Несколько минут мы ехали в тишине, потом Руфь начала щелкать кнопками радиоприемника. У нее руки пожилой женщины - суставы раздулись, кольца надеваются с трудом. Так странно видеть, как стареет твой ребенок. Я опустила взгляд на свои собственные руки. Такие неутомимые в прошлом, привыкшие к любой работе - грубой ли, тонкой - сейчас они лежали на коленях высохшие, безвольные, ненужные. Наконец Руфь остановилась на программе классической музыки. Ведущий поведал нам что-то на редкость бестолковое о своих выходных и поставил Шопена. Разумеется, простое совпадение, что именно сегодня я услышала вальс си-минор. Руфь затормозила подле огромных белых зданий, квадратных, как ангары для самолетов. Выключила зажигание и несколько секунд сидела молча, глядя перед собой.
- Не понимаю, зачем ты согласилась, - сухо сказала она наконец. - Ты сама строила свою жизнь. Работала, путешествовала, растила ребенка… К чему вспоминать, что было в юности?
Я не ответила, да Руфь и не ждала ответа: Она коротко вздохнула, вылезла из машины и вытащила из багажника мою трость. Молча помогла мне выбраться.
Урсула уже ждала нас - тоненькая девочка с длинными светлыми волосами и густой челкой. Ее можно было бы назвать некрасивой, если бы не чудесные, будто со старинного портрета, темные глаза - огромные, глубокие, выразительные, словно только что написанные кистью.
Она заулыбалась, замахала, подбежала к нам и с жаром затрясла мою руку, выхватив ее у Руфи.
- Миссис Брэдли, как я рада, что вы смогли приехать!
- Грейс, - сказала я, не дожидаясь, пока Руфь укажет Урсуле, что меня следует называть "доктор". - Меня зовут Грейс.
- Грейс! - сияла Урсула. - Вы не представляете, как я разволновалась, получив ваше письмо.
Странно - она говорила без акцента, хотя адрес на конверте был американский. Повернувшись к Руфи, Урсула добавила:
- Спасибо, что привезли Грейс.
Я почувствовала, как Руфь напряглась.
- Вряд ли я посадила бы маму на автобус, в ее-то годы.
Урсула хохотнула, и я порадовалась тому, что в ее возрасте еще можно принимать сарказм за иронию.
- Ну, пойдемте внутрь, а то здесь прохладно. Извините за спешку - мы начинаем снимать на будущей неделе и тут все вверх ногами. Я думала, вы встретитесь с нашим художником по декорациям, но ей пришлось ехать в Лондон за какими-то тканями, может быть, она еще успеет вернуться до вашего отъезда… Осторожно, сразу за дверью ступенька.
Урсула и Руфь провели меня в вестибюль, а оттуда - в узкий темный коридор с дверями на обе стороны. За теми, что были открыты, маячили смутные фигуры перед мерцающими экранами компьютеров - ничего похожего на то, что я видела когда-то на съемках фильма с Эммелин - давным-давно.
- Вот и пришли, - объявила Урсула у самой последней двери. - Входите, а я организую нам чай.
Она толкнула дверь и помогла мне перешагнуть через порог. Прямо в мое прошлое.
Я очутилась в гостиной Ривертона. Даже обои те самые. Бордовые, в пламенеющих тюльпанах, в модном в то время стиле "ар нуво", яркие, как в тот день, когда их привезли из Лондона. Честерфилдовский гарнитур у камина, накидки из индийского шелка на креслах - точь-в-точь те, что привез когда-то из-за моря дед Ханны и Эммелин, лорд Эшбери, тогда еще совсем молодой морской офицер. Все так же стояли на каминной полке уотерфордский канделябр и судовые часы. Кто-то очень постарался, добывая их, и все же они выдавали себя "неправильным" тиканьем. Даже сейчас, через восемьдесят лет, я помню звук тех, настоящих, часов. Они негромко и настойчиво отмеряли каждую секунду - мерно, холодно, беспощадно - будто уже тогда знали, что Время не пощадит никого из обитателей дома..
Руфь довела меня до честерфилдовских кресел и оставила там посидеть, пока не разыщет туалет: "так, на всякий случай". За моей спиной люди суетились и бегали, таскали огромные лампы на тонких паучьих ножках, кто-то хохотал, а я почти не обращала внимания. Вспоминала день, когда я в последний раз вошла в эту гостиную - в настоящую, а не в здешние декорации, - день, когда я твердо решила навсегда покинуть Ривертон.
Я тогда говорила с Тедди. Он отнюдь не обрадовался, но к тому времени успел потерять изрядную часть своей самоуверенности - последние события просто выбили его из колеи. Он походил на капитана тонущего корабля, который все понимает, но ничего не может сделать. Просил меня остаться, если не ради него, так в память о Ханне. И почти уговорил. Почти.
- Мама! - Руфь потрясла меня за плечо. - Мам! С тобой Урсула говорит.
- Простите. Я не слышала.
- Мама немножко глуховата, - объяснила Руфь. - Неудивительно - в ее-то годы. Я пыталась отвести ее на проверку слуха, но она такая упрямая!
Упрямая - согласна. Но не глухая, и не люблю, когда об этом говорят; зрение у меня уже не то, я потеряла почти все зубы, быстро устаю, питаюсь почти одними таблетками, а вот слышу не хуже, чем раньше. Просто с возрастом выучилась слышать только то, что сама хочу.
- Я всего лишь сказала миссис Брэдли, то есть Грейс, что странно, наверное, вернуться обратно. Ну, или почти обратно. Воспоминания нахлынули?
- Да, - тихо ответила я. - Нахлынули.
- Я только рада, - улыбнулась Урсула. - Значит, мы все сделали правильно.
- Конечно.
- А ничего не бросается в глаза? Может, что-то упущено? Я снова оглядела декорации. Гостиную воссоздали очень тщательно, вплоть до ряда гербов на стене у двери, центральный из которых - шотландский чертополох - повторялся на моем медальоне.
И все-таки кое-что действительно пропало. При всей своей похожести, декорации были мертвы. "Это всего лишь прошлое, - будто говорили они. - Занятное, но давным-давно ушедшее". Как в музее.
И, как в музее, все кругом казалось безжизненным.
Понятно, что по-другому и быть не могло. Это для меня начало двадцатого века - время молодости: тревог и приключений, радости и горя. А для здешних художников - древняя история. Эпоха, которая требует тщательного воссоздания и разбора, массы старомодных деталей - как в средневековом замке.
Я чувствовала, что Урсула смотрит на меня, пытаясь угадать мои мысли.
- Лучше и быть не может, - успокоила я ее. - Все на своих местах.
И тут она сказала такое, от чего я чуть не подскочила.
- Кроме хозяев.
- Да, - согласилась я. - Кроме хозяев.
На мгновение они встали передо мной, как живые: Эммелин раскинулась поперек дивана, вся - сплошные ноги и ресницы, Ханна нахмурилась, читая книгу, Тедди мерит шагами бессарабский ковер…
- Похоже, Эммелин любила поразвлечься, - сказала Урсула.
- О да.
- Про нее разузнать было легче легкого - ее имя красовалось чуть ли не в каждой колонке светских сплетен того времени. Да еще в письмах и дневниках половины тогдашних холостяков!
- От отсутствия популярности не страдала, - кивнула я.
Урсула поглядела на меня из-под челки.
- А вот понять, какой была Ханна, оказалось гораздо сложнее.
Я неловко откашлялась.
- Правда?
- Сплошная загадка. Не то, чтобы о ней не писали в газетах - писали. И поклонники имелись. Только, похоже, никто из них не знал ее по-настоящему. Да - любили, да - уважали. Но не знали.
Ханна встала передо мной, как живая. Умная, несчастная, удивительная. И заботливая, слишком заботливая.
- У нее был непростой характер.
- Да, - кивнула Урсула. - Я так и поняла.
- Одна из сестер вышла замуж за американца, верно? - спросила Руфь.
Я с удивлением взглянула на дочь. Иногда мне казалось, что не знать ничего о Хартфордах - дело всей ее жизни.
Она перехватила мой взгляд.
- Я тут почитала кое-что.
Руфь в своем репертуаре - какой бы неприятной ни была встреча, к ней все равно надо как следует подготовиться.
- Вышла замуж сразу после войны, - повторила она. - Которая из них?
- Ханна.
Ну надо же. Неужели я произнесла это имя вслух?
- А вторая сестра? - продолжала выпытывать Руфь. - Эммелин? Она нашла себе мужа?
- Нет, - ответила я. - Хотя была помолвлена.
- И не раз, - добавила, улыбаясь, Урсула. - Никак не могла выбрать мужчину своей жизни.
Да нет, выбрала. Еще как выбрала.
- Думаю, мы так никогда и не узнаем точно, что случилось в тот вечер.
- Скорее всего.
Жесткие туфли неприятно врезались в ноги. К вечеру ступни отекут, Сильвия станет ахать и предлагать ножные ванны.
Руфь выпрямилась на стуле.
- Но вы-то, мисс Райан, вы-то знаете, что случилось? Вы же снимаете по этой истории фильм.
- В общем и целом - да, - согласилась Урсула. - Моя прабабушка была в ту ночь в Ривертоне - сестры Хартфорд приходились ей родней по мужу, и эта история стала чем-то вроде семейной легенды. Прабабушка рассказывала ее бабушке, бабушка - маме, а мама - мне, много-много раз. Мне не надоедало, я всегда знала, что когда-нибудь сниму по ней фильм. - Она улыбнулась, пожала плечами. - Однако, как и в каждой истории, в этой есть белые пятна. Я провела настоящее расследование, читала газетные статьи и полицейские рапорты, но там все как-то не до конца, будто под цензурой. Мне так показалось. К несчастью, обе свидетельницы самоубийства тоже давно умерли.
- Не слишком-то веселая история для кино, - заметила Руфь.
- Нет, нет, это именно то, что надо, - запротестовала Урсула. - Восходящая звезда британской литературы убивает себя на берегу мрачного ночного озера в разгар празднества. Единственными свидетелями становятся две очаровательные сестры, которые с тех пор не разговаривают друг с другом. Одна - его невеста, вторая, по слухам - любовница. Ужасно романтично!