Я не был оригинален. Альбом был полон русским негодованием. "Возмущены до глубины души Вашим преступным выстрелом!", - писали студенты Архангельского университета. "Позор убийце нашего всего!" - смоленский поэт-концептуалист. "Зачем?" - общество "Франция - Россия". Помимо многочисленных "сук!" там были еще "блядь!", "пидор!", "козел!" и даже "фашист!".
Воодушевленные, мы вышли из музея и пошли к моей машине.
- Русских туристов с каждым годом все больше и больше. Как будто открылся шлюз. Едут целыми автобусами. Гуляют в ресторанах, читают Пушкина наизусть. Это способствует процветанию нашего Сульца, и сейчас мы думаем стать городами-побратимами со Псковом или с заповедником в Михайловском.
- Не дождетесь, - сказал я.
- Дождемся, - оптимистически кивнула она.
- Как вас зовут? Аньес? Прекрасно, Аньес, - сказал я, - русский народ, как видите, ненавидит Дантеса.
- Благодаря этому он, наверно, самый известный француз в России, вместе с Александром Дюма. Представьте себе, если бы вы убили на честной дуэли Луи Арагона, вы бы тоже прославились во Франции.
- Ерунда! Зачем мне его Эльза Триоле? - с отвращением сказал я.
- Почему у русских стали такие хорошие машины? - спросила Аньес, залезая в "Ауди".
- Работаем много.
- Улица Дантеса, - гордо сообщила Аньес, показывая на табличку у перекрестка.
- Разберутся - переименуют, - заметил я.
По дороге мы заехали в родовое поместье Дантеса. Остановились возле мрачного серого здания, которое выглядело пустым и давно заброшенным. В парке росли огромные деревья. Только в одном из крыльев дворца светились окна нового ресторана под названием "Пушкин".
- Прикольно, - удовлетворенно произнес я. - А где Дантесы?
- Разорились и съехали. Запомните получше этот дворец, - сказала Аньес. - Здесь Пушкин встречался с Дантесом.
Я посмотрел на нее, как на сумасшедшую, и ее схожесть с Екатериной Николаевной вдруг стала неприятно меня задевать. В какой-то момент я даже колебался, стоит ли с ней ехать на кладбище, но я не знал дороги и боялся заблудиться.
- Вы, русские, - сказала сотрудница городского музея, - любите всех ненавидеть. Как вы ненавидели царя, Иисуса Христа, Троцкого, Тито, нашего Де Голля, миллионы врагов народа, наконец, Сталина - а что теперь? Вы со своей щедрой славянской душой всех реабилитировали, всех носите на руках. Настала пора реабилитировать и доброго барона Жоржа Дантеса. Он - благодетель нашего города. Он - лучший его мэр, такого не было и не будет. Он реставрировал старые дома и провел канализацию.
- Бог шельму метит! - вскричал я. - Зачем же он поперся в Россию, если его здесь ждала канализация?
- Как? Он был молодым диссидентом, не принявшим результатов революции 1830 года, и по протекции своей тети эмигрировавший под крышу русского императорского двора. О нем одобрительно отозвался Пушкин в письме к отцу. Он был красив и умен, владел пером не хуже шпаги…
- Прекратите, - сказал я.
- Приехали, - сказала Аньес.
СОБАКАМ ДАЖЕ НА ПОВОДКЕ ВХОД НА КЛАДБИЩЕ ВОСПРЕЩЕН. - Гласила надпись.
Конечно, Эльзас красив, и я понимаю, почему немцы до сих пор ездят сюда проливать слезы над потерянной территорией, где до сих пор все города имеют германские названия и население говорит по-немецки не хуже, чем по-французски. Красива долина Рейна, вся в виноградниках, красивы мягкие зеленые горы, текущие шумными ручьями в Рейн, красивы провинциальные дороги, пастбища, фермы, красиво предзакатное небо над головой. И кладбище, на котором мы оказались, тоже было по-эльзасски красиво. Скромное, нарядное, без дури, в каменных крестах с расщелинами из мха, по которым ползают пауки. Разве что какой-то французский артиллерист пожелал похоронить себя под монументом, изображающим большую старую пушку с ручками - сооружение, пригодное скорее для Новодевичьего кладбища, а так в остальном все подчинялось тихой отвядшей скорби. Я даже нарисовал в своем воображении достойную могилу русского врага, изготовленную на деньги благодарного города и огорчился за его посмертное благополучие, когда Аньес подвела меня к довольно странному кладбищенскому гетто.
Да, я бы так и сказал: гетто, хотя ничего еврейского в этом уголке кладбища не было, но было ярко выраженное отчуждение от всего остального. Если все могилы на этом христианском кладбище располагались, как положено, в западно-восточном направлении, в сторону спасения, то семейство Дантеса с дюжиной своих одноликих могил, похожих на единую могилу ПРОКЛЯТЫХ, лежали головами на север. Новые мраморные надгробья и низенькие мраморные кресты, водруженные над Дантесами, очевидно перезахороненными после семейного разорения потомков в 1960-е годы, были словно намеренно перекошенными, как будто под ними кто-то долго ворочался и продолжает ворочаться, и вообще они скорее всего напомнили мне детские бумажные кораблики, пущенные по весне непонятно откуда куда. Среди этого гробового стандарта я без усилия нашел могилу Жоржа, и неподалеку могилу Екатерину Николаевны, умершей от родов четвертого ребенка 15 октября 1843 года. Там же была и могила "бесстыжей сводни" - голландского посланника, которого Пушкин буквально изрешетил в своем скандальном письме. На могиле Екатерины Николаевны лежала маленькая железная крашеная роза, вряд ли, впрочем, украшающая ее.
- Что же вы не плюете? - насмешливо спросила Аньеса.
- Они и так ПРОКЛЯТЫЕ, - сказал я.
- Вы это почувствовали? - испуганно спросила Аньеса.
Мне опять стало не по себе, и я, не отвечая, пошел к воротам кладбища. Садилось солнце. В Эльзасе был май.
- Теперь вы понимаете, почему Дантеса надо реабилитировать? - Аньеса села в машину.
- Я уверен, он скоро получит золотую звезду Героя России. Ужинать к "Пушкину"?
Аньеса молчала. Я не настаивал. Пора бы мне отправляться из этой глухомани в Париж. Путь неблизкий. Кто-то из французов говорил мне, что Дантес ни разу не свозил Екатерину Николаевну в Париж.
- Тут есть загородный ресторан, там вкуснее, километров пятнадцать в горы.
Мы поехали в горы. Снова было красиво. Ехали молча. Загнали машину во двор ресторана, вошли, все оглянулись, как полагается в деревне. На ужин взяли улиток по-бургундски и ляжки лягушек в зеленом соусе. Пили местный рислинг в высокой бутылке.
- Вы не обиделись? - вдруг спросила Аньес.
Я пожал плечами.
- У меня есть запись беседы Пушкина с Дантесом.
- Я не пушкинист. Я просто посторонний. Меня мама попросила плюнуть на могилу. А когда они виделись?
- Перед смертью Дантеса.
- Но ведь Пушкин промахнулся! Отстаньте, Аньес. У вас большая, красивая грудь. Причем тут Пушкин?
- Это секретная история. Я никому ее не рассказывала. - Она вся тряслась. Ведьма, что ли? Я выпил рислинга и приготовился слушать, скорее всего, против своей воли.
- Как все карьерные люди, Дантес умирал тяжело. Медали, почести, титулы, звания - все это больше не имело значения.
- Кроме канализации, - хмыкнул я.
- Пушкин тоже так ему сказал.
Я смолчал, съел лягушку и выпил вина.
- Дантес позвонил в колокольчик. В спальню вошел старик-камердинер с припухшими глазами. Дантес сказал, лежа в кровати:
- Постав, сделай одолжение. Принеси мне грушевой настойки и попроси Коко зайти ко мне.
- Как вы сказали?
- Госпожу баронессу, - поправился Дантес.
Не моргнув глазом, Постав сказал:
- Настойку пронесу, а вот госпожу баронессу позвать не могу. Уехала в город за покупками.
- Что же она покупает?
- Всего понемногу, - уклончиво ответил слуга, понимая, что барин бредет: его единственная жена, которую в семье звали Коко, умерла пятьдесят два года назад.
Прошло совсем немного времени, и Гюстав появился с грушевой настойкой, но вид у него был, прямо сказать, чрезвычайный.
- Господин барон, - он подал высокую рюмку, - хозяйка-то и вправду отлучилась, а вот один господин хочет с вами настойчиво поговорить, несмотря на ваше недомогание.
- Мэр? - риторически подняв брови, спросил Дантес, который, как всякий тщеславный человек, поджидал на смертном одре каких-нибудь признаков обеспокоенного начальства.
- Нет, - распевно сказал Постав, пуча глаза. - Господин Пушкин.
- Пусть войдет, - спокойно сказал Дантес.
Вошел Пушкин. Дантес присмотрелся. Они снова были в разных возрастных категориях, только поменялись местами. Если раньше Дантес был моложе Пушкина на 13 лет, то теперь стал старше на 47, поэтому он, сенатор Франции, позволил себе держаться с Пушкиным несколько фамильярно.
- Здравствуй, родственник. Давно тебя ждал, - сказал Дантес, жестом показывая на кресло у кровати, - жаль, что ты пришел, когда я тут слегка приболел.
- Ты умираешь, - уселся в кресло Пушкин и легко закинул ногу на ногу.
- Я - не дурак, - грустно усмехнулся Дантес.
- Обычно так говорят дураки, - махнул рукой Пушкин.
- Александр, не говори для вечности. Надеюсь, наш разговор не будет запротоколирован. Все, что касается наших отношений, рассматривается через кривую лупу. Ты пришел выслушать мое покаяние?
- Я пришел…