И этого не изменить.
Вспоминаю, как смеялся над отцом, когда он говорил, что не хочет жить. Как презирал его, называл слабаком. И вот теперь я здесь…
- День за днем… - шепчу я и усмехаюсь, хотя минуту назад думал, что никогда больше даже не улыбнусь.
А потом делаю шаг.
Назад.
Тучи прорывает, и темноту наполняет шелест ливня.
12
От края удалось отойти и в прямом, и в переносном смысле. Тот вечер на Крышах время от времени снится мне, и во сне я иногда шагаю вперед.
Не самый приятный сон.
Я жду Китайца. Стою около въезда в гаражный кооператив, в паре кварталов от дома. По выжженному солнцем газону на обочине ветерок метет клочья пуха, пробитые талончики и пакетик из-под чипсов. По тротуару мимо меня тащится старичок - так медленно, что даже через полчаса я смогу выплюнуть жвачку и попасть ему в макушку. Небо царапает инверсионным следом самолет, взлетающий из Жулян. Он медленно ползет ввысь по синему полотну, как гусеница по листу.
Чихаю от автомобильной гари и смотрю на часы. Китаец опаздывает.
В общем-то ни с кем, кроме Китайца, я больше не общаюсь. Моими стараниями от прежней тусовки остались дымящиеся руины. Вернее, тусовка-то в порядке, только вот мне теперь в нее вход заказан.
Не могу сказать, что меня это сильно беспокоит. Скорее, уместным будет слово "наплевать".
Наконец, возле меня стреляет выхлопной трубой и замирает древний мопед "Карпаты". Верхом на драном седле - Китаец, попыхивающий сигаретой. Он задвинут на этих старых железяках. В его гараже есть еще совершенно мертвые остатки древней "Чезеты" и чуть более живой мотоцикл "Днепр", с которым Китаец вечно возится по выходным, пытаясь реанимировать стальной труп.
Я забрасываю за спину чехол с гитарой, забираюсь на мопед, и мы въезжаем в кооператив. Я смотрю на сигарету за ухом Китайца. Чуть ниже в ухе блестит серебром серьга.
Мы ползаем по извилистым гаражным "улицам" и наконец останавливаемся возле серых ворот. Китаец стучит в створку, сталь гулко грохочет. Лязгнув щеколдой, ворота открывает какой-то чувак.
Блестящие очки, футболка, заправленная в натянутые чуть ли не до груди шорты, бейсболка с поломанным козырьком…
Царьков!
В ту же секунду вижу в глазах чмыря узнавание и вспышку страха. Он явно едва сдерживается, чтобы не податься назад.
Странно, но привычное чувство, появления которого я жду - желание задавить, защемить, вогнать его в грязь, - сейчас не приходит. Сейчас передо мной просто обычный чувак, а не самоходная мишень. Даже больше - за блеском страха в его глазах я вижу что-то еще, и это "что-то" неким странным образом роднит меня с ним.
Общее между мной и Царьковым… Жуткая мысль. Подумаю об этом как-нибудь попозже.
Мы входим в гараж. Там темно и прохладно, пахнет пылью и машинным маслом. Мотоциклетное барахло, инструменты, драную раскладушку и стопки старых выпусков журнала "Наука и жизнь" Китаец перетащил к стенам, освободив бетонную площадку в центре. Под потолком висит тусклая переноска, придающая гаражу неожиданно уютный вид.
Царьков торопливо бросается в угол, как напуганная светом крыса. Там его ждет настоящая басуха - кажется, YAMAHA - и маленький усилитель. Левее располагается нечто, напоминающее груду банок из-под краски и ящиков, увенчанную пионерским барабаном. Назвав это ударной установкой, Китаец явно сильно погорячился.
Когда Китаец предложил собраться и попробовать что-то сыграть, мне это представилось призрачной возможностью вырваться из моих обычных дней, напоминающих бесконечную продленку в аду. В удушливой ткани мыслей и воспоминаний о Юле и отце, сдавившей меня смирительной рубашкой, похоже, появилась маленькая прореха.
Но сейчас мне кажется, что это очередная дебильная чушь, из которой состоит весь мир.
- Давайте попробуем? - дрожащим голоском говорит Царьков и вешает на шею гитару. На его тщедушном тельце басуха выглядит как автомат на шее африканского мальчишки из новостей.
Я расстегиваю чехол и достаю свое раздолбанное черниговское бревно, которое стоит дешевле собственного чехла. Гриф немного люфтит, струны разные, дека залеплена наклейками от жвачек, исписана названиями групп и покрыта выцарапанными знаками анархии, "куриными лапками" пацифизма и корявым серпом и молотом: их когда-то на даче процарапал ключом Долгопрудный.
Держать гитару в руках немного непривычно: пару недель я вообще не играл. Честно говоря, я даже музыку не слушал. То, что загнало меня на Крыши, перестало быть острым и резать изнутри, но разлилось по мне отравой, пропитав насквозь и будто обернув тяжелой периной. Каждый шаг, каждая мысль, каждое желание давались с трудом. Просыпаясь утром, я не знал, удастся ли на сей раз преодолеть эту удушливую, тошнотворную вялость и заставить себя встать с кровати.
Басуха Царькова издает глухие звуки, неожиданно похожие на музыку. Я удивленно смотрю на него. Потом настраиваю гитару - как обычно, под первую струну, даже не думая, что надо подстроиться под бас. Царьков крутит колки и подстраивается под меня, когда я наигрываю один за другим четыре из десятка известных мне аккордов. Потом я начинаю бренчать "Восьмиклассницу"… И неожиданно Царьков начинает подыгрывать. Я перестаю играть - меня удивила (на миг прорвав пелену апатии) сама возможность того, что у нас получается музыка.
Я был уверен, что у нас получится полная херня.
Это интересно. А для меня тогда любой интерес был чем-то необычным. Честно говоря, в последние дни я словно поставил себя на паузу. Раз уж время нельзя было повернуть вспять, мне хотелось, чтобы оно хотя бы замерло. От него ведь одно дерьмо. Оно только отнимало и ничего никогда не давало взамен. Тогда, в тот миг в гараже Китайца, время не возобновило свой бег. Но хоть что-то определенно начало происходить.
- А ну давайте еще раз Цоя, - говорю я. Начинаю бренчать, подключается Царьков… Я жду ударных, представляя, как круто будет.
Китаец начинает стучать по своим "барабанам"…
Лучше бы не стучал.
Дело не в том, что пионерский барабан и куча мусора звучат фигово. Вернее, не только в этом. Главная проблема - Китаец не может барабанить. Не потому, что не хватает навыков и так далее. Просто не может, и все. Я это понимаю сразу, хоть и надеюсь, что каким-то образом все же ошибаюсь.
Мы пробуем сыграть еще "Рожденный в СССР" "ДДТ" и Гробовскую "Все идет по плану", и становится ясно: ошибки нет. Что это значит? Ничего. По крайней мере я пока не понимаю что. Но обмениваюсь с Царьковым взглядами, и до меня доходит, что он тоже понимает.
Это странно - понимать, что думает Царьков…
Внутренний голос в стотысячный раз за день ворчит: "Странно заниматься такой фигней, когда Юля умерла. И папа умер. И…"
- Пошел ты, - бурчу я. В последнее время я очень часто говорю сам с собой. Большую часть времени мне и говорить-то больше не с кем. Разве только с Юлей. С ней я часто говорю во сне…
- Чего? - говорит Китаец, пощелкивая друг о друга барабанными палочками.
- Говорю, можем попробовать "Нирвану" слабать, - отвечаю я и вздрагиваю, когда в стальную дверь гаража гулко стучат.
Царьков открывает дверь и впускает долговязого чувака с длинными волосами, шрамом на лбу и татухами, густо покрывающими руки ниже локтей. Как и Китаец, он в косухе и берцах, несмотря на жару. Правая штанина джинсов выше колена заляпана зеленой и синей краской. Мне почему-то сразу кажется, что он нас старше.
- Здорова, роллинг-стоуны, - ухмыляется он и хлопает по ладони Царькову. - Как оно ничего?
Он кивает Китайцу, потом замечает меня и протягивает руку. Кончики пальцев и ногти тоже испачканы краской.
- Никита, - говорит чувак.
Я тоже представляюсь, а сам удивляюсь: почему-то я был уверен, что у такого штриха обязательно должна быть кликуха. Типа Бэтмен какой-нибудь или Дракон…
У Никиты в руке чехол - твердый, как у профессиональных музыкантов. Он вытаскивает из него электрогитару с блестящей красной декой, надписью "Ibanez" и золотистыми ручками настроек. Подключает ее к комбику Царькова, проводит медиатором по струнам…
А потом начинается волшебство.
Такую игру на гитаре я прежде слышал только в записи или видел по телику, если крутили какой-нибудь крутой концерт. Когда звуки будто бегают сверху вниз и обратно вместе с пальцами, мечущимися по грифу, как напуганный паук. Царьков не отстает: бас пульсирует, рикошетит от бетонных стен и заставляет сотрясаться пыльный воздух.
Я по мере сил подыгрываю, хотя мне до них как до неба. А бестолковый стук Китайца и вовсе быстро затихает.
Мы таки пробуем сыграть кобейновскую "Smells Like Teen Spirit", и Никита даже что-то завывает. Наверное, в соседнем гараже все это звучит так, будто Китаец тестирует движок своей "Чезеты". Особенно из-за его "игры" на ударных. Но получается прикольно. Я даже улыбаюсь. Немного.
Выходим на перекур. Никита с кем-то трындит по мобилке, прижимая ее к уху локтем, хотя руки не заняты. В его зубах тлеет сигарета, от дыма глаза слезятся; ветер бросает на горящий окурок прядь волос, несколько из них вспыхивают, как усы Марфы, когда та сует нос слишком близко к зажженной конфорке.
- Ну, короче, нормально все, - говорит Никита, бросив телефон в карман джинсов и ухмыльнувшись Царькову. - Те, с кем я играл в прошлый раз, вообще звучали как самосвал со щебенкой. Только Толик там на басу нормально валил… - Поворачивается ко мне и добавляет: - Ты круто ритм лабаешь, надо только весло тебе нормальное намутить.
Приятно слышать подобное от этого чувака. Он кажется тем, кто знает, что говорит. Кажется взрослым.