В своем романе "Исидор Калинофф, человек и гражданин вселенной", Айзек Обломофф мастерски рисует сцены быта литературного андеграунда последнего десятилетия советской власти. Особенно удаются ему сцены застолья и обязательных разговоров по душам, столь необходимых русскому, затерянному в огромных заснеженных пространствах, человеку. Также не уклоняется автор и от описания женщин, подруг Калиноффа, которые сопровождали его по жизни. Со столь странным и абсолютно, с точки зрения большинства, неудачливым человеком, говорит Обломофф, могли жить только лишь такие же неудачницы или, наоборот, особенно самоотверженные женщины, которых на Руси хватало всегда. После развода с женою, искренне считавшей его идиотом, Исидор одно время знался с некоей литературной дамой, у которой была своя квартира в Москве под крышей одной из старых высоток, из окна которой была видна кольцевая дорога и массивы унылого подмосковного леса. Дама писала детские повести, была ярко-рыжей, имела во рту вставной золотой зуб и по часам пила из чайника кипяченую воду, совершенно в конце концов сведя этим с ума Айседора, который с облегчением ее покинул. О литературных достоинствах детских повестей дамы мы умолчим. Какое-то время после этого он жил с приблудшей поэтессой, необыкновенно восторженной и наивной, которая вскоре, к сожалению, умерла от туберкулеза. Но наиболее длительной связью Калиноффа, продолжавшейся почти десять лет, была жизнь с необыкновенно влюбленной в него еврейкой по имени Инга Бланк, которая по нелепой случайности погибла, попав в гололед под пригодную электричку. После этого Калинофф надолго загрустил и почти не встречался с женщинами, опасаясь опять потерять кого-то из них, справедливо (а быть может, надуманно) полагая, что его собственная несчастливая судьба отражается и на его подругах.
– Мы, Исидорушка, совершенно заброшенные и никому неизвестные русские мужики, – говорил ему за бутылкой водки в каком-то грязном мытищинском кабаке такой же, как и он, безвестный и непризнанный литературный гений, – но нас, Исидорушка, любят русские бабы, а также бабы еврейские, молдавские, польские, и еще черт знает какие, в том числе даже и африканские, и, следовательно, мы существуем! Бабы кого попало, Исидорушка, любить не будут, у них насчет этого очень четко поставлено, у них на того, кто в природе не существует, особый нюх имеется и особый глаз.
Исидор тогда подумал, что, может быть, этот его приятель прав, и кого попало русские бабы любить не будут. Вот и славненько, решил он для себя, глядишь, продержусь на плаву еще какое-то время, а там, глядишь, напишу наконец гениальный роман! В это время как раз в стране началась перестройка.
Знакомство по объявлению (Оск.)
Он волновался, как будто ему было шестнадцать лет, и о шел на свое первое в жизни свидание. Во дворе старого монастыря, где они договорились встретиться, взад и вперед проходили экскурсии, и он не мог сразу найти ее глазами. В объявлении он написал, что глаза у нее должны быть зелеными, волосы каштановыми, и возраст не более двадцати пяти лет. Она, со своей стороны, просила, чтобы у него не было вредных привычек. Когда они наконец вычислили друг друга в толпе экскурсантов и вынужденно пошли на сближение, оба сразу же поняли, насколько они ошиблись. Вредных привычек у него, разумеется, было хоть отбавляй, а ей, без сомнения, исполнилось все тридцать пять, если не больше. Они долго вежливо беседовали о посторонних вещах, и когда наконец-то расстались, и он, и она, несомненно, испытали огромное облегчение, зарекшись на всю жизнь давать в газету брачные объявления. Спустя какое-то время он встретил ее в загородной электричке, и они все два часа, пока поезд шел до Москвы, провели в обществе друг друга, расставшись почти что друзьями.
Исидор (Изыск.)
Участие Исидора в перестройке, пишет Обломофф в своем неизданном романе, не подтверждено какими-либо материальными свидетельствами, но, несомненно, оно имело место. Впрочем, в перестроечной прессе встречаются две или три весьма остроумные и смелые статьи, подписанные псевдонимом "Азовский", и поэтому смело можно утверждать, что они принадлежат именно Исидору. В одной высмеивается тогда еще президент вот-вот готового рухнуть Советского Союза (вполне понятно, почему автор взял псевдоним), а в другой – известный академик, на которого тогда молились чуть ли не как на икону, публично выпоротый автором за какую-то пустячную провинность. Помимо этих, почти стопроцентно принадлежащих ему статей, есть и другие, косвенные подтверждения участия Калиноффа в общественной жизни страны, и даже прямое его отношение к защите Белого дома, где на некоторых фотографиях, которых, к сожалению, у нас сейчас нет, он изображен рядом с Борисом Ельциным и его ближайшими сподвижниками. Впрочем, могло ли быть иначе, зададимся мы вопросом, мог ли русский интеллигент, пусть и проживший большую часть жизни в условиях андеграунда, не участвовать в таких эпохальных событиях? Разумеется, нет, тут же отвечает Обломофф, и добавляет, что на этом, к сожалению, участие Калиноффа в перестройке закончилось, ибо из Крыма пришла печальная весть о смерти его отца, с которым они уже лет пятнадцать не поддерживали никаких отношений, и тридцатичетырехлетний Исидор был вынужден вернуться в Аркадию, где сначала занимался похоронами, а потом вступал в наследство огромным особняком, населенным к этому времени многочисленными приживалами, с которыми он, более или менее успешно, боролся год или два. В процессе этой борьбы у него неоднократно возникало желание плюнуть на все, в том числе и на свой аркадьевский особняк, и вернуться в привычное для него московское подполье, но тут как раз пришло время для нового романа, и он, бросив все, с увлечением отдался этой привычной и сладостной для него работе.