- "Маленький журнал" - это название журнала. Я работаю там литературным редактором. Интересный человек. Он жил в Берлине в тридцатые годы и в Испании во время гражданской войны. - Где, как выяснил Ричард после месяца беспорядочных исследований, он в Берлине общался с проститутками на улице Курфюрстендам, а в Испании играл в пинг-понг в Ситхесе. - Можно я закурю?
- А что с путевыми заметками? С поездкой в Сибирь?
- Я не поеду.
- Сибирские прокаженные…
- Я не поеду.
- А это что? "История прогрессирующего унижения". Не роман?
Ричард положил ногу на ногу, потом поменял ноги. Это была книга, которую он все еще хотел написать - когда-нибудь. Он сказал, как говорил это уже много раз:
- Это будет книга, рассказывающая об упадке статуса и добродетели главных героев литературных произведений. Сначала были боги, потом полубоги, потом короли, великие воины, великие любовники, потом бюргеры и торговцы, викарии, доктора и юристы. Потом критический реализм: это ты. Потом ирония: это я. Ну, а потом маньяки и убийцы, бродяги, подонки, отребье и разный сброд.
Гэл посмотрела на него:
- И чем же это объясняется?
Ричард вздохнул:
- Историей астрономии. История астрономии - это история все большего унижения. Сначала была геоцентрическая вселенная, потом гелиоцентрическая. Потом эксцентрическая - та, в которой мы живем. Век за веком мы становимся все меньше. Кант понял это, сидя в своем кресле. Как он сказал? Это принцип земной посредственности.
- …Большая книга.
- Большая, - повторил Ричард и добавил: - Маленький мир. Большая вселенная.
- И в каком состоянии все эти проекты?
- В каком состоянии? Я взял под них авансы, но ничего не написал.
- Черт с ними, с авансами, - сказала Гэл. - Авансы спишут.
После чего обмен репликами пошел во все ускоряющемся темпе.
- Ну, а новый роман. О чем он?
- О современном сознании.
- Такой же сложный, как и остальные?
- Сложнее. Гораздо сложнее.
- Ты никогда не думал написать что-нибудь в другом жанре?
- Написать вестерн?
- Как называется твой роман?
- "Без названия". Он называется "Без названия".
- Мы что-нибудь придумаем.
- Ничего мы не придумаем.
- Я перечитала "С мечтами не расставайтесь", и мне…
- "Мечты ничего не значат".
- Не говори так. Ты слишком быстро падаешь духом.
- Во-первых, - начал Ричард и замолчал, решив сделать паузу. На самом деле он когда-то написал вестерн. По крайней мере, он пытался. Однако его хватило на пару страниц, где описывались хлопающие ставни и гонимые ветром перекати-поле, а потом он как-то иссяк… - Во-первых. Моя книга называется "Мечты ничего не значат". Во-вторых. Я действительно считаю, что мечты ничего не означают. И это не совсем одно и то же. И в-третьих. Я вовсе не "быстро падаю духом". Меня трудно заставить пасть духом. Я бы даже сказал - чрезвычайно трудно.
- Можно затянуться?
Ричард протянул ей сигарету фильтром вперед. Гэл взяла ее не пальцами, а губами, и Ричард успел заметить ее ослепительно белый бюстгальтер и ослепительную персиковую плоть. Он немного успокоился. Гэл со знанием дела втянула дым и снова откинулась на спинку кресла. Гэл нравилось курить; в кофе она положила искусственный подсластитель. Попутно Ричард отметил, что рука у нее все такая же пухленькая, как и десять лет назад. Эту руку он не раз по-братски держал в своей. У Гэл был один изъян - предрасположенность к полноте. Над ней всегда висела угроза набрать вес, располнеть. На столе, за которым она сидела, все было замечательно организовано, однако в ней самой не все было так хорошо организовано, не все… За спиной у Гэл было окно: в этой раме на фоне серого неба высотные краны напоминали рейсшины на чертежной доске. Бумага, которую использовал архитектор, была испачкана и захватана пальцами. Много раз ее терли грязным ластиком, чтобы начать все заново. Вымаранные места чертежа, крохотные катышки резины, сереющие в воздухе, сметенные легким движением мизинца. Неплохая мысль - представляя Лондон, представляя другие большие города, обращаться к образу чертежной доски.
- Я хочу тебя представлять, - сказала Гэл.
- Спасибо.
- Так. Писателю нужно определение. Публика в состоянии запомнить о писателе только что-то одно. Это как подпись. Пьяница, молодой, сумасшедший, толстый, больной - сам понимаешь. Лучше, если ты сам себе выберешь определение, иначе это сделают они. Ты никогда не думал о себе как о молодом, но старомодном чудаке? Молодом вертопрахе? В бабочке и жилете. Ты куришь трубку?
- Что ж, может, и закурил бы, - сказал Ричард, - если бы кто-нибудь предложил. Уже набитую, да еще поднес бы спичку. Послушай. Я слишком стар, чтобы быть молодым вертопрахом. Вертопрах состарился.
"Старый пердун", - подумал Ричард. Он как раз думал о газах. Сегодня утром, бреясь, он уже было настроился услышать привычный пронзительный трубный звук. Однако вместо этого раздалось тихое и короткое "пук".
- По-моему, мы забыли о том, что меня сначала нужно напечатать.
- Думаю, мне удастся привлечь нескольких спонсоров. Потом у нас все само заработает. Твоя проза - это твоя проза. Я не собираюсь лезть к тебе с советами относительно твоего творчества, но нам придется найти что-нибудь еще, что могло бы стать выигрышным фоном для твоей прозы. И твоя журналистская карьера нуждается в небольшой встряске. Нехорошо, что ты разбрасываешься. Тебе нужна своя колонка. Подумай об этом.
- Ты не возражаешь, если я спрошу? Мне кажется, ты прекрасно справляешься со своим делом. Как ты думаешь, твоя внешность тебе помогает?
- Безусловно. Как насчет… как насчет того, чтобы написать большую серьезную статью о том, каково это - быть успешным романистом?
Ричард промолчал.
- Ты знаешь, каково это на самом деле. Люди очень интересуются писателями. Успешными. Они больше интересуются писателями, чем их книгами. Людям интересна их жизнь. Почему-то. Мы-то с тобой знаем, что они по большей части целыми днями сидят дома.
Ричард промолчал.
- Так как насчет такой книги? Я продам ее в Америке. И где угодно.
- О том, каково это - быть невероятно успешным писателем.
- День за днем. Что это такое. Каково это на самом деле.
Ричард снова решил выждать.
- …Новый роман Гвина выходит в Штатах в марте. Здесь он появится в продаже в мае. Гвин поедет представлять его - я организую для него тур по городам Америки: Нью-Йорк, Вашингтон, Майами, Чикаго, Денвер, Лос-Анджелес, Бостон и снова Нью-Йорк. Ты поедешь с ним. Я все организую.
- Чья это мысль?
- Моя. Я уверена, что он будет рад, что ты будешь рядом. Такие туры решают судьбу книги. Давай. Соглашайся. Улыбаешься. Соглашайся. Этим ты докажешь всем, что ни капельки ему не завидуешь.
Это что - моя подпись? Независтливый?
Ричард сказал, что подумает (он соврал: про себя он уже решил, что поедет), они пожали руки, на сей раз уже без объятий, как деловые партнеры. В метро, по пути в Сохо, в офис "Маленького журнала", Ричард обдумывал свою подпись: свою будущую марку. Ведь сегодня нам всем без нее не обойтись - везде подписи, подписи, подписи, даже у сидящего напротив парня была своя подпись: пара розовых безопасных булавок от подгузников, которыми он проткнул себе ноздри… Но ничего умного Ричарду в голову не приходило. За исключением одного. Он никогда не был в Америке. В этом он мог честно признаться, вскинув свои брови горестным домиком и поджав губы с безмолвной гордостью.
Я согласен. Кругом такая жопа.
Гэл права. С романистами никогда ничего не происходит. Кроме этого.
Они рождаются. Они болеют, выздоравливают, маются возле чернильницы. Уходят из дома и увозят вещи во взятом напрокат фургоне. Учатся водить машину. (Этим они отличаются от поэтов - поэты не водят машину. Никогда не доверяйте поэту, который умеет водить машину. Никогда не доверяйте поэту за рулем. А если он правда умеет водить, не доверяйте его стихам.) Писатели женятся - они расписываются в загсах. Их дети появляются на свет в роддомах - обыкновенное чудо. Их родители умирают - обыкновенное несчастье. Они разводятся или не разводятся. Их дети покидают родительский дом, учатся водить машину, женятся, заводят детей. Они стареют. Словом, с ними никогда ничего не происходит, кроме того, что происходит со всеми.
Прочитав такое множество биографий литераторов, Ричард отлично об этом знал. Подтверждения поступали ежесезонно. Каждый апрель и сентябрь он с ухмылкой просматривал цветные приложения, запечатлевшие трепетные взгляды романистов, которые сидели у себя дома на диване или на садовой скамейке. И ни хрена не делали.
Поэты, хотя и не умеют водить машину, но они более мобильны. Уильям Давенант, к примеру, уж точно своего не упустил: "Он подцепил сифилис от одной чернокожей красотки в Эксярде… и это стоило ему носа". А "Жизнь Сэвиджа" С. Джонсона - незаконнорожденные дети, адюльтер, роковая драка в таверне, смертный приговор - описывается как жизнь настоящего дикаря и читается как трагедия мстителя, которая имела место на самом деле. В качестве смягчающего обстоятельства, следует сказать, что у нас и в Америке "жопа" пишется по-разному. Все мы иногда бываем американской жопой, но английская жопа всегда жопа. Кем же был Ричард? Он был мстителем, в той ситуации, которая должна была быть комедией.