Вдохновительница
"Деля с кем-то постель, ты непременно напрашиваешься на сомнительные процедуры, вроде лежания на крошках или соревнования по перетягиванию одеяла. Сегодня нас балуют разнообразием – тянут со стороны ног. Ну, сейчас я покажу этому… Этой… сутулой тётке в простыне…"
Мария тихо ахнула и села, машинально натянув одеяло на себя. Такие события надо приветствовать должным образом – с отвисшей челюстью и вытаращенными глазами, ибо не всякий день видишь наяву то, что ранее являлось только во сне. Муза, как и обещала, явилась воочию.
Дождавшись, пока она проморгается, муза выразительно нахмурила брови и кивнула на постель справа: не разбуди, после чего тихо выскользнула из комнаты. Первый испуг быстро прошёл, оставив после себя лишь любопытство и то самое дивное ощущение, которое возникает, когда сознание прикрывает лавочку, отказываясь давать рациональную оценку происходящему. Мария осторожно выбралась из постели и проследовала за гостьей.
Муза не была сутулой. В коридоре она с явным наслаждением расправила крылья и легко воспарила, насколько позволял потолок. Плеснули края туники, той самой, что спросонья показалась простынёй, крыло легко коснулось щеки. Опускаясь на пол, она развернулась лицом к девушке, одарив её приветливой улыбкой.
Некоторое время обе молчали. Муза совершенно беззастенчиво рассматривала её, склонив голову к плечу. Мария не осталась в долгу и тоже добросовестно таращилась на утреннее видение.
– Ты очень красивая, – заявило видение, явно довольное осмотром.
– …кто бы говорил…
– Это хорошо, – продолжила муза, явным образом игнорируя её замечание. – Это просто великолепно! Он наверняка уже безумно влюбился, – и добавила со значением. – Пойдём на кухню. Я сварила кофе.
* * *
К кофе прилагался завтрак – омлет в виде сердечка, какой-то салатик с хитрым соусом и пара дымящихся тонких хлебцев с семечками.
– Очень интересно, – пробормотала Мария. – Вот уж не думала, что музы готовят завтраки.
В ответ муза, которая уже успела грациозно опуститься на стул и взять чашку, рассмеялась:
– Да что ты говоришь? Пять минут назад ты не верила в моё существование, а сейчас уже решаешь, что для меня естественно, а что нет. Ох уж эти стереотипы… Ну, что ты стоишь? Не отказывай мне в удовольствии угостить тебя завтраком.
Фыркнув в ответ, Мария заняла свободный стул. Она всё ещё не решила, как относиться к происходящему, но придраться было не к чему. При всей своей необычности, утренняя гостья вела себя вполне дружелюбно.
Расправляясь с салатиком, она продолжила изучать сидящее напротив существо. В том, что перед ней не человек, не было никаких сомнений. Даже если не обращать внимания на крылья – люди так не двигаются, не замирают надолго в нарочито картинной позе.
Казалось, перед ней статуя, которая время от времени ненадолго оживает, чтобы изобразить новое чувство и снова окаменеть. Ни единое движение музы не было простым: она не летала, а парила, не сидела, а восседала, не смотрела, а устремляла взор. А уж глаза её… У людей не бывает немигающих глаз цвета лазури, зрачки которых даже днем горят бешеным оранжевым светом. Пламя, готовое в любой момент вырваться с обратной стороны этого зеркала души, не сулило ничего хорошего.
– Что-то мне не верится, – заявила Мария, когда дело дошло до кофе, – что ты разбудила меня в такую рань с целью всего лишь угостить завтраком. Поболтать можно было и во сне, как раньше.
Муза снова улыбнулась. Ещё один красивый, тщательно выверенный жест. Она словно следовала некоему канону: чтобы произвести на собеседника хорошее впечатление, надо именно вот так поднять уголки губ, обнажить именно вот столько зубов и вот так склонить голову. Однако, за внешней приязнью улыбки отчётливо проступала нервозность. Не прекрасная статуя – натянутая серебряная струна, способная как породить небесной красоты мелодию, так и в любой момент лопнуть с противным визгом, запечатлевая рубец на руке музыканта.
– У меня для тебя две важные новости. Сообщи я их во сне – ты бы совершенно справедливо решила, что тебе всё приснилось.
– Хм, пожалуй, ты права…
– Во-первых, тебе пора уходить, девочка. Самое время, – заявила муза.
– Это ещё почему?
– Он уже без ума от любви, а тебе пока ещё всё равно, чем кончится эта интрижка. Нет, ты не кипятись, дослушай. Он поэт. Таким, как он, необходимы новые сильные чувства. Я очень благодарна тебе за то, что ты снова воспламенила его душу, но… – муза сделала эффектную паузу и изобразила светлую печаль. – Если вы продолжите, то ты полюбишь его, окружишь заботой и вниманием. Сделаешь счастливым.
– А что в этом плохого?
– Поэт, – провозгласила муза, – не должен быть счастлив или, хуже того, доволен. Что интересного может написать довольный поэт? Да ничего! Их святая обязанность – переживать и гореть чувством. А моё призвание – обеспечить ему такое состояние духа. И вот, я прошу тебя: уходи. Так лучше для всех. Я знаю, тебе сейчас не хочется на это соглашаться, но ещё пара дней – и будет больно, а я не хочу, чтобы ты страдала.
– А если я не соглашусь?
– Это будет очень печально. Его душевный подъем пройдет зря. Если ты думаешь, что я буду молча наблюдать за этим… – очарование окончательно покинуло улыбку музы, оставив после себя лишь недобрый оскал. – Я могу вдохновить на разное. Он такой же, как все люди, в том смысле, что в душе у него достаточно дряни. Мне ничего не стоит дать этому проявиться, – муза помолчала, внимательно рассматривая пустую чашку, и продолжила, уже тише. – Одна упрямая девчонка цеплялась за него целый месяц. А уж что он вытворял… Самое обидное – пропал такой порыв… Не делай этого, ладно? Я знаю, ты упрямая. Но… – она перешла на сбивчивый умоляющий шёпот. – Прошу тебя, ведь тебе пока ещё всё равно. Вокруг полно хороших парней, а он такой один. Уходи. Пожалуйста!
Муза замолчала и воззрилась на неё с ожиданием. Мольба в этих нечеловеческих глазах выглядела так же дико, как и резкие смены тона – дружелюбие, угрозы, отчаяние. Будь она человеком, можно было бы заподозрить безумие.
Мария молчала, обдумывая ситуацию. Не то, чтобы ей было наплевать, но нынешнее увлечение, пожалуй, и впрямь не стоило того, чтобы проверять, на что способно это странное существо.
Время шло. Застывшее напротив прекрасное изваяние оставалось неподвижным. Лишь пламя в глубине не умеющих моргать лазурных глаз постепенно разгоралось. Гневом? Нетерпением?
– Хорошо, – решилась она. – Но я бы хотела иногда видеться с ним.
– Конечно! – просияла муза с явным облегчением. – Через пару месяцев – запросто. Но сегодня тебе лучше не… Ох…
Проследив за остановившимся взглядом собеседницы, она воззрилась на свою руку и осеклась. Между изящных пальчиков сочилась тёмная кашица кофейной гущи пополам с перемолотым в песок фарфором – всё что, осталось от чашки, которую она стиснула в кулаке во время напряженного ожидания.
– Это от волнения, – смущённо потупясь, пояснила она и замолчала.
– Э-это… Пустяки, бывает, – наконец выдавила Мария. – А что насчёт второй новости?
– Тебе посвятят невиданной красоты поэму. Теперь точно посвятят…
Оставшись одна, муза тщательно уничтожила следы раннего завтра
– Мой, – едва слышно прошептала она. – Снова мой и ничей больше.
Однако, постель согрелась уже достаточно. Пора было начинать. Она положила руку на плечо спящего, поцеловала его в лоб. Он улыбнулся и, не открывая глаз, попытался обнять её, но рука встретила пустоту. Там, где только что лежала муза, тихо опадало одеяло.
Поэт проснулся, ещё не зная о том, что сегодня он обречен создать шедевр.
Герой в отставке
Геракл хандрил. Он уже который день понуро плёлся вперёд, даже не интересуясь тем, куда ведёт дорога.
Не поднимая головы можно было смотреть на пару шагов вперёд. Достаточно, чтобы видеть, куда поставить усталую ногу в стоптанной сандалии. Если скосить глаза вправо или влево – редкая растительность и камни по обочинам. Вполне достаточно для человека, который устал от жизни. А если обернуться – можно увидеть ещё и цепочку следов в дорожной пыли, поверх всех других отпечатков ног и колёс, затоптанных, размытых ветром. Исчезающих.
Оборачивался он часто. Нет, за ним наверняка не гнались. Вряд ли найдутся желающие бессмысленно гибнуть. Да и кто сейчас станет всерьёз выполнять приказы царя Эврисфея? Нет, погони он не боялся. То было другое чувство, ярче, острее.
Там, несколько дней и тысяч шагов назад, он совершил то, что давно следовало. Он забрал обратно свою жизнь. То, что от неё осталось.