- Не отвлекайся, - бурчу ему по-русски.
Это уже второй мой контакт за сегодня с присевшими по нужде людьми.
Отливаю в писсуар. Выхожу.
Между дверьми мужского и женского туалетов - раковина и зеркало над ней.
Перед зеркалом стоит мадам в бриджах и летней курточке. Симпатичная, лет тридцати, с модной до сих пор в Китае стрижкой "бабетта". Мадам склонилась к зеркалу и выдавливает прыщ на носу.
Терпеливо жду, покачиваясь. Раковина - одна на всех. Однако мадам слишком занята: переходит к области лба, придирчиво рассматривая кожу.
- Вы весьма привлекательны! - делаю ей комплимент по-китайски.
Она поворачивает голову, презрительно оглядывает меня. Уходит, цокая каблуками. Спускается по лестнице, оглядывается.
Мою руки и замечаю, что ширинка распахнута, и из прорехи грустно выглядывает рисунок на трусах - блеклое море и черные пальмы.
Трусы эти мне купила Инна год назад на Хайнане.
Вытерев руки о футболку, застегиваю ширинку и осторожно спускаюсь по лестнице. Перекрытия низкие, об этом предупреждает табличка: "Сяосинь!". По-английски "Mind your head", что правильно, но здесь местная экзотика: "Don’t bump!". Это "чинглиш", или китайский английский, умельцев и специалистов в котором в Шанхае - хоть отбавляй. Одни делают русское меню в моей "Нокле", другие переводят таблички в ресторане.
В метро, кстати, написано правильно.
А тут - "Don’t bump!" И как это перевести?
Почему-то кроме "Не уебись!" - ничего в голову не приходит.
Сама китайская письменность весьма поэтична, взять хотя бы слово "осторожно". Два иероглифа: "сяо" - "маленький" (похож на полураскрытый зонтик) и "синь" - "сердце" (смахивает на монтировку и три капли крови вокруг нее). Может, особой поэтики в моем описании нет, но как поэтично звучит - "маленькое сердце"…
Лас - а мы общаемся с ним по-английски - объяснил это так: "Don’t be so brave, have a small hart". "Умерь свой пыл, имей маленькое сердце".
Мое сердце - большое.
Когда я напиваюсь, оно почти не болит. До самого утра.
Усаживаюсь за столик, морщась от подступившей отрыжки. Если не запить, буду долго рыгать, такое это дело - байцзю.
Прошу принести бутылку пива и выпиваю ее в несколько приемов.
Спрашиваю счет.
"Платить подобает с любезным видом" - писал Джойс.
С какой стати… Сто с лишним лет назад, может, так и подобало, только не в современном Шанхае.
Счет нужно тщательно проверить. Я печатных иероглифов толком не понимаю, а уж каракулей официантки разобрать не могу и вовсе. Но сурово пялюсь в принесенную бумажку. Хмуря брови, силюсь подсчитать хотя бы количество блюд и выпивки.
Отодвигаю тарелку с мистером У.
Черточки иероглифов прыгают перед глазами.
Смотрю на цифры, припоминая цены. Все верно, кажется.
Официантка терпеливо стоит рядом. Совсем маленькая, смуглая, явная южанка. Тяжелая у них жизнь. Да и работа тоже.
Вытаскиваю из кармана мятую сотню. Смотрю в окно, дожидаясь сдачи.
Мимо ресторана важно шествует дама, в летнем платье и домашних тапочках. В руках у дамы тонкий кожаный поводок. Впереди, не менее важно, семенит разукрашенная болонка - уши и челка розовые, а хвост изумрудный, будто его обмакнули в банку с зеленкой.
Местная мода. Когда в декабре "похолодает" - где-нибудь до плюс десяти, на собачку наденут расшитую попону или курточку.
Ли Мэй обожала собак, совершенно по-детски. Мечтала о щенке - рыжем колли. Прыгала от радости, когда узнала, что родился я в год ее любимого животного.
И обиделась на меня страшно, когда я предположил, что она и понятия не имеет о том, каково это - содержать собаку.
Мы гуляли по кампусу, вдоль усаженного ивами берега речки.
"Вычесывать, выгуливать, прививать, выхаживать, кормить, вязать… Это не так просто, как тебе кажется" - для чего-то сказал я. Может быть, чтобы показаться умудренным и опытным.
Остановилась, вырвала руку. Сузила глаза.
- Ты что же, считаешь, я дура? Думаешь, не смогу позаботиться о ком-нибудь?
- Ну что ты…
Отступила на шаг.
- Тогда зачем ты встречаешься со мной?
Закричала, а вслед за этим выдала неожиданную тираду на китайском, из которой я понял, что меня костерят на чем свет стоит.
Разревевшись с удивившей меня легкостью, повернулась и побежала в сторону общежития.
Я не знал, что делать.
Бежать за ней?.. Глупо.
Студенты, проезжавшие мимо на велосипедах, оглядывались с любопытством; некоторые останавливались, ожидали развития событий.
"Ты какого хрена уставился?!" - рявкнул по-китайски на ближайшего "ботаника" в очках.
Тот вздрогнул и что-то забормотал.
"Делом занимайся, а не за другими надзирай!" - распаляясь и переходя на рык, шагнул к нему.
Я бы, наверное, утопил его в речке, швырнув туда вместе с велосипедом, но "ботаник" оказался сметлив и резв: оттолкнулся ногой, привстал над седлом и налег на педали.
Гаркнув для острастки на остальных, я поступью старого гризли пошел в свое общежитие. Не хватало еще учинить драку посреди кампуса. Даже не драку, а избиение, и не как-нибудь, а чтобы преподаватель, да еще преподаватель-иностранец, отходил за милую душу студентов!
Стыдоба.
Хунвэйбинство наоборот.
"Ты, рыдая, убежала… Я ж задумчиво стоял…" - пробуя успокоиться, переиначивал строки классика.
Укрыться за иронией не получалось.
Промаявшись до вечера в одиночестве и отгоняя от себя мысль сходить за выпивкой в шандянь, отправил Ли Мэй смску.
"Хочешь - переезжай ко мне. Я куплю тебе собаку".
Ответ пришел быстро:
"Во-первых, даже у тебя, в "Вайго сушэ", собак держать нельзя - университет. А во-вторых, и тебя и меня выгонят, как только узнают: ты лаоши, я студентка - так нельзя. А если еще и родители…".
"Но ты же не моя студентка!" - послал ей еще одно сообщение.
Телефон через минуту пиликну:
"Какая разница. Такие правила".
"Собаку завести - нельзя. Жить с любимой - нельзя… Что можно?" - пририсовав грустный смайлик, спросил я.
"Можно целовать меня. Сколько хочешь".
Мне понравился способ примирения - будто и не было ничего.
Улыбнулся и набрал:
"И на том спасибо. Ладно. Тогда я буду твоей личной Собакой…"
…Принесли сдачу. Запихиваю деньги в карман, прихватываю сигареты, вылезаю из-за стола, стараясь не качаться и держаться ровно. Процесс под контролем: машу рукой компании лаобаня. Те оживляются, машут в ответ. Лаобань опять трясет большим пальцем: молодец лаовай!
Когда я вываливаюсь из распахнутых передо мною дверей в городское пекло, изнывающая от жары девчонка-зазывала приветливо кивает мне, улыбается и смачно харкает на ступеньки.
"Кх-хх!"
Этот звук слышится в Шанхае на каждом шагу. Харкают все. Громко, часто и везде. Без малейшего стеснения. На улице, в магазинах, в метро, в ресторанах. В университетском автобусе коллеги харкают прямо в проход между креслами. Поэтому я, никогда не ставлю свой рюкзак на пол, всегда держу на коленях.
Прочел в одной местной газете статью "Звуки Шанхая". Людей опрашивали, какой звук, по их мнению, является для города наиболее типичным. Ответы меня поразили: там был и шум чэнгуй - шанхайского наземного метро, и звон колокольчика сборщика мусора, и гудки автомобилей, и даже шум ветра в аллеях парков… но, ни слова о "кх-хх!" Китайцы этого звука не слышат и не замечают, настолько он для них привычен и естественен, равно как и прилюдное ковыряние в носу.
Как-то раз на набережной один приличного вида молодой китаец в очках и белой рубашке, назвавшись художником-каллиграфом, упорно зазывал меня на свою выставку - "буквально в двух шагах отсюда". Рассказывал о тысячелетних традициях искусства и при этом ковырял в носу: извлекал оттуда содержимое, внимательно его разглядывал и раскатывал пальцами в миниатюрные колобки.
В тот раз я решил обойтись без прикосновений к прекрасному. Однако когда я пьян, мне на подобные мелочи наплевать, в прямом смысле. Сам могу харкнуть, от души.
Воображаю себя атомным ледоколом "Ленин": пусть сбился с курса и слегка потерял управление, но я по-прежнему - внушительное и могучее судно, хотя и обшарпанное. Внутри меня клокочет готовый взорваться реактор - смесь байцзю и пива. Повсюду протечки масла и охладителя - футболка мгновенно становится мокрой. Лопаются трубы-сосуды, искрят и загораются нервы-провода. Включен аварийный режим. Красно-желтыми сполохами сигналят, когда я моргаю, об опасности веки.
Ощутимо качает.
Я прокладываю дорогу через крошево толпы.
Не оглядываясь по сторонам, перехожу улицу.
Хватаю за руль едва не влетевший в меня велосипед и что-то по-отечески мягко говорю его седоку. Шанхайская матерщина убога, но звучит смачно.
Делаю шаг и стукаюсь коленом о радиатор потрепанного такси- "фольксвагена".
Машина красного цвета, самое отстойное такси, в нем нет кондиционера. Из открытого окна на меня пялится смуглая рожа водилы.
Ограничиваюсь укоризненным: "Цао!" и выруливаю на тротуар.
Где-то впереди, за высотками, в серой дымке смога высится силуэт телебашни. До нее еще далеко, но она, будто маяк, подает мне сигналы. Мне кажется, я даже вижу бегущие от ее верхушки лучи - совсем как на пачке моих сигарет. Хотя пейзаж на пачке слегка устарел: рядом с башней отгрохали еще один небоскреб, похожий на пивную открывалку.
Мною вдруг овладевает онегинское беспокойство, хочется перемены мест, туда - в толпу ненавистных туристов, торгашей, приставал, разводил, зевак и проституток. В имперское величие набережной. В гулкое ущелье пешеходной улицы и праздную суету Народной площади.