― Флеш-рояль в пиках. На стол легла вожделенная для любого игрока в покер, почти не бывалая высшая комбинация. Пять карт от туза к десятке одной масти. В этот раз пиковой.
― Поздравляю. ― Демон выдержал артистическую паузу, но голос его все же предательски дрогнул ― Шах и мат.
Мы остались одни. Я с надеждой смотрела на все также невозмутимо курившего молодого человека.
― Ну, что же, будем, наконец, знакомы, Дмитрий, ― он чуть приподнялся и слегка наклонил голову, небрежно обозначив положенный для воспитанного человека ритуал знакомства. ― Вы жаждете объяснений? ― улыбка насмешливая и самоуверенная пробежала по его лицу и исчезла в уголках губ.
― Я, понимаете ли, совершенно согласен с уважаемым Вадимычем, что никакая игра не стоит жизни, но совершенно не согласен, что имеет хоть какой-то смысл просто играть из любви к искусству. А потому не вижу никакой надобности входить в нее и быть там или жить. Да и вообще я не разделяю их романтического взгляда на то, что игра существует сама по себе, независимо от наличия или отсутствия игроков. Как возможность, да, но как отдельно и самостоятельно существующая реальность? Недоказуемо. Реальность игры это процесс взаимодействия всех ее участников. Нет хоть одного из компонентов, нет игры.
― Но, что же получается, ― я, кажется, начала приходить в себя. ― Если вы не играете, то игры в этот момент не существует?
― Конечно, для меня не существует.
― Но для других, для тех, кто играет?
― Это их игра, но никаким образом не моя.
- Я уже пытался однажды объяснить вам свою позицию. Я смотрю на игру, как на род деятельности, профессию, в конце концов, способ зарабатывания денег. Что вас так удивляет? - опередил он мой вопрос, мгновенно реагируя на изумление, которое несомненно отразилось у меня на лице. - И прекрасный я вам скажу, дорогая Сонечка, способ, не хуже многих других.
Он был убедителен, умен и в его рассуждениях, несомненно, присутствовала здравость ума и логика, но ни то, ни другое мне не подходило. Я была согласна с Вадимычем всей душой, всем опытом своим, хотя, конечно же ничего не смогла бы доказать, попытайся я это сделать, этому очень приятному, по мужски привлекательному, но все же совершенно чужому для меня в своем образе мыслей человеку..
Между тем, так заинтересовавший меня господин поднялся из-за покерного стола на встречу молодому человеку, который только что вошел в игровой зал и остановился в дверях, неуверенно оглядываясь вокруг, как оглядываются люди, впервые попавшие в незнакомое, но интересное место. И был тот господин, к моему великому удивлению, похож не на игрока, который оторвался от игры по каким-то своим надобностям, а на посетителя тренажерного зала пару часов с удовольствием тягавшего "железо", а теперь с не меньшим удовольствием направлявшегося в бар. И он действительно, приобняв своего молодого гостя, направился к ресторану, который заслуженно славился разнообразной и изысканной кухней и вышколенной прислугой.
― Ты очень во время, ― услышала я его голос, когда они проходили мимо столика, за которым продолжали сидеть мы с Евгением Петровичем. ― Самое время перекусить. Заодно и поговорим.
* * *
Евгений Петрович попытался что-то сказать, но, увидев мое совершенно отрешенное лицо, с молчаливым поклоном отошел. И почти сразу по залу разнесся его громкий и раздраженный голос. Все шло своим чередом.
"Да, поиграть сегодня, как видно не придется". Я вышла в холл, где постепенно собиралась публика, пришедшая на концерт. Концертный зал при казино становился все более популярным местом и жил своей отдельной жизнью, иногда пересекаясь с жизнью зала игрового. Когда в праздничные дни и дни больших розыгрышей, хозяева заведения, люди несомненно умные и дальновидные, устраивали для игроков "халявные" развлечения, потакая человеческим слабостям и раскидывая в концертном зале роскошные столы с бесплатным угощением и бесплатными же музыкантами. Вот, когда начинался действительно спектакль.
* * *
Они всегда затягивали начало таких мероприятий. Толпа в холле густела, шумела и подбиралась поближе к дверям, чтобы оказаться среди первых и, толкая друг друга локтями, не жалея ни своих ни чужих "версачи" "хьюго боссов" и "армани", жаждала добраться до столов, заваленных красивой и вкусной едой, чтобы уже через несколько минут превратить это роскошество в поле битвы. В зрелище того, как навалив на одну тарелку мясные закуски, заливную осетрину, какие-нибудь изысканные, только что бывшие художественным произведением салатики и прикрыв все это великолепие ложкой икры и ананасом, серьезный господин, который, видит бог, вряд ли когда-нибудь признает, находясь в здравом уме и твердой памяти, что он, сытый и респектабельный, способен ради этой кучи снеди толкнуть даму, наступить на ногу не менее солидному господину, и пренебречь всем, чему учила мама и жизнь, выныривал из этого варева, лавируя между плотно поставленными столиками, совершенно счастливый, как был счастлив его давний предок с победным рычанием, притаскивавший в пещеру кусок честно добытого мамонта, было нечто раблезинское.
Это зрелище, которое я была вынуждена несколько раз наблюдать, всегда вызывало во мне затейливую смесь чувств, как будто я нечаянно подглядела что-то запретное, для чужого глаза не предназначенное и вместе с тем смущающее-интересное. Оно нравилось мне своей неприкрытостью, подлинностью и казалось весьма живописным. Я веселилась, глядя на это, как веселись, наверное, в Средневековье, наблюдая на площадях, за выступлением кукольников и циркачей, пока однажды не увидела Ивана, который сидел один за столиком в дальнем углу на возвышении и, как всегда грея в огромной ручище бокал любимого размера с любимым же напитком, наблюдал ту же картину, что и я. Я осторожно приблизилась, долго стояла позади него, уверенная, что он меня не заметил.
― Видела, как из людей скотов делают? ― вдруг прохрипел он. ― А ты все по образу и подобию, по образу и подобию.
― Сонечка, проснись, по чьему образу? По чьему подобию? Да у нас за такое… ― это было так сильно, так неожиданно серьезно, как отодвинувшаяся внезапно заслонка в адской печи, за которой мрак и темный пламень. Я замерла, боясь не то что словом, движением, нарушить хрупкое равновесие, на котором уже с трудом балансировал этот страшный и неординарный человек.
В тот раз он почти силой бесцеремонно уволок меня из зала, хрипя, что-то неразборчиво угрожающее, крестясь и проклиная, продолжая решать какую-то мучительную задачу, по всей вероятности давно и неотступно жившую в нем. Я сдала его с рук на руки "мальчикам", и он как-то на удивление покорно пошел к дверям, деликатно направляемый своим эскортом. Но на самом пороге остановился, тяжелый страшный, как подраненный медведь и такой же, как медведь непредсказуемый:
― Он кровь свою в вино превратил, чтобы нас напоить, а мы вино свое в чужую кровь превращаем… А ты говоришь: по образу и подобию.
Он нас создавал, а мы его. Он нас из огня и света, а мы его из суеты и невнятицы; он нас из любви, а мы его из страха. И живут в нас два разных мира, отгороженные стеной, и не знают друг о друге. И мы то веселы и счастливы, то в горе и печали, то стыдно нам вдруг неведомо чего, то горько, то как по реке тихой плывем, то омут закружит, то летим куда-то, то стылость болотная одолевает. И называем мы все это жизнью своей и душой своей, и чувствами, и памятью. И часто так в неведении и уходим.
Но случается, то ли стена тонка, то ли сила велика, и происходит катаклизм, в сравнении с которым, что те цунами, что землетрясения. И рушится стена, трещит, под напором рвущихся друг к другу творца и творения, и сверкают зарницы, и высекаются молнии, и то свет возобладает, то тьма и хаос, то огнем полыхнет, то льдом скует до полной недвижимости. И мечется человек, как раненный зверь, и тянет его к огню и свету, и страшится он и жаждет. И сеет вокруг себя, то страх и боль, то любовь и молитву.
Но уж если пройдет этот ад, и не сгорит в огне, и не ослепнет от света, то обретет бессмертие, ибо не умрет, пока будет жив.
Все это разом промелькнуло у меня в голове, пока я смотрела, как он идет сквозь сверкающий огнями и стеклом холл, бесчисленное количество раз отражаясь в огромных зеркалах, окруженный своей охраной, как черными ангелами. Не то на казнь, не то на крест.
― Шах и мат, господа, шах и мат, ― дребезжащее хихиканье было едва различимо в гуле жрущей, звенящей ножами и вилками, крикливой и самодовольной толпы.
После того случая я никогда больше не ходила на такие мероприятия. Я не совсем была согласна с Иваном, но веселиться, глядя на этот бесплатный цирк, мне расхотелось. Да и с Иваном я после это некоторое время старалась не пересекаться.