Они принялись ласкаться и тискаться, извиваясь в постели, и я понял, что меня использовали. Честер вошел в квартиру с собственным ключом, спрятался в темной ванной, пробравшись туда из гостиной, и предался не литературному, а литеральному, то есть буквальному, вуайеризму. Головка его члена влажно поблескивала в розовом свете ночника, пока он наслаждался посткоитальной истомой, угнездившись рядом с Ирмой. Мне, как эксгибиционисту, приходилось бороться с чувством удовлетворения, чтобы по-настоящему разозлиться. Я был искусственным членом; одним из этих японских секс-роботов, жутко сложных и запредельно дорогих; я был одноразовой эманацией Честера, пригодной для секса, но безымянной. Я бы избил их обоих, лежащих в постели и почти не сознающих мое присутствие, как если бы я был персонажем какого-нибудь полуночного телешоу. Да, я бы избил их обоих, если бы Честер не был таким огромным и мускулистым, пусть даже и лысым и немолодым. Но в любом случае я имел право на возглас:
- Деньги. Я требую денег.
Честер опешил. Он потрясенно уставился на меня своими большими темными глазами и заорал, прижимая Ирму к себе:
- Хочешь все испоганить?! Осквернить нашу любовь?! Гнусная, грязная проститутка мужского пола!
Несмотря на красивые риторические фигуры и высокие чувства, слово "гнусная", которое он произнес почти, но не совсем как "грустная", отдавало чуть ли не трогательной дешевкой. Я сказал:
- Не смеши мои яйца, если ты знаешь, что это такое.
Свои собственные я запрятал в штаны, прямо на глазах Ирмы и Честера, и быстро оделся, отмежевавшись от этой убогой сентиментальной возни. Закрыв глаза, Ирма проговорила тоном ленивого превосходства:
- Некоторые мужчины, Честер, не знают, что такое любовь.
- Наверное, ты права, моя радость.
- Их можно лишь пожалеть.
- Да, пожалуй.
- Пусть забирает все из моей сумки. В пятницу - алименты.
- Я хочу получить кое-что и от Честера, - сказал я. - Чтобы по справедливости. Он-то с меня получил немало.
- Возмутительно, - сказал Честер безо всякого возмущения.
Я понимал, что, по его представлениям, должно возмущать его в первую очередь: что я с такой фамильярностью обратился к нему по имени, в то время как он, будучи голым, находился не в том положении, чтобы отстаивать собственное достоинство. Он был маменькиным сынком, невзирая на лысину и мощное телосложение, и, как я понимаю, воспитывался в таких правилах, которые давно устарели. Он еще не усвоил нормы социального взаимодействия, соответствующие его сексуальным потребностям. И сейчас имел полное право говорить со мной очень грубо. Но рядом с ним была Ирма, а Ирму он любил и уважал. Когда я оделся и приготовился выйти в гостиную на поиски денег, он обнял Ирму так, словно хотел защитить. Как будто я мог сейчас вытащить пистолет или же запустить в спальню его мамашу.
В Ирминой сумке нашлось меньше сотни долларов. И никаких припрятанных на всякий случай банкнот, засунутых в ящики или вазы: я искал очень тщательно, осмотрел даже загубленные коллажи - мало ли, вдруг в ее пошлых безвкусных конструкциях попадется случайное проявление хорошего вкуса в виде зеленой бумажки. Но нет. Недовольный и злой, я отодрал, что сумел отодрать, от рецензии на "Охотника до буферов". Главным образом это была фотография Карлотты, чего я, собственно, и хотел. Даже не знаю, зачем мне понадобился этот снимок. Молодость, хвастовство, сочинение эпиграммы про историю и истерию. С выдранным куском коллаж смотрелся гораздо лучше. В карманах брюк Честера обнаружилось лишь несколько мелких монет по десять и пять центов; в бумажнике в пиджаке - две пятерки, десятка и кредитная карточка "Дайнерс клаб", которую я повертел в руках с мыслью к рукам же прибрать, но вовремя понял, что это уже прямой путь к щекотливому криминалу. Нет, мне пришлось удовольствоваться скромной суммой в 115 долларов 65 центов. Маловато, если учесть, как много я сделал для них и для их любви, как они сами это называли. Я вернулся в спальню и объявил:
- Прошу прощения, что мешаю вашему психотическому экстазу, но мне надо позвонить.
Их истома неудержимо сходила на нет. Они умильно смотрели на меня совершенно щенячьими, умоляющими глазами. Они снова нуждались в моих услугах, но как они будут расплачиваться? Мир жесток; факты экономической жизни безнадежно жестоки. Я присел на край кровати под прямым углом к Ирме, и, пока я листал телефонный справочник, она робко просунула палец мне между ягодицами. Я проигнорировал данное поползновение. Дозвонился до "Карибских авиалиний" в Кеннеди, выяснил, что у них действительно есть утренний рейс, спросил, сколько стоят билеты, и понял, что мне не хватит даже на эконом-класс. Поэтому я велел Ирме вытащить палец из моей задницы и наехал на Честера по поводу прискорбной нехватки наличности у него в кошельке. Но Честер был кроток и дружелюбен. И даже выразил готовность помочь советом. Он сказал:
- Тебе надо поехать в Майами и отработать проезд. Там все побережье заставлено миллионерскими яхтами. И на островах тоже. На Ки-Ларго, где снимали фильм с Богартом, на Пиджене, на Нижней Матекумбе. Там всегда рады парню, желающему прокатиться в Вест-Индию, если он услужливый, старательный и воспитанный. Им нужны люди работать на камбузе, развлекать скучающих жен и так далее.
- А ты отработал себе проезд? - спросил я.
- Я на камбузе вкалывал, - сказал он. - Уехал из дома, подался в Саванну-ла-Мар. Потом вернулся, не хотел разбивать сердце своей старушке.
- Ну что, Честер, - сказала Ирма, тиская мое бедро, - может, опять сходишь в ванную?
- Ты давай позвони в Ла-Гуардиа, - продолжил Честер. - Авиакомпания "Унум". Они часто летают в Майами. Думаю, ты еще можешь успеть на рейс в шесть утра. Позвони и узнай. У них там "плурибусы", вроде как аэробусы, но не такие большие, поменьше. Но они хорошо зарабатывают на названии. В свое время я тоже работал с этими "плурибусами". Оно, кстати, и патриотично. Я писал им рекламные материалы.
- Это ваша работа? Подвизаетесь в рекламе?
- Прошу прощения, - проговорила Ирма, - а ничего, что я здесь сижу? Может быть, мне уйти, и вы, мальчики, сможете мило поворковать?
- Кое-что из моего есть в подземке, - сказал Честер. Его нагота и вялый, словно поникший ковыль, член (любовь у мужчин ковыляет далеко-далеко позади профессионального призвания) были теперь просто обыденным атрибутом мужской раздевалки. - Соленая рыба от Фолли. У них был "Мастак на соленья", а я предложил: Мастаковский, Реджинальд Мастак-Слюнки-Текут, ван Мастак, О’Мастак и Макмастак, гип-гип-ура!
- Моему папе такое бы точно понравилось, - сказал я.
- Да? А меня теперь называют Мастаком на все мастаки.
- Честер, - резко проговорила Ирма.
- Да, солнышко. - Честер, не глядя, погладил ее, словно какого-нибудь чихуахуа-переростка. - Как насчет яичницы с ветчиной? После такой-то зарядки. Что-то я проголодался.
Он улыбнулся мне и даже вроде как подмигнул. Как будто Ирма была искусственным членом, или катализатором, или машиной, предназначенной для того, чтобы свести нас с ним вместе. Биологический позыв хотел быть стремлением к социальным контактам, но мог достичь этой цели, только будучи перенаправленным на запасной путь постыдного онанизма. Огромные структурные механизмы грохочут вдали, все сообщения закодированы. Ирма притворилась спящей, повернувшись к нам обиженным задом. Честер, теперь одетый и вполне себе светский, пожарил яичницу с ветчиной и рассказал мне о полном провале затеи с кошерной ветчиной, синтетическим продуктом со вкусом одной только ваты и соли. Ее рекламой он не занимался.