Итак, на сегодняшний день главный производитель, а точнее, единственный производитель сельхозпродукции – все тот же колхоз. Порою сменивший вывеску, но тот же, по сути, что и десять, и двадцать, и пятьдесят лет назад. С той же организацией: председатель, главные специалисты, бригадиры, учетчики, рядовые труженики; и с той же заинтересованностью: "Не мое!" В районном центре – районное управление сельского хозяйства (оно каждый месяц меняет название, вывески писать не успевают), там – тоже "спецы", пятнадцать ли, двадцать легковых автомобилей, все при деле.
Захожу в районное сельхозуправление, спрашиваю:
– Как дела?
– Давим… руки выкручиваем, но чтобы пары́ в каждом хозяйстве не менее… Потому что пары – это…
– Давим… Чтобы сеяли и сеяли… Чтобы подсолнух… Чтобы горчицу… Чтобы просо…
Снова захожу. Опять без дела не сидят. Руководителей "Голубинского" уму-разуму учат: председателя, главного агронома, экономиста.
– Заводите коров. Корова – это молоко, это…
– Заводите свиней. Свинья – это…
– Заводите птицу…
– Не думайте, спокойной жизни вам не будет. Будем давить и давить.
Ухожу, вздыхая. Милые мои "давильщики", дорогие учителя… Разве вы давите? Это лишь так, слова. До вас были давильщики посерьезней: отбирали партбилеты, лепили за "вредительство" сроки. А проку? Что ж о нынешнем дне говорить…
В областном центре – в пять этажей управление. И там тоже без дела не сидят. В Москве и вовсе умных голов хватает. Оттуда руководить труднее, но справляются: проводят "выезд на место", "встречи с тружениками полей и ферм", всероссийские селекторные совещания-"накачки". На одном из таких "селекторных" то ли министр, то ли вице-премьер потребовал: "Надо работать так, чтобы у людей появился блеск в глазах". Смеялись собравшиеся на "узле связи" руководители хозяйств и "спецы" дружно. А потом, при встрече, приветствовали друг друга: "Как с блеском в глазах?"
Пишу об этом вовсе не для того, чтобы посмеяться, позлорадствовать. С уважением отношусь ко многим и многим сельским руководителям, специалистам, которые делают все, что могут, и так, как научены: образованием, опытом работы и жизни. Многие из них – искренни, некоторые – самоотверженны. Вот только проку от всего этого мало.
Колхоз, как уже говорилось, остался прежним "колхозом", порою только сменил вывеску. И законы в нем те же, вековечные: огород – мой, значит, в нем – "все как цветик стоит", растет и пышет, ухоженное, политое; дом – мой, значит, он побелен, покрашен, забор – крепкий; корова – моя, значит, она напоена и накормлена; и в любую засуху в доску расшибется хозяин, ночей спать не будет, в кровавых мозолях будут даже крестьянские, привычные руки, но стог сена будет стоять на подворье. Потому что это – мое.
А вот это – в двух шагах, рядом, но колхозное. Колхозное – не мое. Это было, и это осталось.
То, что рассказываю я о коллективных хозяйствах, – не злонамеренный отбор "негатива" для создания устрашающей картины. Вернусь к словам начальника Главного управления сельского хозяйства и продовольствия нашей области. Сказаны они были в марте 1995-го не с глазу на глаз, а с трибуны:
"На сегодняшний день практически все имущество хозяйств (речь о коллективных хозяйствах области. – Б. Е.) заложено под централизованные государственные кредиты и фактически его нет…"
Признание исчерпывающее. Ведь "имущество хозяйств" – это тракторы, комбайны, автомобили, производственные помещения всех видов: молочно-товарные фермы, машинно-тракторные мастерские со всем оборудованием; это – весь скот: коровы, свиньи, овцы.
Когда в прошлых своих заметках я писал: дело кончится тем, что, выдавая кредиты, возврата которых не будет, государство окажется владельцем колхозного имущества, то не думал, что это произойдет так скоро. Но вот он – финал. Все, что нажито трудом нескольких поколений за полвека, – пропало, исчезло, "его нет".
Для людей, далеких не только от села, но и от простой экономики, объясню, что называется, "на пальцах". Представьте себе, что имели вы дом, автомобиль, мебель, посуду. Случилась нужда, стали в банке брать деньги, естественно, под залог этого имущества, потому что "за красивые глаза" деньги дают лишь известным дамам. Брали за миллионом миллион, истратили, к сроку вернуть не можете. Что вас ждет? Конфискация имущества за долги.
В таком вот положении оказалось все наше коллективное сельское хозяйство. Признание было сделано в марте. Потом были новые долги: на проведение весеннего сева, на проведение уборочной. Год выдался засушливый. Урожай – никакой. С него не только с долгами не расплатишься, а в новые влезешь: проводить сев озимых, осеннюю пахоту, зимовку скота, ремонт техники, весенний сев и т. д.
Мне скажут: засуха – стихийное бедствие. А я отвечу: засуха – дело естественное, она в наших степных краях была и будет. Но ведь семь лет, один за другим, погода нас баловала: вовремя – дожди, вовремя – вёдро. Годы были на удивление. Недаром говорили: "Бог перестройке помогает". И что же за эти годы припасли, насколько разбогатели? Весной было сказано: "Имущества фактически нет". А значит, не засуха нас разорила, не слепая безжалостная природа, разорены мы тем же самым традиционным для нас социалистическим методом хозяйствования, умноженным ли, усугубленным безграмотным проведением реорганизации в сельском хозяйстве.
В предыдущих своих заметках писал я: "Долгов своих колхозы не отдадут и к трехтысячному году, их придется списывать".
Что называется, чернила не успели просохнуть, пошло списывание: сначала – в августе, более масштабное – в конце года. Списывали набежавшие проценты на долги, а потом и сами долги, давали долговременную отсрочку, которая не что иное, как списывание долгов. Когда нынче, несколько смутившись тем, что все колхозное имущество уходит за долги и его фактически нет, не желая в это поверить, оставил я свои письмена и пошел в районное управление сельского хозяйства к тамошнему главному экономисту, тот мои резоны с ходу отверг. "Глупости всё это, – сказал он. – Ничего мы не должны… Ну, почти не должны. Рассчитались". – "Как не должны? – не сдавался я. – Здесь два миллиарда кредита, здесь – три. А у тебя прочерки?" – "Это все списано". – "Это не списано, а лишь отсрочено. Позднее, пусть через десять лет, но нужно будет платить".
Мудрый экономист, по прозвищу Гайдар, наставительно сказал мне: "Раз отсрочено – значит, списано. Мы про эти долги уже забыли". – "Тогда, конечно, все в порядке", – согласился я. "Конечно: все в порядке. Это вы всё шумите: черная дыра да черная дыра…"
Конечно, не так все просто, и не дай нынче бог никому руководить колхозом. Добыть деньги, даже свои, кровные, за произведенное молоко ли, мясо, овощи, ох как непросто! И потребитель по копейке отдает. Если отдает. И государство "доить" трудно. Привычной стала картина просящего председателя колхоза: "Горючего – ни капли. Тракторы в борозде стоят. Мазута – ни грамма. Школу и больницу закрывать что ли…" Все это – картина уже привычная. Не от хорошей ведь жизни людям по два года зарплату не платят. Привыкаем к попрошайничеству, к нищете, к тому, что бесплатно работаешь, за бесплатно продукцию свою отдаешь, а потом тебе что-то "выделяют", а потом – "списывают", в забвение всех и всяких, самых элементарных, экономических правил, на которых зиждется человеческая жизнь. И зачем работать? Зачем добиваться, чтобы хозяйство крепло? Выгодней поскулить, поплакаться, чтобы щедрей была милостыня-дотация. А потом все спишется и всем простится.
Такая "экономическая" политика – это развращение работников сильных и развал всего сельскохозяйственного производства страны. Это принцип: "После нас – хоть потоп". Потому что нищие колхозы проедают уже завтрашний и послезавтрашний день, обрекая на еще большую нищету тех, кто будет жить на этой земле после них.
Во-первых, они губят землю, выводят ее из хозяйственного оборота. Из шести миллионов гектаров в нашей области, где еще вчера колосилась пшеница, уже около одного миллиона гектаров просто брошено. Не по силам обработать. Но и оставшиеся пять миллионов гектаров в плачевном состоянии. Идет интенсивное истощение земли. В последние годы пашня практически перестала получать минеральные удобрения, так как они дороги, не по карману нищим колхозам и фермерам. Даже навоз от колхозных ферм, как это было всегда, на поля уже не вывозится: дорого горючее и техники нет.
Идет интенсивное засорение полей сорняками. Использование гербицидов для борьбы с ними полностью прекратилось: нет денег. Культивация на парах сведена до минимума. Приведу пример показательный: взяв землю еще пять лет назад, те же Гришины, чтобы очистить ее от сорняка, проводили до пятнадцати культиваций за сезон, да еще и гербициды применяли. В колхозах нынче проводят одну-две культивации. Зеленый сорняковый потоп – ныне картина обычная.
Потому и скатываемся мы сегодня к урожайности послевоенных времен. Это – в полеводстве. В животноводстве положение гораздо серьезнее. Если зерноводство все последние годы было рентабельным, то есть приносило доход, то животноводство оказалось убыточным, особенно у хозяев не больно радивых. Каждый литр молока приносил хозяйствам не прибыль, а убыток. Переработка была в чужих руках, и ее хозяева диктовали свои цены. А торговать на стороне не сразу научились, да и государство не позволяло.