Разумеется, подумал Ричард. Само собой: разумеется, Гвин - лейборист. Это было очевидно. И волнистые карнизы в двадцати футах над их головами, бронзовые светильники или письменный стол с обтянутой кожей столешницей здесь вовсе ни при чем. Это было очевидно, потому что Гвин был тем, кем он был, - писателем в Англии в конце двадцатого века. Ничего другого такому человеку не оставалось. Ричард тоже был лейбористом, что было также очевидно. Он вращался в таких кругах и читал такие книги, что ему часто казалось, что в Англии лейбористы все, кроме членов правительства. Гвин был сыном школьного учителя из Уэльса (что он преподавал? - физкультуру - когда-то он был учителем физкультуры). Сейчас Гвин принадлежал к среднему классу и был лейбористом. Ричард был сыном одного из сыновей землевладельца в одном из графств, окружающих Лондон. Теперь и он был представителем среднего класса и лейбористом. Все писатели, все люди, так или иначе связанные с литературой, были лейбористами - и в этом одна из причин, почему они ладили между собой, почему до сих пор не затаскали друг друга по судам и не покалечили. Не то что в Америке, где старый хрыч из Алабамы вынужден общаться с богачом из Виргинии, а измученный литовец должен протягивать руку двухметровому верзиле из Кейп-Кода с глазами святоши. Кстати, Ричард не имел ничего против того, что Гвин богач и лейборист. И он не был против того, чтобы Гвин был просто богачом. Очень важно определить природу неприязни (очистить ее от всего лишнего), прежде чем все станет по-настоящему страшно, изодрано в клочья. "Это из-за него я ударил своего ребенка, - думал Ричард. - Из-за него я - со своей женой…" Богач и лейборист - прекрасно. Вечно нищая жизнь - прекрасная подготовка к тому, чтобы жить в роскоши. Во всяком случае, лучше подготовки, какую получаешь, когда всегда живешь в роскоши. Пусть социалист пьет шампанское. Для него это в новинку. Но так или иначе - кого это волнует? Когда-то Ричард был даже коммунистом - когда ему было чуть больше двадцати, - однако ничего хорошего из этого не вышло.
- Огромное спасибо, - произнес журналист слегка удивленно.
Минуту он пребывал в нерешительности, сокрушенно глядя на свой магнитофон, потом кивнул и встал. Теперь на первый план вышла девушка-фотограф - очень высокая и пышущая здоровьем.
- Если позволите, еще три минуты вон там, в уголке.
- Я не позирую, - возразил Гвин, - Мы договорились, что вы будете щелкать, пока мы разговариваем. Но никакого позирования.
- Всего три минутки. Ну, пожалуйста. Две минутки. Здесь такой замечательный свет.
Гвин нехотя уступил. Он уступил, подумал Ричард, с видом человека, который уже не раз изображал подобное неохотное согласие с полным сознанием своего великодушия и его границ. Рано или поздно этот колодец со сладкой водой иссякнет.
- Кто сегодня будет? - спросил Гвин, скрытый от Ричарда девушкой-фотографом, которая была вся увешана футлярами и сумками, как рождественская елка подарками.
- Точно не знаю. - Ричард назвал несколько имен. - Спасибо, что нашел время. В свой день рождения.
Тут женщина-фотограф, не оборачиваясь к Ричарду, стала делать ему яростные знаки заведенной за спину рукой. Обращаясь же к Гвину, она сказала:
- Хорошо. Вот-вот. Чуть повыше. Вот так. Очень хорошо. Очень хорошо. Прекрасно.
Выходя из дома, они столкнулись в холле с леди Деметрой Барри. Ей было двадцать девять лет, и у нее был вид человека, далекого от земных забот, именно такой, какой можно ожидать от особы, состоящей в родстве с королевой. Подобно Джине Талл, она не имела никакого отношения к литературе, кроме того что была замужем за одним из будто бы представителей.
- Ты на урок, милая? - спросил Гвин, вплотную подходя к жене.
Ричард ждал своей очереди. Потом с коротким официальным поклоном он произнес:
- Моя дорогая Деми, - и поцеловал ее в обе щеки.
Оранжевый фургон стоял на том же месте - забрызганный грязью, с грязной белой обивкой кабины и грязными кремовыми шторками на окнах по сторонам и сзади. Если не считать Джиро, Стив Кузенс был в машине один - Тринадцатого он отправил за соком.
Обезьянка. Пони. Кошка - трешка. Почему это пролетарские деньги все время называют какими-то животными? А потом еще эти перевертыши. Нидо, тяведь - полная чушь. "Ковер" означает шесть. "Полсрока" - это тоже шесть, а "срок" - двенадцать… Боже. Тюремным жаргоном можно было себя выдать, и пользоваться им не следовало. Стив Кузенс никогда не сидел в тюрьме, его досье было чистым как стеклышко (как не раз с томным видом многие адвокаты повторяли в зале суда)… Так обстояли дела у Стива Кузенса, а сам он сейчас сидел в кабине фургона и читал журнал "Политическое обозрение". Кроме журнала у него с собой была книга Элиаса Канетти "Масса и власть" (она лежала на приборной доске). Забавно, однако, - в том кругу, в котором вращался Стив (скорее это был эллипс без устойчивого центра), читать книги вроде "Массы и власти" было все равно что открыто заявить, что ты сидел, и сидел долго. Будьте бдительны с уголовником, читающим Камю и Кьеркегора или погруженным в "Критику чистого разума" или "Четыре квартета" Т. С. Элиота…
Стив. Стив Кузенс. Скуззи.
Скуззи? У Скуззи были крашеные волосы, поставленные торчком, какого-то сиропного или даже паточного цвета, но у корней они оставались черными (в память о более раннем периоде). Волосы его напоминали влажное сено, подвергшееся бездумному химическому воздействию. Там, где одна краска переходила в другую, волосы выглядели как щели между прокуренными зубами. Скуззи не курил. Мы не курим и не пьем, мы следим за своим здоровьем. У него было длинное лицо, несмотря на почти полное отсутствие подбородка (подбородок у него был размером с кадык, на который опирался), и при определенном освещении черты лица Скуззи напоминали намеренно смазанное изображение лица подозреваемого на телеэкране - размытое и разбитое на подергивающиеся квадратики. В мочках ушей у него висело по два тоненьких колечка. Когда он был готов напасть, он, как и все, выпучивал глаза, а еще его губы раздвигались в алчной, предвкушающей улыбке. Он был не очень высокого роста, но и не коротышка, а когда снимал рубашку, демонстрируя себя как иллюстрацию из учебника по анатомии, то поражал людей своей мускулатурой. И вообще эффектом неожиданности он умел пользоваться превосходно. В драках и потасовках это умение проявлялось сверх всякой меры. Потому что Стива невозможно было остановить. "Если уж я начал, меня не остановишь". Это точно. Он был из того разряда преступников, которые не понаслышке знают, что такое рецидивист. Он был молодец. У него была своя философия. По крайней мере, он так считал.
Задействовав шейные мышцы, Скуззи медленно повернул голову в сторону Тринадцатого, который открыл дверцу фургона и залез внутрь. Джиро, в своей толстой меховой шубе спавший в глубине фургона, жарко зевнул во сне.
- Он вышел? - спросил Тринадцатый.
- Они оба вышли. Поймали такси. Ну, отчитывайся.
- Ну и домина.
Скуззи развернулся к Тринадцатому, вздохнул и снисходительно сказал:
- Тринадцатый, дружище. Какого черта, по-твоему, мы сюда притащились? Чтобы все испоганить? Вломиться в дом и хапать все, что под руку попадет?
Опустив голову, Тринадцатый улыбнулся. Как раз что-то в этом роде у него на уме и было.
- Надо выждать время и сорвать куш.
- Да?
- Кончай базар - сиди и смотри в оба!
Они стали наблюдать за домом.
- Это его жена, - уверенно произнес Скуззи, - На урок пошла.
- Фигуристая деваха, - одобрительно сказал Тринадцатый, - Класс.
Да уж, нашим чернокожим братьям как раз такие, как леди Деметра, и снятся: роскошная блондинка, в теле, есть за что подержаться. Но не во вкусе Стива. Впрочем, как и любая другая женщина из плоти и крови. Нет, мужчины его тоже не интересовали.
Тринадцатый потянулся к ключу зажигания и посмотрел на Стива, но тот только прищурился, и этого было достаточно, чтобы Тринадцатый понял - пока что они никуда не едут. Со Скуззи всегда так: сначала приходится делать намного меньше, чем думал. А потом - все наоборот.
- Бац говорил, что деваха фигуристая.
- У королевских штучек всегда большие титьки, - беспристрастно заметил Стив, - Эй! Это же не "Тинг". Это - "Лилт"!
- Грейпфруто-ананасовый напиток, - раздраженно ответил Тринадцатый, - Один черт.
Обед в рыбном ресторане для богатых пожилых джентльменов продолжался уже час, и наконец-то назревало нечто экстраординарное. Впрочем, ничего непредвиденного. Просто Ричард как раз собрался разразиться пламенной речью. Вот именно: пламенной речью.