Разумеется, теперь они могли взглянуть на все это с некоторой, впрочем довольно кислой, усмешкой. На свою робость, свою скованность. Теперь все это осталось в прошлом. Как отважно пускался Ричард в дальние странствия в поисках смягчающих обстоятельств! На помощь призывались и плохое кровообращение, и несчастливое детство, и кризис среднего возраста, и озоновые дыры, и неоплаченные счета, и перенаселенность. Как, красноречиво хмуря брови, он рассуждал о психолого-педагогических проблемах Марко или о новой протечке на потолке в гостиной. (Временами Джине нравилось подыскивать чисто физиологические причины: расстройство желудка, разбитое колено, вывих локтя на теннисе, боль в спине.) Разумеется, случались и неудачи. К примеру, рецензирование книг оказалось неподходящим, несмотря на очевидную привлекательность таких тем, как "поджимающие сроки", "несогласованная правка" и "задержки оплаты". Ричард сам не понимал почему, но он не мог заставить себя возложить вину на Фанни Берни, Томаса Чаттертона или Ли Ханта. С другой стороны, тема крушения писательских надежд и особенно напряжение, связанное с работой над его последним романом, оказались на удивление плодотворными. Джина действительно клевала на эту скудную наживку - или, по крайней мере, делала вид, что клюет. Однако несравнимо лучше (вне всякой конкуренции) действовала тема смерти романа - не как предмет всеобщей озабоченности (хотя Джина, пожалуй, не возражала бы против смерти романа вообще), а лишь применительно к Ричарду. Это означало конец художественной литературы Ричарда, предание его сочинений хладным водам Леты, потому что Таллы не могли себе этого позволить по финансовым соображениям. И это срабатывало. Не единожды и вполне искренне Ричард жалел всех обычных людей - "гражданских", - людей, существующих в одном измерении, всех не-художников, о какой бы области искусства ни шла речь, всех, кто не может использовать искусство в качестве оправдания.
Однако в любом случае все это уже было в прошлом. Он больше не нуждался в оправданиях. Потому что он больше не приближался к Джине. А она не приближалась к нему.
Итак, в данный момент Ричард находился там, где, как он воображал, ему очень хотелось находиться: на диване, в большой комнате, в доме неподалеку от перекрестка на Роксхолл-Парейд, в запретных вечерних сумерках. И это еще не все - рядом с ним сидела Белладонна, и она в определенном смысле была уже более чем обнаженной. В тот раз, когда Ричард лег с Энстис, он убедил себя, что делает это ради Джины, ради их брака, ради своего пошатнувшегося мужского достоинства. Он был очень убедителен, разве нет? А что касается Белладонны, его внутренняя аргументация была более спорной (и понять ее было не просто). Если у него получится с Белладонной, то, разумеется, многое перепадет Джине, которая сможет пожинать плоды его успеха в супружеской постели. И вообще, это не его вина - во всем повинна смерть. Любому чувствительному человеку не возбраняется переживать кризис среднего возраста. Когда вы уже наверняка знаете, что умрете, у вас должен наступить кризис. Если вы не чувствуете кризиса среднего возраста, это значит, что у вас кризис среднего возраста. И наконец, присутствие Ричарда в этой комнате было еще одним ходом в его великой игре, нацеленной на уничтожение Гвина. Ричард был здесь, чтобы добыть информацию. В общем, он все предусмотрел.
Белладонна сидела рядом с ним. Минуты три они оба молчали. Ричард сказал себе, что эти три минуты молчания (эта вечность) служили очевидным доказательством того, что они не испытывают неловкости. Белладонна сидела вполоборота к Ричарду. Ее нежная кожа точно светилась. Она курила, сосредоточенно погрузившись в себя.
- Я все думал, - сказал Ричард со слабой нервной улыбкой, - о том, что же мне больше всего нравится.
На самом деле он говорил неправду. Чтобы кратко перечислить то, что ему сейчас нравилось больше всего, потребовалось бы часов восемь. Ричард был рад, что в комнате сгущались сумерки: так он мог смотреть на Белладонну, не опасаясь, что она заметит в его взгляде неизбежную "сальность". На ней было надето экстравагантное боди с рисованным изображением обнаженного женского тела. Розовые прорезиненные соски, по мнению Ричарда, выглядели грубо (они напоминали ниппели, которых полно у каждого слесаря), а вот треугольник лобка был передан со вкусом: узкая дельта, нанесенная несколькими темными мазками. Белладонна была определенно моложе его. Ричард был модернистом. А она была тем, кто пришел ему на смену.
- Больше всего что?
- Больше всего нравится.
- В каком смысле?
- Сама знаешь. Ты сама в прошлый раз говорила. То, что позволяет многое узнать о человеке. У каждого есть что-то, что ему нравится… больше всего.
Она повернулась к нему: карикатура ню. В ее голосе не было раздражения, лишь растерянность:
- О чем ты?
- Ну, ты сама говорила. Немножко потанцевать, а потом…
- Я этого больше не делаю.
- А-а. А что же ты делаешь?
- Я делаю только то, что мне самой нравится.
- И что же это?
- Все.
- Что все?
Белладонна смотрела куда-то в пространство и сказала без особого энтузиазма:
- Сначала ты делаешь мне, а потом - я тебе. Потом ты сверху, потом я сверху, потом как собачки. А потом все остальное. Сколько у тебя времени?
Ричард даже не посмотрел на часы. И не спросил себя, сколько ему лет: ответ был известен заранее - девяносто пять. Эти ритмы мысли были ему неведомы, только и всего. Голос его прозвучал хрипло, почти по-старчески:
- Мне надо быть дома через полчаса.
- Плохо. Мне, чтобы только завестись, нужно полчаса. - Она потянулась к сумочке. Еще сигарету? Нет. Она протянула ему листок бумаги (это был бланк, зашифрованный отчет о неполадках: загогулины компьютерной печати, помеченные в нескольких местах ярко-желтым маркером) и сказала: - Это мой анализ крови. Ты обещал отвезти меня к Гвину.
Всему свое время, милая: "Обязательно отвезу. Вот увидишь". Ричард встал. Раньше он думал, что молодым девушкам в наши дни пожилые мужчины могут нравиться по гигиеническим соображениям. Глядя на жен этих стариков, они, наверное, думают: м-хм, она еще ходит. В смысле, он еще ходит. Но еле-еле.
- Я вынужден настаивать, - сказал Ричард, - я думаю, ты… - Он покачнулся и оперся о подлокотник дивана. - Я вынужден настаивать, чтобы ты рассказала мне все. И чтобы спросила у него, что ему нравится больше всего.
- Хорошо, Ричард. Я тебе это гарантирую.
Он стоял на углу Роксхолл-Парейд. На огороженной детской площадке через дорогу какая-то крупная, закутанная фигура одиноко и безрадостно качалась на качелях: скрипучий маятник замирал, а потом снова начинал качаться в более медленном, но столь же безнадежном ритме… Накануне ночью Ричарду приснилось, что у него несчастная любовь к его собственному сыну Мариусу. "Давай не будем больше этого делать", - сказал Мариус. "Да, давай не будем", - ответил Ричард. "Потому что, папа, - продолжал Мариус, - если ты будешь это делать, то это значит, что ты неадекватный".
"Неадекватный". Прелесть, правда?
Позвонила Гэл Апланальп.
И с ходу сказала, что должна сообщить о неудачном стечении обстоятельств.
Ричард сидел и ждал. Нельзя сказать, чтобы он чувствовал прилив жизненных сил. У него все еще жужжало в правом ухе после недавнего часового разговора с Энстис. Потом позвонил вернувшийся из Италии Гвин и, задыхаясь от восторга, поведал Ричарду о душевном тепле итальянцев, об их великодушии, эрудиции и прозорливости, а также об их готовности покупать книгу под названием "Амелиор" в беспрецедентных количествах.
- Расскажи мне все по порядку, - сказал Ричард.
Во вторник, начала Гэл, ее ассистентка Крессида осталась дома, чтобы взяться за роман "Без названия". Так что во вторник Крессида на работу не вышла. Не вышла она и в среду, и в четверг. Что же случилось? Оказалось, что во вторник утром, прочтя половину необычайно короткой первой главы "Без названия", Крессида почувствовала приступ диплопии, то есть у нее начало двоиться в глазах. Приступ был достаточно сильный - ее лечащий врач даже заподозрил (представь себе) случай "сосудистого смущения" или даже - очень может быть - органическое повреждение центральной нервной системы. Как себя чувствует Крессида? Прекрасно. Она сейчас на легкой работе и много отдыхает.
- Я сейчас сделаю ксерокопию романа и переправлю ее Тоби Миддлбруку из "Квадранта". У него наметанный глаз, да и книга в аккурат по его части. Но мы с Крессидой обе сошлись на том, что "Без названия" - роман смелый и амбициозный.
- Сколько успела прочесть Крессида?
Гэл всегда старалась быть с клиентами предельно откровенной.
- Девять страниц, - ответила она.
Ричард попрощался и повесил трубку. Он расчистил на письменном столе место для своих локтей, уперся ими и какое-то время сидел, опустив голову на руки.