Начинается "Евангелие от Обломоффа" так, что ничего, казалось бы, не предвещает дальнейших необыкновенных событий, достойных пера нового евангелиста. Автор преподносит читателю картины из своего детства, увиденные глазами испуганного и удивленного мальчика. Вот озеро за городом, посреди желтеющих и алеющих увядающими листьями осенних виноградников. Вокруг высятся горы, дует холодный ветер, и круглая чаша озера кажется провалом к центру земли. Вода в нем похожа на неподвижное темное стекло, и так гипнотизирует маленького наблюдателя, что у него возникает непреодолимое желание сделать шаг вперед и раствориться навеки в этой темной неподвижной воде. Впоследствии, обращаясь к этому образу молчаливого горного озера, Обломофф не раз подчеркивал, что, возможно, это был некий знак, некий призыв свыше, посланный ему во спасение некими благоволящими к нему силами, и если бы он действительно бросился в воды этого мрачного озера, то не было бы и всей его последующей мученической жизни. Не было бы того креста, того груза житейских событий, который он был вынужден тащить долгие годы. Картина октябрьского небольшого озера в окружении увядающих и давно уже лишенных плодов виноградников сменяется картиной фейерверков, которые несколько раз в году устраивали на набережной маленького крымского городка, в котором жил автор. Устраивал их некий отставной артиллерийский полковник, который никак не мог смириться с тем, что война с немцами закончилась уже пятнадцать лет назад, и компенсировал свою ностальгию по прошлым славным денечкам красочными зрелищами, которые необыкновенно разнообразили жизнь погруженного в дрему и скуку провинциального южного города. Это был подлинный праздник для местных детей, и Виктор К. (такое имя дает Обломофф своему герою) в компании других мальчишек восторженно и с бьющимся от радости сердцем глядел, как в звездное небо взлетали сотни ракет, шутих и ярких комет, рассыпаясь потом над головами зрителей разноцветными красочными гирляндами, похожими на соцветия неведомых тропических цветов. В воздухе после фейерверков несколько дней пахло порохом, а в разных концах города то тут, то там восторженные мальчишки находили пустые гильзы от сгоревших в небесах ракет и шутих, которые пахли не менее приятно и резко. Восторг от фейерверков, устраиваемых отставным артиллерийским полковником, был так высок и так баснословен, что сравниться с ним, пожалуй, мог только восторг, доставляемый бродячим зверинцем, раз в год, неизвестно откуда и зачем, приезжавшим в город и располагающимся на пустыре возле моря, посреди заброшенных татарских виноградников. Зверинец действительно возникал словно из ничего, из воздуха, вчера его еще не было, а назавтра он уже стоял на своем законном месте посреди виноградников, со всеми фургонами, прицепами и полуторками, на которых располагались клетки с невиданными здесь животными. Народ валом валил посмотреть на угрюмых медведей, пускающих слюну между огромных желтых зубов, и глядящих на восторженных мальчишек маленькими зоркими глазами; на лениво потягивающихся в тесных клетках львов и полосатых, свернувшихся клубком, словно спящие кошки, тигров. Здесь были жирафы, пони, зебры и лошади Пржевальского, здесь была целая стая выпрашивающих фрукты обезьян, здесь были черепахи и ядовитые змеи в террариуме, здесь за оградой из проволоки сидели огромные нахохлившиеся орлы, мечтающие о небе и свободном полете. Здесь было все, что необходимо в детстве ненасытному мальчишескому воображению, и оно непрерывно мяукало, рычало, ревело, потягивалось, обнажало клыки, издавало оглушительный рев и рык, блеяло, хохотало и наполняло воздух непередаваемым запахом конюшни, цирка, и проезжей сельской дороги, слаще которой не было в мире ничего, разве что запах пороха, оставшийся в старой гильзе от взорвавшегося год назад фейерверка. Заезжий зверинец, пробыв в городе несколько дней и съев всех находившихся здесь лошадей и ишаков, исчезал так же внезапно, как и появлялся, словно бы растворялся в чистом утреннем воздухе, оставив от себя горы помета, кучи использованных разноцветных билетов и тот непередаваемый запах заезжего внезапного чуда, который держался здесь еще целый год, и сравнить который было абсолютно не с чем. Если бы не было этих двух невероятных вещей в жизни Виктора К., подчеркивает Обломофф, то он, безусловно, не выжил бы в этом сонном и страшном провинциальном захолустье, и не смог стать Богочеловеком, взошедшим наконец на предназначенную ему Голгофу, и насмерть удивившего нового евангелиста, создавшего историю его удивительной жизни. Заезжий зверинец с разноцветными фантиками входных билетов и распускающиеся в небе гирлянды сверкающих фейерверков – это вещи божественные, подчеркивал Обломофф, они посланы свыше, чтобы удивить и вдохновить нас, и сделать хотя бы чуточку ближе к Богу.
Странно, пишет Обломофф, но понятия добра и зла в нас заложены, кажется, еще до нашего рождения, и сами явления природы, окружающие человека с детства, помогают ему сделать выбор в пользу того, или иного. Для Виктора К. добро, безусловно, олицетворяли белые чайки, легко и плавно кружащие над берегом моря и своими криками будящие воображение видениями дальних стран, белых пароходов, необыкновенных приключений и той свободы, которая всегда с этим связана. Зло же, безусловно, заключалось в бесчисленных стаях черных ворон, оккупировавших столетние прибрежные тополя, и своим мерзким переругиванием, драками, сварами, резкими гортанными криками и кучами помета, низвергаемыми с тополей вниз, повергающие жителей города в некий священный ужас. Между воронами и чайками ежедневно происходили жестокие сражения, в которых на землю лились реки крови, падали бездыханные трупы, летали в небе тучи окровавленных белых и черных перьев, а воздух оглашался то радостными победными криками одерживающих победу чаек, то не менее радостными воплями ворон, отгоняющих чаек от своих законных, оккупированных ими еще во времена оно, тополей. Чайки и вороны сражались ежедневно и ожесточенно, они ненавидели друг друга, как ненавидят друг друга добро и зло, и в этой вечной яростной схватке не могла победить ни одна из сторон, как бы напоминая людям, что борьба добра и зла вечна, что она началась еще издревле, происходит сейчас и будет происходить всегда, до скончания века. Борьба черных ворон и белых чаек напоминала войну черных и белых ангелов, и она, безусловно, была послана людям в назидание, как напоминание о том, что надо вечно быть начеку, что дьявол не дремлет, и белые сонмы небесных ангелов хоть и охраняют ежедневно и ежечасно немощного и склонного к падению человека, но тоже не всесильны, и поэтому существование человека есть вечная игра с жизнью и смертью, вечная ходьба по натянутой в небесах проволоке, на которой каждый неверный шаг может обернуться падением вниз. Борьба черных ворон и белых чаек подкреплялась необыкновенными знамениями в небе, на которые никто не обращал внимание. Там тоже ежедневно происходили схватки белых и черных воинств, тоже раздавались победные и радостные клики, вопли ужаса и погибели, лились на землю реки небесной алой крови, и окрашивали закаты и восходы над городом в цвет свежей, льющейся из смертельно раны жидкости. Виктор К. с ужасом наблюдал за окружающими людьми, сонными и сытыми, безразличными ко всему провинциалами, которые, естественно, не смотрели на небо и не видели тех сражений, которые происходили там ежедневно, утром и вечером, а если что-то и видели, то принимали это за обыкновенные атмосферные явления, от которых все давно просто устали. Если же они и смотрели на что-то, то разве что на ежедневную войну ворон и чаек, в которой не было победителей, и которую по наивности решили прекратить тем, что стометровые тополя у моря просто спилили, воображая, что это навсегда прогонит из города черных ворон. Как же они ошибались! Вороны просто переселились на вершины зеленых, похожих на свечи, кипарисов, и схватки их с чайками, происходившие раньше в одном месте, и напоминавшие одно большое поле боя, теперь разбились на сотни мелких стычек, рассредоточенных по всей огромной городской долине. Более мощные и сильные чайки были не так увертливы, как наглые и хитрые вороны, которые атаковали их в полете внезапно и подло, сразу по несколько штук, иногда заклевывая чайку до смерти, но, получив заслуженный удар сильным клювом белой окровавленной птицы, тут же теряли ориентацию и прямо в воздухе испускали дух. Мир наполнен светом и тьмою, он наполнен борьбой белых и черных сил, борьбой добра и зла, наполнен бесчисленными ангельскими легионами и не менее бесчисленными стаями демонов, наполнен знамениями и знаками, которые просто надо уметь читать, – это все вынес Виктор К. еще из детства, из маленькой южной Аркадии, ничем не примечательного городка на берегу Черного моря. Пророки и мессии всегда приходят из маленьких и ничем не примечательных городков, тут же подчеркивает Обломофф, и их внешне незначительное и скромное происхождение только подчеркивает те высокие подвиги, которые предстоят им в будущем. То, что ничто в мире не проходит бесследно и не дается человеку даром, Виктор К. понял очень скоро, когда однажды, уйдя в горы, – он любил один ходить в горы и скитаться там до вечера, а иногда задерживаясь и до утра, зная, что родителям нет до него дела, – очень скоро Виктор понял, откуда у него такое всевидение, резко отличающее его от других детей. Однажды, взобравшись высоко в горы, откуда открывался великолепный вид на Аркадьевскую долину, казавшуюся чудесной жемчужиной, лежащей на берегу моря, он встретил странного человека.
– Здравствуй, Виктор! – сказал ему незнакомец, очень приветливый и моложавый, которого, казалось бы, портило только его необыкновенно бледное лицо.
– Здравствуйте, – ответил ему Виктор.
– Зачем ты забрался так высоко в горы? – опять спросил, ласково улыбаясь, незнакомец.
– Я люблю одиночество, – ответил ему Виктор.
– Почему? – спросил тот.
– Меня не понимают мои близкие, и я не могу найти с ними общий язык.