Елена, едва достигнув совершеннолетия, или, строго говоря, даже несколько раньше, вырвалась из-под домашней опеки и стала вести жизнь не столько светскую, сколько бурную. Она коротко остригла волосы, что по тем временам считалось практически вызовом чопорному обществу, она гоняла по Парижу на материнском авто, что тоже не было типичным для девушки из хорошей семьи, она дружила с актрисами (а больше – с актерами), художниками, поэтами и прочей богемой. Будучи обеспеченной, и даже, грубо говоря, богатой – а Паная, несмотря ни на что, и, очевидно, все же испытывая какой-то застарелый материнский комплекс вины за недостаточное внимание к дочери, не ограничивала Елену в деньгах, так что та легко совмещала богемно-небрежный образ жизни с платьями от Шанель и Диора, которые, хотя и делали тогда только свои первые шаги к пантеону мировой моды, но стоили все равно уже отнюдь не дешево. Даже эпатаж, вернее, эпатаж тем более дешевым бывает редко, и это уж точно был не Леночкин случай. Такой эпатаж удивительно органично сочетался также с обедами в "Максиме" и "Ритце" и прочими, не всегда духовными радостями жизни. Говорят – я слышал это среди знакомых, ведь с тех времен в Париже осталось все-таки гораздо больше очевидцев, чем в России революционных лет, – что Елена пробовала себя на сцене, но неудачно, а также участвовала в каких-то показах мод. В общем, девушка, как это назвали бы теперь, горела в тусовке, не желая ни образумиться, ни остепениться, и в результате...
Результатов, впрочем, было последовательно несколько. Одним из них стало рождение в конце 1938 года младенца, девочки, отец которой в силу вышеперечисленных причин предпочел остаться неизвестным. Другим же результатом стала гибель Елены в автокатастрофе на горном серпантине французских Альп, куда она отправилась на машине по каким-то своим загадочным нуждам в самом начале года тридцать девятого. Надо сказать, что рождение дочери не только не успокоило ее, но, кажется, только подхлестнуло. Темп этой и без того бурной жизни еще ускорился, и она закрутилась в уже настолько тугую спираль, что, казалось, самый тот факт, что машина, не удержав поворота на бешеной скорости, слетела с дороги в пропасть, был лишь предусмотренным следующим витком.
Паная оба несчастья перенесла стоически. То есть, конечно, в свете последующих событий рождение девочки, пусть даже и незаконной, наверное, нельзя было считать таким уж несчастьем, и, может быть, даже наоборот, но все-таки не надо забывать, что в светских кругах того времени это даже с учетом всех обстоятельств и склонностью к передовым воззрениям считалось скорее позором, чем доблестью.
Новорожденную внучку, переданную Еленой на ее попечение с того дня, как сама Елена, оправившись от родов, смогла встать на ноги и выпорхнуть из дома снова куда-то в свою сложную жизнь, Паная крестила Елизаветой, вверила заботам спешно нанятой бонны с наилучшими возможными рекомендациями, открыла на ее имя накопительный фонд и посвятила какое-то время размышлениям на тему дальнейшей судьбы несчастного ребенка. Скорая гибель дочери, с одной стороны, усугубила эти раздумья, но с другой, парадоксальным образом, несколько их облегчила. Во-первых, история трагической гибели матери неизъяснимым образом как бы смывала пятно незаконнорожденности с будущности маленькой Лизы, вычеркивая само существование беспутного связующего звена между малюткой и безукоризненной репутацией ее бабушки, которая теперь изменяла свой статус таковой, становясь законной опекуншей и единственной близкой родственницей.
Хотя – родственницей как раз и не единственной! Потому что был же еще Майкл в Лондоне, Майкл, приходящийся малютке родным дядей и, что немаловажно, уже имеющий собственного сына сопоставимого возраста. Где один ребенок, там и двое, решила Паная – и, ничтоже сумняшеся, отправила внучку на попечение сына, или его жены, или их няни. Справедливости ради, над Европой, и Парижем в частности, к тому моменту уже вовсю сгущались тучи Второй мировой, и подобная эвакуация ребенка в места более безопасные была более чем оправданной, так что тут можно было ссылаться на Панаино загадочное чутье, правота которого и подтвердилась блистательно совсем немногое время спустя.
Но, было ли это чутье или просто желание решить проблему наипростейшим способом, то есть переложением ее на чьи-то чужие плечи, так или иначе исполнение Панаиной воли привело к тому, что юные Ник и Лиззи, носившие тогда хоть и разные, но очень близко звучащие фамилии (а Лиза, как вы, наверное, уже догадались, была Палей, потому что никаких других вариантов не было даже представлено), оказались соединенными в одном доме. В одной детской и одной песочнице, чтобы быть точным. Потом, там ведь еще была война... Она, естественно, повлияла... То есть я не хочу сказать, что дети как-то от нее пострадали, но, знаете... В суровых условиях труднее так уж соблюдать все формальности, и детская дружба, возможно, окрепла сильнее, чем это было бы ей позволено в другой ситуации. Конечно, дети росли и не все время проводили вместе, их отправляли соответственно в правильные, – тут князь слегка запнулся, подыскивая нужное слово, – boarding schools, я не подберу, как это будет правильно по-русски. Не интернаты же?
– Неважно, я поняла, – нетерпеливо отозвалась Ирина.
– Ну да. Но все равно – они дружили, они приезжали домой и с нетерпением ждали встречи, огорчаясь, если каникулы в их школах не совпадали, они вместе ездили навещать бабушку в Париж... Собственно, именно вернувшись из такой поездки, где они отмечали восемнадцатилетие Лизы, они и заявили родителям, что собираются пожениться.
Строго говоря, в Англии браки между кузенами, то есть двоюродными братьями и сестрами, не являются запрещенными, то есть с формальной точки зрения здесь не было ничего невозможного, но в семье... А тем более в этой семье... Поднялся страшный скандал. Паная обвиняла во всем сына с женой, не сумевших оправдать ее доверие, те, в ответ, возражали, что незачем было с самого начала присылать к ним девочку, зная нрав ее матери, и что в ответ на их гостеприимство... В общем, пока все бурлило, юная Лиза, обладавшая своей версией женского характера нашей семьи, сочла за лучшее просто сбежать из дому, предоставив родственникам разбираться между собой. И юный Ник, естественно, просто последовал за ней.
Они прожили год в небольшой колонии хиппи где-то под Манчестером. Там же их и поженил какой-то священник-расстрига, о чем Лиза среди прочего написала Панае в открытке с желтыми одуванчиками к ее дню рождения. После этого сообщения страсти несколько поулеглись, и беглецам было позволено вернуться в лоно. Строго говоря, их с самого начала никто оттуда не гнал, побег был, как я уже сказал, абсолютно инициативой молодого поколения, но старшим надо было в этой ситуации сохранить лицо...
Они вернулись. Естественно, родители, не слишком-то доверяя легитимности брачной церемонии в исполнении сомнительного попа, потребовали нового освящения их союза, каковое и было осуществлено. Свадьба была настолько тихой, насколько это было возможно, никто, кроме членов семьи, не присутствовал. Паная не почтила церемонию своим присутствием. Она упорно не желала признавать безобразный, хоть и свершившийся, факт, наотрез отказываясь общаться с обоими виновниками и угрожая лишением финансовой помощи. Но Лиза, которая зависела от этой помощи в гораздо большей степени и являлась поэтому наиболее уязвимой, после свадьбы перешла на содержание мужа, обретя тем самым иной источник дохода, а семья Майкла всегда была достаточно независима в материальном плане...
Ник продолжил учебу – он постигал тайны финансового мира в Гарварде, собираясь по окончании принять на себя, с Панаиной подачи, бразды правления семейным делом. То есть таков был изначальный план – Ник начал учиться еще до начала скандальной истории. Теперь же рассчитывать на какое-то место в семейной кампании было бы по меньшей мере наивно, но это не смущало молодоженов, а только укрепляло боевой дух, и Ник остервенело грыз гранит наук. Лиза, по зрелом размышлении, насколько это вообще было свойственно ее возвышенной натуре, обратилась к изучению архитектуры и вообще искусств в известном лондонском колледже. Кто платил за это – так и осталось загадкой, по крайней мере, Паная никогда не признавалась, каким обратным адресом были помечены регулярно поступавшие на счет колледжа платежи.
Самым печальным – и, судя по всему, приносившим Панае наибольшее огорчение, результатом этой безумной свадьбы было то, что она вела в никуда. Брак, считающийся по английским законам достаточно легитимным, не мог все же считаться таковым по законам генетики. Все таки Ник и Лиза находились в достаточно близком родстве, чтобы... В общем, они решили, что заводить детей им не нужно, и четко придерживались этого решения... Ближайшие три года. Потому что в конце шестидесятого года – вы заметили, какое красивое, круглое число? – на свет появился их сын, горластый панаин правнук и ваш покорный слуга...
– Так это ваши родители? – Ахнула Ирина. – Я, дура, до последней минуты не догадывалась...
– Ну, так уж вышло, – улыбнулся князь.
– Так вы, получается, на самом деле наследственный князь?
– Строго говоря, даже дважды – если учитывать кросс-бридинг.
– Ну да. А фамилия? Вы же – Палей, не Паллен, я правильно поняла.