Этот ход был не просто адекватным; одним из его побочных следствий было то, что прояснилась сложившаяся на доске позиция белых. Ричард кивнул и внутренне содрогнулся. Он сам вынудил Гвина сделать хороший ход, и похоже (теперь это случается все чаще и чаще), что Ричард вдруг начал выбиваться из ритма, как если бы Гвин играл, пользуясь новой системой обозначений, а Ричард все еще пробирался сквозь дебри старой.
- Гвин… это по-валлийски Джон, верно? - спросил Ричард.
- Нет. Джон по-валлийски - Эван.
- Как это пишется?
- Э-в-а-н.
- Так грубо, - сказал Ричард.
Он опустил глаза на шестьдесят четыре квадрата - это игровое поле свободного ума. Неужели? Значит, ум свободен, не так ли? Вот только почему-то этого не чувствовалось. Шахматы, расставленные перед Ричардом на стеклянном столике, были самыми красивыми из тех, какие ему когда-либо доводилось видеть. Ричард почему-то избегал спрашивать Гвина, откуда они у него, ему очень хотелось думать, что это одна из фамильных ценностей Деми. Сам бы Гвин (с его вкусом и многотысячным состоянием) наверняка остановил бы свой выбор на чем-нибудь другом. Например, на тридцати двух более или менее похожих фигурках из кварца, оникса, осмия или же, наоборот, на замысловатых турах, похожих на виндзорские замки, на вздыбленных конях в полной сбруе, на офицерах в парадном обмундировании. Но нет. Фигурки строго соответствовали стандарту великого Стонтона, вся шахматная рать держалась с приятной солидностью и устойчивостью на своих фетровых подушечках (даже пешки были тяжелыми, как гладкоствольный дерринджер), а доска была таких пропорций, что вы и взаправду чувствовали себя царственным воителем на вершине холма, рассылающим гонцов со свитками приказов, устремляющим свой взгляд куда-то вдаль, сквозь утренний туман. Не пролито ни капли крови. Так выглядела долина пару минут назад. Теперь же она напоминала картину времен эпидемии чумы или холеры: в кучи свалены мертвые и еще живые, пьяные калеки ползают на своих культях, бродяги корчатся и блюют в канавах. Ричард внимательно осмотрел то, что любой разумный игрок расценил бы как проигрышную позицию. Но он не собирался проигрывать. Он никогда не проигрывал Гвину. Раньше Ричард был лучше во всем: шахматах, бильярде, теннисе, но не только в этом, а еще и в искусстве, любви и даже в деньгах. Как небрежно Ричард платил за всех, иногда, в гамбургерной. С каким запасом Джина затмевала Гильду. Как смотрелись "Мечты ничего не значат", в солидном переплете, рядом с пачками шпаргалок Гвина по "Кентерберийским рассказам"…
Они разменяли коней.
- Так что ты собираешься делать? Полагаю, ты уже давно мог бы выбросить на помойку эту… "Лос-Анджелес таймс". Что с тобой?
Задавая этот вопрос, Ричард несколько подчеркнул личное местоимение "ты". Потому что Гвин делал нечто, что он в последние дни делал все чаще, и это наполняло Ричарда ядом ненависти. Гвин рассматривал предмет - в данном случае это был черный конь - так, словно никогда его прежде не видел. С детским любопытством в широко раскрытых глазах. Для Ричарда это было действительно невыносимо: сидеть напротив человека, изображающего из себя святую невинность. Наверное, Гвин вычитал из какого-то романа, написанного женщиной, о поэте, что такой вид должен быть у настоящих мечтателей и натур увлеченных. Другое возможное объяснение Ричард называл "Теорией придури". Согласно "Теории придури" у Гвина в голове засела какая-то придурь или блажь, которая ползает как червяк. И всякий раз, когда он хмурился, дулся, менял позу, это было напрямую связано с тем, как в нем колобродит эта придурь, требуя пищи. Наблюдая за Гвином в эту минуту, Ричард чувствовал, что его "Теория придури" обретает все более реальные черты.
- Перед нами шахматная фигура, - сказал Ричард. - Конь. Черный. Сделан из дерева. Похож на лошадь.
- Нет, - мечтательно произнес Гвин, ставя коня на место. - Я только сейчас понял.
- Что?
Гвин поднял на него глаза.
- Насчет газеты. Что должно было заинтересовать меня в "Лос-Анджелес таймс".
Ричард пригнулся к доске.
- Я случайно наткнулся на это место. К счастью. Ты только подумай. Ведь я мог прокорпеть над этой чертовой макулатурой целую неделю.
- Это наводит на кое-какие серьезные размышления, - сказал Ричард уже тихим голосом. - Оставим короля в покое, - (У него за спиной открылась дверь.) - Посмотрим, что можно сделать с ферзем.
Вошла Деми, точнее, она шла через библиотеку в другую комнату - библиотека располагалась между двумя гостиными. Деми прошла мимо них почтительно тихо, чуть ли не на цыпочках, наивно высоко поднимая согнутые в коленях ноги. Крупная блондинка, она делала это не совсем всерьез, но и не утрированно комично. Деми исполняла свой танец на цыпочках довольно неуклюже и бесталанно. Делала она это неловко, словно родитель, играющий в детскую игру. Ричард подумал о бухгалтере, которого он зачем-то нанял, как оказалось, ненадолго, после выхода в Америке романа "Преднамеренность". Тот, когда вы приходили по делам к нему домой, разыгрывал сценку, шутливо преследуя и выгоняя из комнаты свою дочь. Он бренчал ключами и монетами, высоко поднимая ноги, крался за ней мимо полок с первыми изданиями современных авторов и налоговыми документами… Деми помедлила у дальней двери.
- Брр, - сказала она.
- Привет, Деми.
- Прохладно тут у вас.
Гвин обернулся к ней, в его глазах засветилась влюбленность. Ричарду он напоминал сейчас ясновидца, который из каких-то своих соображений разоблачает секреты своей профессии с преувеличенным энтузиазмом.
- Почему бы тебе не одеться потеплее, милая?
- Брр, - сказала Деми.
Опустив голову в бесконечной скорби, Ричард принялся разрабатывать новый план действий.
Часть
вторая
~ ~ ~
Близилась полночь, улица после дождя выглядела мрачно, как в фильме-нуар. Даже в темноте вода канала была тошнотворного цвета: едкая, мутная, как сильнодействующее китайское лекарство. Одно время года готовилось сменить другое.
Ричард сидел, склонившись над своим коктейлем "зомби", в блинной "Канал Крепри", расположенной между шоссе и каналом. На нем был обманчиво жизнерадостный красный галстук-бабочка; обманчиво шикарный пестрый жилет; длинные волосы были зачесаны назад, чтобы прикрыть шишку на шее. За темными очками прятались заплывшие глаза - они зудели и сочились. Дарко по телефону сказал, что они с Белладонной встретятся с Ричардом в "Канал Крепри" в одиннадцать. А на часах уже было пять минут первого. Напротив Ричарда сел какой-то молодой человек и положил перед собой открытую книгу. Лицо у него было асимметричное и озабоченное, с непропорционально маленьким подбородком. Это был не Дарко. И уж точно не Белладонна.
Ричард силился убедить себя, что у него есть что отпраздновать. Сегодня утром он самолично отнес законченный текст "Без названия" в офис Гэл Апланальп. Последние двенадцать дней он почти беспрецедентно много работал: он читал "Лос-Анджелес таймс". Нет, он не попросил газету у Гвина ("Ты уже дочитал?") и не слонялся каждую ночь у мусорных баков семьи Барри в надежде наткнуться на объемистый мешок. Хотя он об этом подумывал. Вместо этого он не откладывая поехал в Чипсайд и купил еще один экземпляр, не обращая внимания на уже знакомые неудобства и издержки. Этот второй экземпляр "Лос-Анджелес таймс" он только что, по дороге в "Канал Крепри", запихнул в мусорный бак. Он сумел-таки найти то, что искал.
Сначала Ричард проштудировал разделы "Книги", "Искусство", "Развлечения", "Недельное обозрение", "Недвижимость" и "Спорт" - казалось, он знает газету вдоль и поперек. Потом внимательно просмотрел разделы "Хорошие манеры", "Стиль" и "Мода". Он прочел все, начиная от кулинарной колонки до кроссвордов. А что, если существует особый способ приготовления яиц или жареной картошки "а-ля Гвин Барри"? Вдруг кто-то включил в кроссворд это отвратительное имя почти без гласных или эту отрывисто-грубую фамилию (британский романист - постойте-ка, - вызвавший неожиданный эмоциональный отклик у нью-йоркской публики?). Ричард бродил по улицам, сжимая пальцами пылающий лоб, и думал: лучше я или хуже? Ночью, входя в темные чащи сновидений и соблазнов, ему казалось, что вещи раздваиваются: гладильная доска становится шезлонгом, а зеркало - тихой гладью пруда. Информация поступала по ночам и наваливалась на него могильной тяжестью. Все это время от проспекта Холланд-парк-авеню к улице Кэлчок-стрит пробегали волны агонии. Что это было? Электрический хлыст со скорпионьим жалом? Казалось, что улица превратилась в кнут или ременную плеть длиной в три километра: Гвин Барри лихо размахивает этим кнутом и заставляет Ричарда Талла, завывая и покрываясь испариной, приплясывать.
Вы скажете, что это бред? Разумеется. Пока Ричард просматривал результаты хоккейных матчей между студенческими командами, читал о видах на урожай зерновых или, скажем, перечитывал прогнозы погоды, ему не раз приходило в голову, что Гвин его раскусил и обвел вокруг пальца, что этот номер "Лос-Анджелес таймс" просто-напросто не имеет никакого отношения к Гвину Барри. И все же Ричард почему-то был убежден, что Гвину незачем вешать лапшу ему на уши. Это за Гвина сделает жизнь. На десятый день, уже поздно вечером, он наконец-то нашел, что искал. Страница одиннадцать, третья колонка: страничка частных объявлений в разделе "Разное". Выглядело это примерно так:
"Стефани": Отдадим в хорошие руки. Ротвейлер, 1 г.
Ласковая девочка. Хомяк бесплатно (можем продать клетку).
"Город вечного лета". Куплю первое издание романа Гвина Барри.
Рынок и барахолка. Будем рады всем.