Индейцы существовали в мире, что с остальными классами почти не соприкасался. Инки, половина индейского населения, проживали исключительно на высоте больше двух тысяч метров. Они справедливо полагали, что здесь вряд ли кто потрудится их искать. И потому индейцы мирно жили в старательно выстроенных травяных хижинах, огородничали на террасах, жевали коку, поклонялись Пачакамаку и спускались на равнины лишь затем, чтобы продать картофель и "мочилы" – очень удобные и красивые заплечные котомки с лямками. Если вам вдруг попадался необычно крупный мул, на нем непременно сидел здоровенный индеец в белой рубахе навыпуск и под куполом шляпы, очень прямо насаженной на копну черных блестящих волос. На окружающих производили впечатление не столько монголоидные черты лица индейцев, крайне, впрочем, выразительные и красивые, сколько сандалии, вырезанные из автомобильных покрышек, и небывало мускулистые икры. У многих индейцев имелись мушкеты, захваченные у испанцев несколько веков назад, но в рабочем состоянии; из-за этого, а также из-за того, что, по общему мнению, все индейцы – сифилитики, никто их не трогал. Правительство смутно понимало, что индейцы – разновидность национального памятника, и назначало для их защиты и сохранения чиновников, которые, к счастью, свое жалованье не отрабатывали. Таким образом, сей благородный народ поживал бестревожно, не считая редких падений военных вертолетов и безвредных, почти незаметных посещений антропологов из Оксфорда и Кембриджа, да еще визитов отставших альпинистов с облупленными носами и расстройством желудка – эти тоже по большей части были британцами, что весьма любопытно. Не стоит удивляться, если и через две тысячи лет в Сьерра Невада де Санта Маргарита, на высоте более семи тысяч футов, индейцы племен акауатеков и арауакакс будут все так же через пестик с дырочкой посасывать коку, толченую с улиточьими раковинами. Индейцы на собственной шкуре познали удивительные неудобства истории, богатой событиями.
Другая половина индейского населения занимала покрытые джунглями районы у подножья предгорий, и, хотя популяции перетекали одна в другую, лесные индейцы сильно отличались от горных и внешностью, и укладом жизни.
Чуть-чуть выше негров стояли метисы и мулаты. Порожденные смешением рас, эти люди обладали, пожалуй, самой необычной внешностью в стране: широкие плоские носы и курчавые негритянские головы, однако волосы бывали светлые или рыжие, а глаза – голубые, зеленые или янтарные. Кожа бледно-желтая, и у многих на лицах красовались одна-две темные родинки. Вероятно, кое-кто осветлял лица с помощью особых средств, что продавались повсюду; в странах, где власть принадлежит кучке людей, массы неизменно подхватывают снобистские предрассудки правящего класса – дескать, обратите внимание, я не из угнетаемых, я тоже наверху. В классе метисов рождался зачаточный пока слой мелких буржуа, что селились по окраинам крупных городов и покупали телевизоры, принимавшие от столичных передатчиков только мельтешение помех. Сигнал, проскакав сотни миль по горным пикам (отчего волны любой длины, перемешиваясь, гасили друг друга), поступал в телевизоры, питавшиеся напряжением от ста до трехсот вольт, в зависимости от капризов личных генераторов или общественной электросети. Прогуливаясь по вечерним улицам Вальедупара, можно было увидеть в окно, как семья метисов напряженно вглядывается в яркий квадрат экрана со скачущими и жужжащими линиями и пятнами, будто стараясь истолковать древние руны или птичий полет. Если вдруг по атмосферному капризу на экране возникала картинка или удавалось разобрать несколько фраз, событие оживленно обсуждалось и комментировалось всей семьей. Даже мать семейства и старшая дочь на минутку покидали кухню, а потом возвращались к делам, а домочадцы вновь завороженно пялились на разрозненные, бессвязные обрывки старых ковбойских фильмов, "Семейки Флинтстоунов" – обычной американской чепухи – и рекламы осветлителей кожи.
Из бледных мулаток получались самые усердные и наиболее востребованные проститутки. С точки зрения белых, мулатки достаточно темнокожи, а потому экзотичны, и общение с ними пикантно, однако не чересчур скандально. С точки зрения негров, мулатки достаточно белы, а потому экзотичны, и общение с ними в какой-то степени даже почетно. Разумеется, мужчины-метисы воспринимали мулаток как нечто совершенно заурядное и частенько наведывались в бордели с негритянками – они достаточно экзотичны и пикантны, а потому визиты приносили удовлетворение. Белых проституток не существовало, но если б существовали, стали бы невероятно популярны, изнуренны и богаты, и, несомненно, многих чернокожих и метисов затоптали бы насмерть в толпе, стремящейся к ним субботним вечером.
Если вдуматься, утверждение, что белых шлюх не существовало, не совсем верно, ибо следует упомянуть богатых испанских аристократов, чьи дочери желали только выйти замуж за самого богатого человека, что отыщется, дабы жить абсолютно праздно и бессмысленно. Разумеется, за полученные деньги сии целомудренные дамы по минимуму одаривали благосклонностью пускающих слюни мужей, тем самым толкая супругов к женщинам не столь строгим, добродетельным и неприступным. Невозможно описать все многообразие серьезных заболеваний, что симулировали богатые дамы. В основном они изысканно скучали, и утонченное их томление смягчалось лишь многократным и внимательным прочтением сомнительных любовных романов, которые служанки покупали на выданные деньги в лавках у жирных, потливых и лысеющих владельцев, напускавших на себя вид литераторов. И вот так эти дамочки жили вдалеке от всего, что делает жизнь увлекательной и захватывающей, и, точно повинуясь силе тяготения, искали общества друг друга, злословили и распускали сплетни, что почти всегда заканчивалось печально, ибо ничего не подозревающих мужей втягивало в оборону семейной чести от нанесенных обид и вымыслов, на чем наживались адвокаты, а порой и "хагунко", высокооплачиваемые специалисты по заказным убийствам.
Олигархия представляла собой огромное сплетение поразительно зажиточных помещиков, что вели свой род от конкистадоров – безграмотных варваров, целые цивилизации разграбивших во имя Иисуса, Непорочной Девы, королей-католиков и золота. Так они навеки обеспечили своим бессмертным душам синекуру в раю и неустанное восхищение поколений школьников, что проходят по истории их изумительно отважные подвиги в борьбе со свирепыми язычниками, чьи небывалые города и памятники можно видеть и сегодня (в руинах).
Разумеется, олигархию связывали родственные узы или корыстные интересы, теперь – как никогда со времен Произвола. Тогда в течение десяти лет две олигархические группировки вели беспримерно жестокую кровавую войну друг с другом, в которой от рук наемных убийц и партизан погибли примерно триста тысяч человек. Что примечательно, и наемники, и партизаны накопили столько денег, что это уже походило на почти ощутимое перераспределение благосостояния.
Олигархия подразделялась на либералов и консерваторов, но после победы кубинской революции их объединял страх перед коммунизмом; к тому же одни вкладывали немалые деньги в гаванские бордели и казино, другие – в фармацевтические компании, выпускавшие медикаменты для лечения подхваченных в этих борделях заболеваний, а третьи поставляли оружие бандам, воевавшим за контроль над этими фармацевтическими компаниями. Однако либералы и консерваторы по-разному подходили к войне с распространением пугающих верований в "братство", "справедливую оплату труда" и "демократию". Консерваторы считали, что их нужно задавить: обращаться с крестьянами жестко, держать в безграмотности и назначить жалованье в размере ста пятидесяти песо в неделю. Либералы же полагали, что с крестьянами надо обращаться ласково, обучить их читать бумажки с инструкциями и назначить жалованье в размере ста пятидесяти песо в неделю. И тогда, говорили они, крестьяне будут так довольны, что не побеспокоятся стать коммунистами. Правда, ситуация невероятно запутывалась из-за консерваторской привычки обзывать "коммунистами" либералов.
В конечном счете восторжествовал исторический компромисс, демократию восстановили путем отмены выборов, и обе партии договорились попеременно властвовать по четыре года, убрав тем самым Произвол с политической сцены на неопределенный срок.
Когда в стране опять воцарился мир, олигархия вернулась к практике назначения старших сыновей на высшие должности в государстве, средних – на высшие должности в церкви, а младших – на высшие должности в вооруженных силах. Крестьяне тем временем почти превратились в коммунистов, даже не зная такого слова.
Донна Констанца Эванс, открывшая наше лирическое отступление и теперь его завершающая, была консерватором, прямым потомком – как все аристократы – особенно удачливого и жестокого варвара. Род ее мужа дона Хью Эванса, который формально оставался британским подданным, происходил от валлийского биржевика девятнадцатого столетия. Соответственно, два их сына учились в Хэрроу, где нарастили великолепные мышцы на ногах и стали совершенными англофилами – вероятно, под влиянием заблуждения, что ученики Хэрроу представляют английскую нацию в целом. Естественно, среди столь культурных людей они чувствовали себя в своей тарелке.
Донна Констанца послала за управляющим, дабы распорядиться о рытье канала, и отправила записку учителю Луису: "Чайковский или Бетховен умерли от холеры или сыпного тифа?"