– Как-как, – ответил ему уже не так вежливо чеченский или грузинский торговец, и, между прочим, без малейшего акцента, который у него внезапно куда-то исчез, – как сказал, так и не продается. Сам ношу уже год, привык к этой шапке, и не хочу ее продавать. Купи, если хочешь, валенки или кирзовые сапоги, совсем дешево отдам, вижу, что ты студент, и больших денег у тебя нет!
– Послушайте, – умоляюще прошептал несчастный поэт, и даже, подойдя ближе к несговорчивому торговцу, схватился за отворот его кожаного пальто, – послушайте, я поэт, мне необходима эта заветная шапка, меня без нее девушки не будут любить!
– Девушки любят дорогих и красивых, – с презрением и все на том же чистейшем русском языке ответил ему торговец, отрывая руки Андрея от своего кожаного воротника, – но если хочешь, я продам тебе ее за десять тысяч рублей, в виде исключения, но только без звездочки, за звездочку давай еще одну тысячу!
Андрей, у которого с собой была как раз искомая сумма, то есть десять тысяч рублей, сразу же отдал их торговцу, и пообещал завтра же принести за звездочку еще тысячу.
– Завтра принесешь, завтра же и получишь свою звезду, – ответил ему равнодушно торговец, отстегивая от шапки маленькую алую звездочку и вручая ушанку Андрею, который сразу же водрузил ее себе на голову, и, прокричав торговцу спасибо, тут же побежал с блошиного рынка восвояси.
Андрей спешил побыстрее добраться домой и успеть записать на бумаге заветное стихотворение, озаглавленное им заранее, как мы уже помним, одним-единственным словом "Шапка". Однако написал он свое стихотворение или нет, в точности неизвестно, поскольку домой Андрей в этот вечер не вернулся, и куда он делся, никому неизвестно. Неизвестно также, в чем состояла его заветная тайна, разгадать которую он так упорно стремился, ибо тайна навсегда исчезла вместе с подававшим большие надежды молодым ярославским поэтом. Поэт сгинул неизвестно куда, как в воду канул, сколько его ни искали по милициям и по психиатрическим лечебницам (на всякий случай, по совету знающих людей, которые утверждали, что поэты иногда, особенно будучи одержимы навязчивой идеей, сходят с ума, и их можно искать где угодно, в том числе и в заведениях для временно или навечно сошедших с ума), – сколько ни искали Андрея по психушкам и по милициям, а заодно уж и по моргам и разным подпольным ярославским притонам, так и не смогли отыскать, словно он и не жил на земле никогда. По странному стечению обстоятельств, примерно в это же время в другом городе, а именно в Москве, появился молодой и подавший определенные надежды поэт, но был ли это Андрей или кто-то другой, нам достоверно не известно. Зато доподлинно известно, что уже через несколько дней паника на ярославских рынках, а вслед за ними и во всем городе, как-то сама собой улеглась. Милиция и окрестные военные части были возвращены в свои казармы, полк грозных ракет "Кипарис Д." был снят с боевого дежурства и вновь замаскирован не то под детский сад, не то под мирную, поросшую весенними первоцветами пасеку. Нашлась, между прочим, и заветная шапка Андрея, и опять почему-то на прилавке у того самого торговца нерусской национальности, который ему ее когда-то продал. Только вот золотой звездочки на ней почему-то нет, и сияет на месте исчезнувшей звездочки аккуратное круглое отверстие, оставленное не то от пули, не то от чего-то еще, такого же острого и безжалостного. И тайна, которую так хотел разгадать Андрей, тоже до сих пор никому неизвестна, и что это была за тайна, остается только гадать.
После того, как Обломофф рассказал эту историю, Доктор Обрезание некоторое время молчал, а затем все же сказал:
– Спору нет, история хорошая, а некоторые моменты в ней просто восхитительные, и выдают всю глубину вашего писательского мастерства, так и просясь, чтобы их перенесли на бумагу. Я вообще вам советую, как писатель писателю, со временем превратить эту истерию в рассказ и добавить его к тем шедеврам, которые вы уже написали. Но при всем уважении к вам все же скажите, какое отношение имеет она к обрезанию, вокруг которого все здесь и вертится?
– А какое отношение к обрезанию имеет ваша предыдущая история про Город Лжецов? – резонно спросил у него Обломофф. – Ровным счетом никакого отношения ни к обрезанию, ни к моему нынешнему болезненному состоянию, вызванному вашим коварством и моей наивной беспечностью, обе эти историй решительно не имеют. Хотя я и надеюсь, что в конце концов хотя бы один из нас сможет рассказать другому нечто подобное!
– Помилуйте, коллега, – воскликнул в запальчивости Доктор Обрезание, – ваше нынешнее болезненное состояние не отличается ничем от моего собственного болезненного состояния! Я ведь вам уже говорил, что сопереживаю каждому обрезанному пациенту, которого лишаю кусочка абсолютно ненужной, и одновременно, как мы уже выяснили до этого, священной крайней плоти, и поэтому перманентно, по существу, хожу с воспаленным фаллосом, испытывая из-за этого множество затруднений и даже серьезных проблем. Я даже из-за этого не женился, хотя, уверяю вас, у меня было множество вариантов устроить свою личную жизнь!
– Сочувствую вам, Андроник Соломонович, – ответил ему Обломофф, – но, к сожалению, пока не зажил мой собственный фаллос, ничем помочь вам не могу. В том смысле, что не имею возможности сосватать вам какую-нибудь невесту!
– Ах, дорогой коллега, – резонно возразил ему Андроник, – какая-нибудь за такого прожженного обрезалу, как я, к тому же живущему под множеством настоящих, а также вымышленных имен, ни за что не выйдет. Здесь необходима мужественная женщина, вроде тех женщин-революционерок, что так выпукло и ярко описаны в ваших романах!
– Ах, мои романы, мои романы, – отозвался на это со стоном Обломофф, стараясь лежать на спине и ненароком не зацепить перебинтованным фаллосом, который с утра у него особенно сильно болел, за край журнального столика, на котором к этому времени громоздилась уже целая батарея всевозможных бутылок. – Ах, мои романы, мои романы, мне кажется, что после моей операции я просто элементарно не выживу и уже ничего не смогу написать! Скажите, а что это вы говорили про разные вымышленные и невымышленные имена, под которыми вы живете? Вы что, не одесский еврей, и не бежали из Советской России в трюме торгового корабля, очутившись в итоге в этой благословенной стране?
– Одесский, одесский, – замахал в ответ ему Андроник, – самый настоящий одесский еврей, и действительно бежал из Советской России в трюме торгового корабля, перевозившего не то стратегические ракеты, не то муку и масло для находящегося в блокаде Острова Свободы, и попавшего в жестокий шторм, переломивший его пополам и прибивший ту половинку, в которой прятался я, страстно моля Всевышнего о спасении, к берегам некой нейтральной страны. Видя, как вокруг вздымаются до неба океанские валы и идут на дно все те стратегические ракеты, а также мешки с русской мукой, предназначенные для Острова Свободы (ракеты тоже предназначались для какого-то острова), я поклялся Всевышнему, что если выживу, то посвящу все свои силы и весь свой талант какому-нибудь богоугодному делу. Более богоугодного дела, чем обрезать восьмидневных, а также вообще всех желающих этого евреев, я в жизни не знаю. Вот так я и стал сначала рядовым обрезалой, а потом уже и заслуженным Доктором Обрезание, известным каждому последователю Иеговы на этом земном шарике. Однако мое настоящее имя все же не Андроник Соломонович Новосельцев, и даже не Гилад Шиай (я говорил вам про Гилада Шиая?), хоть с этими именами я и сросся, можно сказать, навечно, так что уже невозможно сказать, где кончаются они и начинаюсь я сам. Настоящее мое имя Аарон Вагнер, но этого не знает никто, все, кто когда-то знал об этом, давно уже умерли, и вы единственный человек на свете, который проник в мою сокровенную тайну!
– А что в ней такого сокровенного? – С улыбкой опросил у него Обломофф. – Подумаешь – Аарон Вагнер! Обычное еврейское имя, каких, между прочим, тысячи на земле, и даже более звучных и приятных на слух, чем это!
– Этим именем, – страшным шепотом ответил ему Андроник Вагнер, – нарек меня в трюме переломившегося надвое и идущего на дно корабля сам Иегова, благословивший перепуганного и нахлебавшегося океанской воды еврея на подвиг бесконечного обрезания, который займет всю мою жизнь! Вот почему это самая страшная тайна, которой владею я, и в которую, надеясь на вашу честность и порядочность, а также на ваше молчание, посвятил вас!
– Скажите, – спросил у него после некоторого молчания Обломом, – а вы часом не советский, то есть, прошу прошения, не русский шпион? Что-то все это очень запутано и сомнительно, все эти ваши бесконечные имена, из которых невозможно выбрать ни одного настоящего, все это ваше сопереживание страждущим пациентам, все это ваше чудесное бегстве из-за железного занавеса и не менее чудесное спасение во время жестокого шторма, – скажите, а не завербованы ли вы советской разведкой для некоей секретной миссии?
– Для обрезания миллионов евреев и для работы во славу дела Иеговы? – от души рассмеялся в ответ на это Доктор Обрезание. – Помилуйте, батенька, это было бы правдоподобно в единственном случае: если бы в КГБ сидели одни тайные приверженцы Иеговы, почитатели Иеговы, то есть, прошу прощения, обыкновенно евреи, маскирующиеся для проформы под русских, а это, согласитесь, полнейший бред и абсурд! Так что никакой я не советский, не русский, и не иной шпион, а обыкновенный обрезала с двадцатипятилетним стажем, сопереживающий всем своим несчастным клиентам!
– Как знать, как знать, – загадочно ответил ему Обломофф, – неисповедимы пути Господни, и многое существует на свете, что не подвластно уму и тысячи мудрецов! Во всяком случае, спасибо за обрезание, и не обессудьте за ту историю, которую я вам рассказал!
– Про несчастного поэта, сошедшего с ума на почве покупки обычной шапки?