* * *
Сегодня опять сестричка новая… Тут медицинские сестры из разных концов земли – то индуска, то русская, то островная из Гвианы. Есть и симпатичные, с некоторыми и пообщался бы с удовольствием… Жаль, двигаться мне особо нельзя, разрешают только с боку на бок аккуратно переворачиваться. А ведь было время, когда я уже не очень молодой, где-то под сорок, но полный сил, летал по русским лесам без устали, что в жару, что в мороз… И не сказать, что мог выжать 200 килограммов, как Жаботинский, но вынослив был и смел. Без лицензии зверя валил, а потом ночью тащил в рюкзаке по зимнему лесу мяса килограммов под восемьдесят на себе. Путёвку по белке брал на сезон, а там уж что попадётся.
Отстрелянные гильзы
Поздним октябрьским вечером 1983 года я сидел на кухне, пил крепкий чай, курил "Дымок" и, с трудом подбирая рифмы, сочинял очередной стишок для Раменской районной газеты "За коммунистический труд".
Не видно солнца в вышине,
В понуром небе бродят тучи,
Дождь нескончаемый, тягучий,
Застыл в тяжёлом, долгом сне.
Дрозды слетаются гурьбой
На гроздья спелые рябины,
Роняют ягоды на глину,
О чём-то споря меж собой.
Остатки жалкие листвы
Крадёт ненастье у берёзы,
С продрогших веток льются слёзы
На стебли жёлтые травы.
А журавли в холодной мгле
Летят на юг, прощаясь с краем,
Который стал теперь для стаи
Всего дороже на земле.
"А вроде ничего получилось", – подумал я, перечитывая своё творение, и тут постучали в дверь.
Я подкрался, посмотрел в глазок и увидел рожу в милицейской фуражке.
"Что за чёрт? – подумал. – Полгода уже не пью. Ничего, кажись, не нарушал за последнее время".
– Кто там?
– Милиция, открывайте!
– Проходите…
В коридор вошёл незнакомый лейтенант.
– Вы – Шнякин Пётр Яковлевич?
– Да.
– У вас имеется охотничье оружие?
– Имеется.
– Разрешите взглянуть?
Я взял стул, влез на него, открыл антресоль и достал двустволку в дерматиновом чехле.
– Вот…
Мент расчехлил ружьё, поглядел сквозь стволы.
– А что не чищенное?.. Давно из него стреляли? – с подозрением поинтересовался он, обнюхивая патронник.
– Стрелял в конце сентября. А ружьё чистить не люблю. Ничего ему не будет, на мой век хватит.
– А гильзы отстрелянные есть?
– Конечно, я только капсюли пока не выбивал.
– Вот и хорошо. Дайте-ка мне парочку выбрать.
– Да что случилось-то?
– У нас инструкция новая вышла – хранить гильзы от всех единиц охотничьего оружия в Раменском районе. Вы с чем-нибудь не согласны?
– Почему, согласен… Забирайте, раз инструкция.
…В феврале восемьдесят девятого я охотился по белке недалеко от платформы "Вялки", что по Куровской дороге. Со мной согласился пойти напарник Виталий, тоже с лайкой. Я упросил его помочь натаскать мою молодую суку Ладу.
Виталик младше меня на три года и здоровый, как чёрт. Собака его отлично нахожена, с прекрасным поиском. Сразу видно, что хозяин её, как говорят, из леса не вылазит. Удачно поохотившись, решили отдохнуть. Вскипятили чай в чифирбаке, ели бутерброды с салом и грызли вприкуску желтоватый сахар.
– Петь, слухи ходят, ты в Америку собрался?
– Я-то собрался, только вряд ли пустят. Это всё непросто.
– А что в Штатах делать будешь?
– Не знаю, на месте разберусь, если визу дадут.
– А родственников у тебя там нет?
– Да откуда им взяться…
– Я бы не поехал. Как это… чужая страна… бросить всё…
– Мне мир посмотреть хочется. Да и себя испытать. Ты Сергея Живлова знаешь?
– Конечно.
– Так он в восемьдесят четвёртом в Якутии зимой охотился. Забрался туда, где сам хуй не бывал. Его из посёлка на вертолёте в тайгу забросили. А зимовья все заняты. Дали ему буржуйку, палатку, матрас и целлофан с брезентом. Спальник из Москвы он сам привёз. Полдня костёр жёг, землю отогревал. Потом, как прогорело, лапника нарубил и палатку поставил. Он её несколько раз еловыми ветками и целлофаном переложил, потом ещё брезент наверх и снегом всё засыпал. Для тепла. А какое там тепло! Взял с собой спиртовой градусник – ртуть твердеет от таких морозов. Минус пятьдесят четыре снаружи. Серёга в правилах читал, что на охоту, если температура ниже пятидесяти, выходить не рекомендуется. Проспал, говорит, день, с двумя собаками по бокам для обогрева. Глянул опять на термометр и заскучал: минус пятьдесят пять. А за ним вертолёт только через два месяца прилететь должен. Делать нечего, намазал лицо гусиным жиром и начал путики прокладывать, капканы на соболя расставлять. Короче, полтора месяца отхуячил. Мороз – пиздец, надоело всё. Но шесть соболей взял. И решил до большака пешком добираться – семьдесят километров. С одной ночёвкой. Я ещё поинтересовался: как же ты решился на такое? А если бы, к примеру, ногу подвернул? Ведь всё, край тебе в такой холод. Он отвечает: да в лесу ещё ничего, ветра-то нет. Вот если к ручью выйти или к речке, то даже слабым движением воздуха сильно лицо обжигает. Но дошёл он за два дня до дороги, а там на грузовике в посёлок подвезли. Четыре соболя он сдал, а двух под одеждой спрятал, когда на самолёте в Москву возвращался. Сестре на день рождения подарил. Я его спросил: "Сергей, а на хрена тебе такие мучения было принимать?" Он говорит: "Испытать себя хотел". – "А кому такое испытание нужно?" – "А мне", – отвечает… Вот и я, Виталь, испытать себя хочу: на что я у них сгожусь?
Мы затушили костёр и направились к дому. Прошли с полчаса, тут напарник остановился и махнул рукой в сторону:
– Петь, просеку видишь?
– Ну…
– Я в восемьдесят третьем году лося большого в этом месте взял. Мне ребятишки утром сказали, что быка в лесу видели. Я к знакомым охотникам сразу помчался, а все, как назло, на работе. Одному тяжело лося свежевать. А тут сосед Колька навстречу, тунеядец, бля. Сорок лет, а работать не хочет, выжрать бы только где. Ну, я ему и предложил со мной пойти. Кто же от свежего мяса откажется?
На́йду из вольера забираю, а она орёт, радуется, знает, что в лес нам идти. Ей ещё двух лет не исполнилось, но по зверю вязко работала.
В общем, и часа не прошло, слышу – заголосила. Кольке говорю: иди за мной, только тихо, не шуми. Минут двадцать подкрадывались. Смотрю: вот он, лосяра! И сучонка, как положено, с головы зверя работает, не бросается. Словно уговаривает его подождать.
Я два раза пальнул, оба – по месту. Бык ноги раскорячил, шатается из стороны в сторону, как пьяный, но не падает. А у меня всего две пули было. Подбегаю – и топором что есть сил по башке ему ударил. Повалился наконец. Я быстренько собаку к кусту привязал, только кровь спускать начал, вдруг голос сзади:
– Что же ты, гад, такого красавца убил?
Оборачиваюсь – егерь! Я Кольке крикнул: валим отсюда! Поводок с куста сорвал и к просеке с Найдой рванул. Метров пятнадцать пробежал – выстрел. И картечи свист! На мне плащ был брезентовый, длинный. Смотрю – а внизу от картечин две дыры в плаще пробиты. Вот сука!
На просеку выскочил и жду. Гляжу – вылетает егерёк-то из леса… Я в него и жахнул. Он упал, как подкошенный, а мы дальше дёру дали. Метров через сто Коля вопит: "Виталь, постой!" Подошел, трясётся:
– Что делать? Ты ж его замочил!
– Что делать? Молчать, бля. Ты вот что: давай вправо, а я влево. Круг сделай небольшой. Дома увидимся. И не вздумай говорить никому. Тебе, конечно, меньше дадут, но как соучастнику и браконьеру года два на зоне попариться придётся. Понял? Ну, смелей, шевели копытами…
Мы вечером встретились, самогонкой его угостил. Расслабился Колька немного, и руки перестали дрожать. Да, а егеря я слегка подранил, пятёркой по нему бил. Менты, правда, потом затрахали. Ходили по домам и гильзы отбирали у всех охотников. А что толку? Два ружья у меня официальных, а это не зарегистрировано было. Я его в лесу всегда прятал.
– Виталик, вот теперь понятно, почему тогда ко мне мент за гильзами приходил. Инструкция, говорил, новая вышла.
Пиздобол, блять!
* * *
Кстати, о блядях. Я вряд ли окажусь неправым, если заявлю, что почти в каждом русском городке, посёлке или деревне всегда созревали на радость мужскому полу девушки, которые охотно давали всем подряд. Как правило, они очень любили выпить, и это, безусловно, сближало их с мужиками и делало ещё доступнее. В молодые годы мне с таким контингентом не очень везло – сдерживала то ли природная скромность, то ли боязнь подцепить триппер – презервативами пользоваться я не любил.
Тогда ещё не продавались заморские латексные гондоны. Имелись в продаже только отечественные, Баковской фабрики, что в Подмосковье. Цена им была четыре копейки за две штуки. Так парами и продавались. Видать, коммунистические идеологи просчитали, что за ночь можно поставить не более двух палок. В аптеках работники так и называли их – "изделие № 2". Они частенько рвались ещё при надевании, несмотря на внушительные размеры – как в длину, так и ширину. Когда я натягивал на свой "карандаш" советский гондон, то добрая четверть его болталась на весу, издавая резкий запах резины.
Но я не об этом…