волос колет рукав ваш, как карандаш бумагу…
И т. д. - такие писания под Велимира Хлебникова можно гнать километрами. Читать, правда, несколько труднее, чем гнать "волос колет", а прочитаешь и думаешь, что там было про котлету? Это Антона не смущает. Понимать надо иронию сибирского постмодерна.
Ладно, оставим в покое подражания, трудно в этом мире, набитом цитатами, пронизанном влияниями, не подражать. Все кому-то подражают, тайно или невольно.
Есть же у него и оригинальные более или менее стихи? Ну, наверное, здесь он никому не подражает:
В тесной комнате два стола,
пахнет сыростью из угла,
за компьютером спит она:
еле-еле щека видна.
Наверное, это снова прикол такой, ирония, простецкая рифма, перечисление обыденных вещей:
Кипы дел, дырокол, "Янтарь",
замусоленный календарь,
сапоги приспустила с ног,
как некстати звенит звонок!
Действительно, только секретарша сапоги приспустила, а тут звонят.
Ну, и что там дальше было, спросите? А так все и шло - вёрстами:
- Приходите сегодня, да!
Я на службе совсем одна.
Документы можно не брать…
И т. д. - рифма задана, можно импровизировать любому на свой вкус. В этом стиле писания верстами любой преуспеет. И куплеты можно тасовать, от этого ничего не меняется, потому что ничего не происходит, стих, как жертва, не свершается.
Но будем справедливы. Все-таки нашему герою иногда нестерпимо хочется говорить открыто и проникновенно. И он делает это. Вот образчик. Дан целиком, во всей высокой сути. Так что не говорите, будто я обрывал и передергивал.
Нет ни в чем моей вины,
потому не гну спины,
не вливаюсь по гудку
в разносерую толпу.К проходной не тороплюсь
и на вахту не стремлюсь,
не затащат и в дозор
за широкий крутогор.Только свыше блажь дана:
жажда воли и вина.
Тут, как я понимаю, перл: разносерая толпа… А герой не разносер, у него яркая блажь и вечная жажда… и мало ему конституций.
Что сказать?..
Все-таки на старых дорогах хотя бы верстовые столбы стояли, и глазу было за что зацепиться, а эта езда весьма утомляет: гладко, ровно и серо. Может быть, серо по-разному, с оттенками, вглядываться глубже, признаться, довольно мучительное занятие.
Если, по мнению картографов, это хорошая поэзия, Новая карта России, то лучше "бродить без дела и без цели", ненароком и на лету скорее схватишь что-то живое.
Но - удивительный характер: ревностно заботиться о других, забывая себя. Сибиряк, главный эксперт, стоящий на страже и нюхом и слухом инспектирующий лауреатов и всяких прочих москвичей, то есть, по терминологии Антона - всех, живущих по эту сторону Урала. Чувства, которые он испытывает к этим людям (в том числе и ко мне, разнузданный его отклик на мой рассказ и послужил причиной этих строк) не назовешь добрыми. И ладно бы, не запретишь, должен же кто-то зоилом быть, стоять на страже и блюсти, портить печень, надрывать селезенку. Но при этом наш зоил пишет… ну, сами знаете - о лошадях, "Янтаре" и разносерой толпе… - и забывает, что он зоил-то… при исполнении… Впрочем, кто же дома в служебном сюртуке ходит? Тут можно быть самим собой: белым и пушистым, наслаждаться, отыскивая жемчуга прямо под носом. И тянуться за Урал не надо: столько добра рядом.