Летом девяносто седьмого, в кратчайшие сроки вытеснив традиционное «черное»[8] , на рынок наркоты обрушился героин.
Число торговцев и потребителей стало множиться в геометрической прогрессии — и младший сержант Казначеев не растерялся, смекнул, как поиметь свой грошик с такого прибыльного дела. На тротуарах выстроились проститутки-"трассовички", состоящие из «пробитых» наркоманок, к которым в теплое время года присоединялись «любительницы», вышедшие подзаработать на колготки и дискотеку, и с каждой, стоявшей под фонарем на маршруте его патрулирования, получивший третью лычку и почетную грамоту Казначей имел маленький, но регулярный доход — не говоря об удовольствиях плотского плана…
— Ты чо, уснул? — Начальник УРа отвесил еще одну плюху, и Казначей, всем боком приложившись о сейф, машинально вскрикнул:
— Чего руки-то распускать? Бешеный Бык, свою молодость проведший в спецназе внутренних войск, весело удивился:
— Ты хочешь, чтобы я распустил ноги? Смотри, не пожалей! И встань, как положено…
— Что у нас с Юриком? — спросил Комаров.
— С каким Йориком?
— Ты что, прямо здесь обдолбаться успел? Оставь Шекспира, мы о прозе говорим.
Прекрасно понявший вопрос Казначеев тянул время, надеясь придумать достойный ответ, но в голове вертелась сплошная лабуда вроде предоставленного 51-й статьей Конституции права не давать показания. Получив от Катышева еще один подзатыльник, он раскололся…
С Юриком случилась беда. Большая беда. Можно сказать, больше просто некуда. Юрик — двоюродный брат Димыча из соседнего взвода, пять дней тому назад отбросил копыта. Черт знает, почему. Скорее всего, «передознулся»[9] .
Пытались откачать — хлестали по щекам, укладывали в ванну с холодной водой, делали искусственное дыхание. Все тщетно! Под молодецким напором грудная клетка Юрика трещала, но душа его, уже достигшая врат ада, обратно не возвращалась. Обиднее всего было Артему: Димон «ширнулся», в то время как он, хотевший лишь понюхать «герыча», не успел. Окочурился Юрик в квартире, что осложняло ситуацию. Случись это где-нибудь на лестнице — и можно было бы уйти. Мертвому — все до балды, а вот живым, особенно «обдолбанным», проблемы не нужны. Труп — не шприц, быстро не выкинешь, да и стремно как-то близкого, человека в лес волочить или в помойке закапывать, тем более что в соседней комнате маман «Поле чудес» смотрит и, какой бы глухой ни была, в любой момент может нос из своей конуры высунуть. Договорились, что Казначей тихо линяет, а Димыч остается и принимает удар на себя.
Два дня Казначей шхерился по знакомым, потом Димыч отзвонился, успокоил: опера, конечно, наседали, но он стоял на своем и друга не сдал. Рапорт об увольнении пришлось написать — так из всех возможных неприятностей эта еще наиболее либеральна, могло быть хуже, если б взялись и закрутили гайки как следует.
Оказывается, взялись, и Димыч, стало быть, компаньона «вломил». Что ж, этого следовало ждать. Когда у человека такой «дозняк», то он, из одного страха перед «ломками» расскажет все, достаточно лишь слегка пугануть камерой.
— Если б не занимались самодеятельностью, а сразу «скорую» вызвали, парень жив бы остался, — сказал Комаров.
— А вам что, его жаль? Сами ж говорили про наркоманов. Знаете, какая у него, да и у Димки тоже, доза?
— Знаю. — Опер закончил писать показания Казначея, придвинул к нему бланки.
— Прочитай и распишись… Готово? Теперь бери чистый лист.
— Рапорт на увольнение?
— Нет, на материальную помощь. Не спрашивая, Казначей поставил дату двухнедельной давности, чтобы его могли включить в ближайший приказ.
— Молодец! — Катышев похлопал Казначея по плечу.
— Теперь ксиву на стол — и свободен. Открываю знакомую дверь — человек я гражданский теперь… Пшел вон, ублюдок!
Артем вылетел в коридор.