Под занавес дооктябрьского периода уместно сделать кое-какие выводы. Итак, самый беглый обзор жизни города Глупова за последнюю сотню лет показывает, что эту жизнь, по крайней мере, культурной не назовешь: то здесь ни с того ни с сего ополчаются на цыгано-синдикалистов, то объявляют гонение на предметы женского туалета, то вешают детей фактически за литературные убеждения, то строят никому не нужную каланчу - да чего уж тут толковать, всего, как говорится, не перечислишь. Но вот в чем вопрос: действительно ли глуповцы просто-напросто оголтелые дураки, раз у них в городе издревле совершался бесконечный карнавал разных чудачеств и безобразий? Конечно же дураки… Только есть подозрение, что дурость их - это не что-то изначальное и объективное, как материя, а исключительно продукт взаимодействия с администрацией, некое вещество, которое выпадает в осадок в результате реакции глуповцев с глуповскими властями. Ведь у нас дураков точно не больше, чем, предположим, во Франции, и дело вовсе не в том, что у них дуракам воли такой не дают… хотя нет, дело именно в том, что у них дуракам воли такой не дают, потому что всякая культурная власть существует еще и на тот предмет, чтобы окорачивать дураков, а у нас наоборот - чтобы им всячески потакать. Эта халатная политика, видимо, объясняется восточной леностью и бесшабашностью нашей администрации, ибо проще простого сделать ставку на дурака, который, конечно, пороха не выдумает, но зато ни одного поползновения не допустит. В частности, по этой причине в Глупове всегда бытовало фундаментальное взаимонепонимание между властями предержащими и народом; цели у них частенько могли быть общие, но непосредственные интересы не совпадали практически никогда, и поэтому неудивительно, что в результате такой реакции в осадок выпадали обоюдодурацкие настроения. С одной стороны, глуповцы, беззащитные и доверчивые, как дети, да еще крепко напуганные монголо-татарскими приемами управления, с тоски уходили во всякие пустяковые интересы и на худой конец могли в отместку тоже что-нибудь монголо-татарское отчудить, а власти предержащие, со своей стороны, бессовестно пользовались этой слабостью и мудрствовали над городом, как хотели.
Шесть комиссаров
Армия всемирного высвобождения безобразничала в Глупове до ранней весны 1919 года, а потом ей пришел конец: из губернии нагрянули части особого назначения и разгромили высвобожденцев, правда, порубав под горячую руку кое-кого из мирных глуповских обывателей, не в добрый час вышедших со двора. В течение двадцати четырех часов чоновцы выявили всех монархистов, думцев и капиталистов, за которыми высвобожденцы с переменным успехом охотились около полугода, - ребята из комендантского взвода загнали всю остатнюю контру в овраг, лежащий сразу за выгоном, и перестреляли из пулемета. Они были ребята простые и дельные и с классовым врагом антимоний не разводили.
В качестве властей предержащих сразу за чоновцами прибыли в Глупов шесть единомышленников покойного Стрункина, шесть комиссаров, которые составили ревсовет. Народ это был искренний, энергичный, но неподготовленный; наиболее подготовленные по причине гражданской войны к этому времени лежали уже в земле, и преемники их особыми политическими талантами не блистали.
Первая попытка коллегиального градоправления, надо заметить, дала трещинку изначально, так как верховодила в ревсовете все одно фигура наиболее одаренная в политическом отношении, а именно Николай Емельянович Беркут, мужчина уже в годах; вероятно, комиссар Беркут потому выдвинулся на первые роли, что в нем выгодно совместились качества практически на все случаи жизни: он был и рохля и педант, и филантроп и пламенный судия, и строптивец и демократ; то есть когда ему это было выгодно, в нем просыпался рохля, а если политическая ситуация требовала того - пламенный судия.
Строительство нового образа жизни, начатое еще Стрункиным, шесть комиссаров продолжили на свой оригинальный манер - фигурально выражаясь, они не стены начали возводить, опираясь на фундамент стрункинских преобразований, а первым делом взялись за парадный подъезд и разного рода орнаментацию. Второй комиссар, например, основательно перекроил глуповскую топонимику, и в городе, между прочим, появилась площадь имени товарища Стрункина - бывшая Соборная, проспект Стрункина - бывшая Дворянская, улица Стрункина - бывшая Большая и даже Стрункинский тупик, который прозывался до революции Козьим спуском. Третий комиссар ревизовал гимназию, нашел, что в ней учат черт-те знает чему, и распорядился отныне преподавать только политическую экономию и историю революций. Четвертый комиссар отменил воскресенье, как день, имеющий религиозную подоплеку, и перенес выходной на вторник. Пятый комиссар запретил новогодние елки, обручальные кольца, поминальные блины, портсигары, пенсне, гарусные люстры и вышивки под стеклом. Шестой комиссар целиком посвятил себя атеистической пропаганде и, в частности, велел вскрыть могилу Студента Холодных Вод; когда доброхоты вытащили из земли полуистлевший гроб, Шестой комиссар самолично отодрал крышку, указал перстом на какие-то тряпочки и кости, мелкие, точно птичьи, и на высокой ноте провозгласил:
- Это же смех, товарищи, на основе чего эксплуататоры размагничивали народ!
Комиссар Беркут, в котором на время проснулся рохля, наблюдал за этими революционными мероприятиями и постепенно приходил к тому мнению, что его соратники не прониклись пониманием исторического момента; исторический момент диктовал необходимость учреждения диктатуры пролетариата, а как раз пролетариата в Глупове-то и не было, так как единственное промышленное предприятие, именно фарфоровый завод, построенный при Максиме Максимовиче Патрикееве, еще в пятом году был сожжен правительственными войсками. Таким образом, во исполнение учения требовалось срочно обзавестись пролетариатом, и комиссар Беркут пришел к хитроумному решению построить-таки видообзорную каланчу, тем самым убив не двух, а целых четырех зайцев: во-первых, в ходе строительства каланчи самообразуется пролетариат, во-вторых, городские низы получат мобилизующее занятие, в-третьих, появляется возможность вставить дополнительное перо старому режиму, которому так и не удалось выстроить каланчу, в-четвертых, с нее откроются бодрящие горизонты. И вот опять навезли известки, бревен для стропил, клейменого кирпича, на который пошла западная стена отдаленного Горицкого монастыря, сформировали две бригады каменщиков, нагнали босяков для рытья нового котлована - то есть, во всяком случае, в Глупове уже стал складываться собственный пролетариат, - и работы вот-вот должны были развернуться, да не тут-то было: из-за кое-каких конструктивных деталей шестеро комиссаров впали в продолжительную дискуссию. Второй комиссар рекомендовал возвести видообзорную каланчу на месте старого котлована, в котором были похоронены рабочие с фарфорового завода, и тем самым усилить ее идеологическое воздействие. Третий комиссар характеризовал этот проект как кощунственную вылазку затаившегося врага и предложил выстроить каланчу из какого-нибудь полудрагоценного металла, а отнюдь не из старорежимного кирпича, дискредитирующего идею. Четвертый комиссар настаивал на том, чтобы видообзорное сооружение было непременно самым высоким в мире, и при этом грозил расколом. Пятый комиссар вообще открещивался от строительства каланчи, полагая, что целесообразнее идее будет соорудить фаланстер для пролетариев с вегетарианской столовой, теплой уборной, наказательным чуланом и залом для тихих игр. Шестой комиссар пошел еще дальше: он предложил сровнять город Глупов с землей и возвести на его руинах поселение людей будущего из горного хрусталя. Что касается комиссара Беркута, то он категорически возражал против оголтелых проектов своих соратников и твердо стоял на том, что совершенно неважно, где именно, в каком виде и из чего будет построена каланча, хоть в виде сторожки, из соломы и на соплях, поскольку она есть не цель, а средство исполнения великих предначертаний. Как ни убедительны были доводы Первого комиссара, прочие комиссары не сдавали своих позиций, и поэтому со строительством каланчи вышла продолжительная заминка; бригада землекопов, правда, уже вовсю ковыряла землю под котлован, но работы были вскоре пресечены до полного прояснения ситуации, что, впрочем, не помешало бывшим босякам исправно получать свой паек хлебом, сахаром и гвоздями. Между прочим, этой заминкой воспользовался кое-кто из прожженных глуповцев, и они по старинке начали подбираться к запасам извести, бревен и клейменого кирпича. Такое реликтовое непонимание текущего момента вогнало комиссаров в тяжкие размышления, поскольку они ожидали чего угодно, но только не рецидива старорежимных замашек на заре новой жизни, когда сама собственность - первейший враг нравственности - была успешно изведена и, стало быть, исчезла единственная теоретическая предпосылка для хищнических повадок. Однако делать было нечего, и, подчиняясь неизъяснимым законам действительности, комиссар Беркут распорядился взять под охрану запас строительных материалов; впрочем, после того как милиционеры застрелили на месте преступления троих парней из Навозной слободы, глуповцы к строительным материалам сразу поохладели.