Не позавидуешь де Саду. Тяжелая судьба. Сидит в комнате своей - жирный, отъевшийся в Бастилии, никто его не любит, вокруг бардак - глаза бы не смотрели. Вот и сидит маркиз, слезами умывается и думает - где бы тайны свои сокровенные спрятать, куда бы личные вещи пристроить? Чтобы ни зеленщик, ни шляпник, ни одна собака чтобы не нашла?
В конторку. Конечно, в конторку. Не полезет туда ни служанка, ни зеленщик, ни повар. Все знают - маркиз - он с приветом. Хоть и узник совести, и революцией затребованный и призванный. Что у него в конторке может быть? Бред один. Открытки порнографические - в лучшем случае. Или новая книга Доценко, запрещенная, Конвентом признанная опасной для массового сознания.
Ага. Как это папа не заметил? Или - заметил? Папа же не скажет - мол, у меня в конторке ящичек потайной. А в ящичке том…
…Панк или пропалк. Это точно. Наверняка это - выбор.
Я знал, что я найду то, что искал. Я знал, что здесь есть тайник. Не могло не быть здесь тайника.
Скрипнул ящичек. Потянуть его на себя. Сделал. Оглянулся. Никто не заметил. И даже Глаша, которая следит за всеми и за мной в особенности, не услышала.
Клинт Иствуд скрежещет с экрана. "Грязный Гарри". Подумаешь, большое дело. Я таких "грязных" уберу враз. Долго ли Грязный Гарри в Симбирске продержался бы? От силы - неделю. И то - если бы из комнаты не выходил, читал Библию и спал после.
Господи, что же это за штуковина несуразная? Баланс хороший, ствол реальный, в руке лежит как надо… Но эта фиговина сзади…
И сверху. Черт его знает, как стрелять из такой мандулы?! Патроны-то, правда, есть, но как стрелять? Впрочем, если патроны есть, как-то стрелять эта штуковина должна. Ага… Ага. Вот так. Целиться неудобно. Но, с другой стороны, если попривыкнуть, то и очень ничего. Кстати, даже стильно. Ни у кого у в городе такой штуки нет. Это уж точно.
Она-то, дура, думает, что знает обо мне все. Она спать со мной хочет. Нужна ли она мне, сучка деревенская? Я в Петербург поеду, там и найду себе девочку. Или - в Москву. А эта дура - следит за мной и думает, что я ее за это…
Стук в дверь. Холодный пот, мгновенно выступивший на лбу.
- Кто там? Глаша? Ты?
- Я, Александр Ильич.
- Так чего же ты там за дверью-то, - заходи?
- А можно? Мне бы прибраться…
* * *
- Вы меня не любите? Не любите?
Юбки на полу, сколько же на них, этих бабах, юбок-то?.. И сама-то распаренная, красная, словно из бани - баба и баба. Никакого желания.
- Сашенька… Вы меня любите?
Амазонка. Волга. Амазонка сводит с ума. Я не бывал на Амазонке. Я буду там! Розенбаум с Макаревичем уже съездили, а я что - хуже? Нет, я тоже проплыву по Амазонке.
Еще один раз попробовать дойти до конца.
Глашенька, успокаивая и уговаривая себя, себя, только себя, Глашенька, я люблю тебя, я хочу тебя, я…
Не получается.
- Глашенька…
Mais que faire, - думал Cаша. - Que faire? Moi, je ne puis pas s'opposer tout * fait. C'est d'absurde, mais j'aime cette paysanne…
Глаша тихо запищала.
Саша почувствовал, как его обуревает тоска.
"Пошла бы ты, - подумал Александр Ильич. - Пошла бы ты куда подальше."
Морда красная. А тело - тело, которое казалось прежде божественным, тело - убогое, непропорциональное, грубое бабское тело. Некрасивое.
Юбки на полу, штанишки какие-то, еще причиндалы разные….
Господи, как нехорошо с вами, с женщинами, - подумал Александр Ильич. И кайфу-то - на три минуты, а предыстория - ну, просто Шекспир.
"Люблю я Вас, Александр Ильич, - тихо сказала Глаша, умудрившись окнуть по-своему, по-волжски - "Лублу".
"Какая же ты дура, - подумал Саша. - Провинциальная дура и все…."
- Лублу я вас, Александр…. Только маменьке вашей не говорите…
"Лублу"… Цаца, тоже мне…".
- Не скажу, - кивнул Александр. - Не скажу. Честное дворянское.
Наплевать. Подумаешь, девчонка.
Саша не на шутку разозлился на эту дуру. Есть девочки новгородские просто понтовые. Есть девочки рязанские - с прозрачными глазами, с глазами, серыми, как весенний лед. А есть волжские. Очень красивые девочки. Глаша не волжская. И не рязанская. Откуда ее маменька вытащила - одной ей известно.
Что же я - такой кобель, который даже дуру деревенскую, толстокожую, грязную, дуру, которая и по-русски-то плохо говорит, эту шепелявую козу сумел раком поставить, да так, что кряхтела она на все имение? Даже Вовка проснулся. В окошко подглядывал.
Что же я - просто кобель? Я же люблю ее, по-настоящему люблю! Глаша… Будь моей женой!. Нет, нет, подожди, я сейчас кончу… Глаша, я люблю тебя… Еще, еще… Ой, ой, ой… Еще… Глаша, люблю… Всегда, всегда буду с тобой… Ой!
Панталоны, откуда у не эти панталоны? Сперла, что ли у кого, или купила? А на что купила-то? Деньги экономила и на панталоны их…
- Ой, ой, ой…
- Не волнуйся, маленький, я тебя всему научу, всему…
"Чему меня эта дура может научить? Чему?…".
- Ой, ой, а-а-а-а….
- Не бойся, родной…
"Какой я тебе родной, дура…. Какой я тебе…".
- А-А-А, - закричал Саша. - А-А-А - АААА!
- А так теперь?
Потом залита вся постель. Они купаются в поту. Они плавают в поту смешанном - Глашин пот и Сашин пот. Глаша выныривает и переворачивается на живот.
- А так теперь, барин?…
- Какой я тебе барин?… Я люблю тебя, дура. Я для тебя все сделаю. Все, как ты хочешь. Все… А-а-а…
- Маленький мой… Хороший мой…. Давай, давай, давай…
Саша отвалился на бок.
- Пойдемте на берег, барин, - сказала Глаша. А то Илья Александрович со службы скоро воротятся, как бы худо не было.
- Слушай, а где машинка моя?
- Какая машинка, - не понял Саша.
- Да вот она, вот….
Глаша непонятно откуда извлекла машинку для скручивания "джойнов". Табак и целлофановый пакетик возникли в ее руках, будто ниоткуда.
- Что это? - спросил Саша.
- Это-то, - ответила раскрасневшаяся горничная. - Это тебе только на пользу пойдет. - Покурим, барин.
Что за табачок-то у нее, интересный какой табачок.
Пухлые пальчики высыпали табачок на бумажку. Р-раз! В пальцах горничной материализовалась сигатерка.
Саша щелкнул своей "Зиппой". Втянул сладкий дым и зажмурился.
- Дай, сказала Глаша. И взяла у него сигаретку.
- Странный у тебя табачок, - сказал Саша.
- Таджикский, - Глаша запрокинула голову и смотрела в небо.
"Ох, как хорошо-то мне… Ох, как весело…"
- Я лублу тебя, Глаша, - давясь смехом сказал Саша. - Я лублу табы….
- Я знаю, барин.
Глаша затянулась косячком. Протянула его Саше.
- Пяточку сделай, барин.
- Что?
Александр Ильич Ульянов посмотрел на любимую. Любимая - с крупным лицом, крупная в руках и, видимо, решительная в действиях, крутила в пальцах чинарик. - Барин, еще затяжечку?
Облака над Волгой неслись со скоростью курьерского поезда. Папоротник. Откуда здесь папоротник-то взялся? И, ведь, как отчетливо виден? До малейших деталей.
Детали. Это ли не главное? Почему он, Саша, раньше не обращал внимание на эти самые детали? Мир состоит из деталей, детали - это самое главное, детали - это характер человека, это цвет панталон твоей девушки, это запах, несущийся из трактира, в котором тебе нужно купить свежий - не от Мюллера, как папа говорил - хлеб
Детали - это скрип сапог Юрьича, сумрачного мужика, который приходит раз в месяц проверять и чинить замки на воротах, это писк народившейся мыши в амбаре - этот писк слышен всем, всей семье, слышат его и маменька, и папенька, и Володя слышит, только виду не подает - а то - малы еще, чтобы указывать и советы давать - потом только, дня через два папенька, Илья Александрович скажет - Да подите, кто-нибудь уж, наконец, разберитесь там…
Мир становится совсем другим, когда обращаешь внимание на детали. Вот жужелица бежит. И сколь значимым оказывается ее бег. Черное блестящее тельце с красноватым отливом. Продукт эволюции. Хищник. Решительный и беспощадный.
Хищник в своем масштабе. Победитель. Саша все крутил и крутил в голове эту фразу, он хотел придать ей чеканность, чтобы эта чеканность Глашу проняла. "Выкованный из чистой стали с головы до пят". Так любил говорить о себе купец Венедикт Ерофеев. В Симбирске все об этом знали.
Голова у жужелицы маленькая, а челюсти мощные. А если ее ухватить пальцами, то жужелица будет сопротивляться, пытаться вырваться, укусить, и запах.
Отец часто говорил про особенный запах "Тонки-250". И Григорьев говорил. Бывало, сидят за столом, водку пьют про эту, их "Тонку-250" рассуждают. И про какой-то кипящий гидразин.
- Жужелица пахнет как "Тонка-250", - сказал Саша Глаше ни с того, ни с сего.
- Эк вас, барин, растащило.
Голос Глаши, словно пропущенный через SPX-90 с хорошей реверберацией.
- Надо взять себя в руки, - вяло подумалось Саше.
Папоротник начал расти. Причем, удивительно быстро.
"Не растет не берегах Волги папоротник", - подумал Саша и осекся. Над подлеском папоротника вставала стена сахарного тростника. Тростник в считанные секунды заполонил весь нижний берег - тот, где прежде стояла никому не нужная, давно заложенная и перезаложенная деревенька, тростник очень быстро - за две затяжки - достиг невероятных размеров - выше человеческого роста встал с стеной. Сахарной. Из деревеньки выбегали мужики и бабы, тащили за собой на веревках вялую скотину и, невнятно выкрикивая неслышные с того берега ругательства, грозили черными от грязи кулаками Саше и Глаше.