Неподалеку от их дома находился клуб, но Фрэнки не состояла его членом. В клуб принимали девочек, которым уже исполнилось тринадцать, четырнадцать или пятнадцать лет. По субботам они устраивали вечера с мальчиками. Фрэнки была знакома со всеми участницами клуба. До этого лета старшие девочки принимали ее в свою компанию, хотя и смотрели как на маленькую, но теперь они организовали этот клуб, а ее туда не взяли. Ей сказали, что она еще недостаточно взрослая и злюка. В субботние вечера она слышала их ужасную музыку и видела свет в окнах клуба. Иногда она шла туда и стояла в переулке позади дома, прячась в зарослях жимолости. Она стояла там, смотрела и слушала. Эти их вечера затягивались допоздна.
- Может быть, они передумают и пригласят тебя? - сказал Джон Генри.
- Сукины дети!
Фрэнки всхлипнула и вытерла нос рукавом. Она присела на край кровати, совсем сгорбившись, и уперлась локтями в колени.
- Они болтали по всему городу, что от меня плохо пахнет, - сказала она. - Когда у меня были фурункулы и я мазалась вонючим черным бальзамом, нахалка Хелен Флетчер спросила, чем это от меня так пахнет… Ух, так бы их всех и перестреляла из пистолета!
Она услышала, что Джон Генри подошел к кровати, и почувствовала, как его ладошка легонько погладила ее шею.
- Вовсе ты не плохо пахнешь, - сказал он. - От тебя пахнет сладким.
- Сукины дети! - повторила Фрэнки. - Думаешь, это все? Они говорили всякие гадости о женатых людях. Ох, как я подумаю о тете Пет и дяде Юстасе… И о папе! Все это вранье. Они думают, что я дурочка.
- Я сразу узнаю тебя по запаху, как только ты входишь в дом, даже смотреть не надо. Пахнет как букет цветов.
- Все равно, - сказала Фрэнки, - все равно.
- Как букет цветов, - повторил Джон Генри. Он все похлопывал ее по шее своей влажной лапкой.
Фрэнки выпрямилась, облизнула языком слезы вокруг рта и вытерла лицо подолом рубашки. Она замерла, раздувая ноздри и принюхиваясь к своему запаху, потом подошла к чемодану и достала из него флакон "Сладкой серенады". Она слегка смочила волосы на макушке и вылила немного духов за воротник рубашки.
- Хочешь подушиться?
Джон Генри сидел на корточках перед открытым чемоданом и, когда она плеснула на него духами, поежился. Ему хотелось покопаться в чемодане Фрэнки и внимательно рассмотреть все. Но Фрэнки хотела, чтобы он увидел ее вещи только уложенными, не перебирая их, чтобы он не знал, что у нее есть и чего нет. Поэтому она затянула на чемодане ремень и поставила его опять к стене.
- Ей-богу, - сказала она, - никто в городе не изводит духов больше меня.
В доме было тихо, и только снизу, из столовой, доносилось приглушенное бормотание приемника. Отец уже давно вернулся домой, Беренис заперла дверь из кухни во двор и ушла. В ночной тишине больше не раздавалось детских голосов.
- Надо бы чем-нибудь развлечься, - сказала Фрэнки.
Но заняться было нечем. Джон Генри стоял посреди комнаты, сдвинув колени и заложив руки за спину. За окном кружили ночные бабочки - бледно-зеленые и лимонные, и бились о москитную сетку на окне.
- Какие красивые бабочки! - сказал он. - Им хочется в комнату.
Фрэнки смотрела, как они тихо порхают и бьются о сетку. Бабочки прилетали каждый вечер, как только на ее столе зажигалась лампа. Они прилетали из августовской ночи, вились вокруг окна и бились о сетку.
- Ирония судьбы, - сказала девочка. - Почему они прилетают именно сюда? Они ведь могут летать где угодно и все же постоянно кружатся возле наших окон.
Джон Генри поправил очки, и Фрэнки с вниманием вгляделась в его плоское, маленькое веснушчатое лицо.
- Сними очки, - внезапно сказала она.
Джон Генри снял очки и подул на стекла. Девочка посмотрела сквозь стекла очков, и комната сразу поплыла и скривилась. Потом она отодвинулась на стуле и взглянула на Джона Генри. Его глаза окружали два влажных пятна.
- Очки тебе совсем не нужны, - заявила Фрэнки и положила руку на пишущую машинку. - Что это такое?
- Пишущая машинка, - ответил мальчик.
- А это? - Она взяла в руки раковину.
- Раковина из залива.
- А что это ползет там по полу?
- Где? - спросил он, озираясь по сторонам.
- Да вот, у самых твоих ног.
- А, - сказал он и присел на корточки. - Это муравей. Как же он сюда забрался?
Фрэнки откинулась в кресле, скрестив босые ноги на столе.
- На твоем месте я бы их просто выбросила, - сказала она. - У тебя нормальное зрение.
Джон Генри ничего не ответил.
- Они тебе не идут.
Она протянула мальчику сложенные очки, он протер их розовой фланелевой тряпочкой и снова надел, ничего не сказав.
- Ну хорошо, - продолжала она. - Делай как знаешь. Я же хочу тебе добра.
Пора было ложиться спать. Они разделись, повернувшись друг к другу спиной, после чего Фрэнки выключила моторчик и погасила свет. Джон Генри опустился на колени, чтобы помолиться, и молча долго молился, потом лег возле нее.
- Спокойной ночи, - сказала Фрэнки.
- Спокойной ночи.
Фрэнки смотрела в темноту.
- Ты знаешь, я до сих пор не могу себе представить, что Земля вращается со скоростью около тысячи миль в час.
- Знаю, - ответил он.
- И непонятно, почему, когда прыгаешь вверх, не приземляешься в Фэрвью, Селме или где-нибудь еще, миль за пятьдесят отсюда.
Джон Генри повернулся и сонно засопел.
- Или в Уинтер-Хилле, - продолжала она. - Как бы мне хотелось уехать туда прямо сейчас.
Джон Генри уже спал. Фрэнки слышала в темноте его дыхание и поняла, что именно этого ей так хотелось все лето - чтобы ночью рядом с ней кто-то был. Она лежала и слушала, как он дышит в темноте, а потом приподнялась на локте. Джон Генри был веснушчатый и маленький, в лунном свете белела его голая грудь, а одна нога свисала с кровати. Осторожно она положила руку ему на живот и придвинулась ближе. Казалось, что внутри у него постукивают маленькие часики, и пахло от мальчика потом и "Сладкой серенадой". Такой же запах бывает у бутона маленькой кислой розы. Фрэнки нагнулась и лизнула его за ухом. Она вздохнула, положила подбородок на его влажное острое плечико и закрыла глаза: наконец рядом с ней кто-то спал в темноте и ей было не так страшно.
Белое августовское солнце разбудило их ранним утром. Фрэнки не удалось отправить Джона Генри домой. Он увидел, что Беренис жарит ветчину, и решил, что праздничный обед будет очень вкусным.
Отец Фрэнки читал газету в столовой, а потом пошел в город завести все часы в своем магазине.
- Если брат не привез мне с Аляски подарок, я, честное слово, просто взбешусь, - объявила Фрэнки.
- Я тоже, - сказал Джон Генри.
Чем же они были заняты в это августовское утро, когда ее брат с невестой должны были приехать домой? Они сидели в беседке и говорили о Рождестве. Солнце светило ярко и сильно, одуревшие от его света, кричали и дрались сойки. А они разговаривали, и их слова сливались в простенькую мелодию, и они снова и снова повторяли одно и то же. Они тихо дремали в тени беседки.
Фрэнки не думала ни о какой свадьбе. Вот каким было это августовское утро, когда ее брат должен был приехать домой с невестой.
- О, Господи! - сказала Фрэнки. Карты на столе лежали такие засаленные, а лучи вечернего солнца косо падали во двор. - Все так стремительно меняется в этом мире.
- Да перестань ты говорить об этом, - перебила ее Беренис. - Ты об игре думай.
Фрэнки думала и об игре. Она пошла с дамы пик, которая была козырной, Джон Генри сбросил бубновую двойку. Она поглядела на него. Он так и впился взглядом в ее руки, словно жалел, что у него нет в глазу перископа, чтобы заглядывать в чужие карты.
- У тебя же есть одна пика, - сказала Фрэнки.
Джон Генри засунул в рот ослика и отвел взгляд.
- Жулик, - заявила она.
- Клади свою пику, - поддержала ее Беренис.
Тогда он заспорил:
- Я ее не видел, она была за другими картами.
- Жулик.
Но он продолжал держать карту - грустно смотрел на партнеров и не сбрасывал ее, задерживая игру.
- Давай же, - потребовала Беренис.
- Не могу, - сказал он наконец. - Это валет. Из пик у меня только валет. Я не хочу, чтобы Фрэнки убила его своей дамой. Не стану я так ходить.
Фрэнки швырнула карты на стол.
- Вот! - сказала она Беренис. - Он не соблюдает даже простых правил! Он еще ребенок! Это безнадежно! Безнадежно! Безнадежно!
- Выходит, что так, - согласилась Беренис.
- Как мне все надоело, - сказала Фрэнки. Она села, поджав босые ноги, и закрыла глаза, навалившись грудью на стол. Красные засаленные карты валялись в беспорядке, и от одного их вида Фрэнки стало тошно. Каждый день после обеда они играли в карты, и если бы эти старые карты пожевать, во рту от них остался бы смешанный вкус всех обедов, съеденных в августе, и еще неприятный привкус потных рук. Фрэнки смахнула карты со стола. Свадьба виделась ей чем-то светлым и прекрасным, как снег, и на сердце у нее лежал камень. Она встала из-за стола.
- Всем известно: у кого глаза серые, тот ревнивый.
- Я уже сказала, что не ревную, - ответила Фрэнки, расхаживая по комнате. - Я не могла бы ревновать одного из них и не ревновать другого. Для меня они одно целое.
- А я ревновала, когда мой сводный брат женился, - сказала Беренис. - Ей-богу, когда Джон женился на Клорине, я ей написала, что уши ей оторву. Но видишь, я этого не сделала, и уши у Клорины есть, как у всех людей. А сейчас я ее люблю.
- Дж, - сказала Фрэнки. - Дженис и Джарвис. Как странно!
- Что?