Помнится, Андрей тоже носил такие в школу и уже тогда ненавидел эти уродливые, но совершенно неуничтожимые колодки на подошве из низкосортной пористой резины. Брюки у человека были коричневые и неглаженые, а на длинном и каком-то унылом носу кривовато сидели очки в старомодной оправе из черной пластмассы, одна дужка которых была сломана и скреплена синей изолентой.
Человек был похож на старого холостяка, всю жизнь прожившего в провинциальном городишке. Да так оно, скорее всего, и было.
– Да, – сказал Андрей после короткой паузы, – вы правы. Никак, знаете ли, не могу решиться. Дело в том, что я по натуре застенчив, и именно первый шаг, как вы верно подметили, всегда: дается мне с большим трудом.
– Но ведь вы давно сделали это шаг, просто приехав сюда, – заметил незнакомец. – И даже еще раньше: в тот момент, когда ваши мысли обратились к нашей церкви.
– Вообще-то я не религиозен, – сказал Андрей, привычно входя в роль. – Я имею в виду, что ортодоксальные религии меня отталкивают.., и даже не столько религии, сколько их служители. Весь этот официоз…
– В этом вы не оригинальны, – привычным жестом поправляя очки, улыбнулся его собеседник. – Именно отвращение к тому, во что превратилась официальная церковь, послужило основной причиной возникновения многочисленных ветвей протестантства. Смею вас уверить, здесь вы не найдете ничего похожего. Что ж, может быть, мы войдем?
Так Андрей познакомился с руководителем хора церкви Вселенской Любви, как громко именовала себя новообразовавшаяся секта, Иннокентием Владленовичем Ступинским. Иннокентий Владленович всю жизнь проработал учителем музыки и пения в крапивинской школе, с которой расстался без сожаления по первому зову Волкова, которого почитал едва ли не как Бога: не как Бога христиан, а как одного из богов древности, спустившегося с небес, чтобы жить среди людей и нести им свет истины.
Ступинский провел Шилова по всем закоулкам молитвенного дома, попутно с увлечением излагая постулаты своей веры. Религия, которую исповедовала секта, показалась Андрею синтетической: это была некая смесь христианства, буддизма, ислама, пантеизма и обыкновенного местечкового невежества. Впрочем, делать выводы журналист не торопился, поскольку хорошо знал за собой такой грех, как скепсис в отношении любой религии, и не хотел быть предвзятым. Говорил Ступинский хорошо и вообще был вполне симпатичным человеком. Шилов хорошо знал и любил этот широко распространенный тип провинциального интеллигента, но Андрею очень не нравился фанатичный огонь, который, то разгораясь, то ослабевая, но никогда не потухая до конца, пылал за линзами его очков.
Дом, в отличие от ереси, которую с пеной у рта нес Иннокентий Владленович, Андрея впечатлял. Внутри он оказался еще больше, чем снаружи, за счет огромного подвала, в котором, собственно, и размещался зал для молитвенных собраний. Наверху же было по-настоящему интересно: классы, в которых неофиты постигали азы религиозных таинств, внезапно сменялись душевыми и спортивными залами, маленькими, но прекрасно оборудованными. Дом вообще был оборудован по последнему слову техники. Здесь было полно аппаратуры, дорогих книг и, как ни странно, хорошей еды. Все говорило о немалой финансовой мощи, стоявшей за Волковым. На заданный с невинным видом вопрос, откуда у церкви столько денег, Ступинский небрежно и как-то мимоходом ответил, что члены секты любят и понимают Вселенную как единое живое существо, наделенное разумом и душой, и Вселенная отвечает любовью на любовь. Ответ показался Андрею уклончивым и неполным. Было совершенно неясно, в каких именно формах проявляется любовь мироздания к крапивинским сектантам и по каким каналам она, эта любовь, поступает в Крапивино, не ошибаясь при этом адресом.