- Настоящая проблема - это посещаемость! - не умолкала госпожа Крювелье. - Из-за этого мы не хотели зачислять его в лицей. Без сомнения, ему лучше посещать частную школу Магеллана, в этом заведении нет религиозного уклона. Правда, к сожалению, там учатся и девушки. Вероятно, вы считаете меня отсталой?
- Нет-нет, мадам, - поспешил опровергнуть ее Жан-Марк.
Она поблагодарила его теплым взглядом, и синева ее глаз восхитила Жан-Марка. "Наверно, она была хорошенькой", - подумал он.
- Я сразу поняла, месье, что вы не принадлежите к жалким университетским смутьянам, возомнившим себя цветом французской молодежи. Если у вас возникнет малейшая проблема с Жильбером, обращайтесь ко мне - мы решим ее вместе. А вот и он!
Жильбер торопливо вошел в гостиную. Он был небольшого роста, со светлыми волосами, стройный, слегка нервный, с широкими скулами, коротким носом и живыми блестящими глазами. Поцеловав руку бабушке, он обратился к Жан-Марку:
- Извините, что заставил вас ждать, но преподаватель физики задержал нас после урока на десять минут, чтобы вернуть тетради с домашним заданием.
- Ничего страшного, не беспокойтесь, я пришел недавно, - ответил Жан-Марк.
Посмотрев на них с нежностью, госпожа Крювелье мягко проговорила:
- Вот и хорошо, отправляйтесь-ка учиться.
Жан-Марк шел следом за Жильбером по длинной галерее, стены которой украшали картины, причем в таком количестве, что рамы их соприкасались. В просвете между двумя портретами Жан-Марк заметил дверь, прикрытую портьерой.
- Это моя спальня, - сказал Жильбер, приглашая Жан-Марка войти.
Комната больше походила на кабинет: три стены заняты книгами, в одном из стеллажей устроена ниша для дивана. На стене по обе стороны окна под стеклом висели рисунки. Жан-Марк узнал Матисса и Дюфи.
- Вам они нравятся? - спросил Жильбер.
- Очень!
- А я видеть их больше не могу! Бессодержательно, поверхностно… Кажется, что художники просто валяют дурака, решив посмеяться над нами.
- Да, вы - сложная личность! - воскликнул Жан-Марк, подумав про себя: "Валери права - противный парень. Может, и неглупый, но уж больно неприятный". Внимательно посмотрев на Жильбера, Жан-Марк уже в который раз усомнился в том, что принял правильное решение, согласившись на эту работу. Его собственные школьные познания четырехлетней давности были порядком подзабыты, и хотя он пытался их освежить, видимых результатов это не принесло.
Сев за письменный стол напротив Жильбера, Жан-Марк решил начать с английского. Здесь он чувствовал себя вполне уверенно. В школе Жильбер проходил шекспировского "Макбета". Жан-Марк взял книгу и прочел седьмую сцену из первого акта. Потом он попросил своего ученика прочесть ее вслух и перевести. Произношение у Жильбера было отвратительное. Пока он мучился над переводом, Жан-Марк разглядывал его лицо. Левую бровь Жильбера пересекал тонкий шрам. Возможно, последствие той аварии, которая стоила жизни его матери? На письменном столе в металлической рамке стояла фотография молодой светловолосой женщины: держа на руках маленькую пушистую собачку, она улыбалась, щурясь от солнечного света. Никакого сходства с Жильбером. И все-таки он, бесспорно, сын этой покойной незнакомки, этой призрачной красавицы. Задумавшегося Жан-Марка вернула к реальности тишина - Жильбер замолчал. Жан-Марк объяснил ему смысл нескольких архаизмов и задал пару вопросов по грамматике. Что дальше? Сознавая, что не силен ни в математике, ни в физике, ни в химии, Жан-Марк выбрал французский. Здесь-то, по крайней мере, он сможет выкрутиться и не ударить в грязь лицом. Жильбер объяснил, какое домашнее задание он должен подготовить. Полный кошмар! "Прочитав поэтическое послание Буало о пользе врагов, напишите, разделяете ли вы утверждение автора. Обоснуйте, почему Расин не был согласен с аргументами Буало". Не зная толком, что отвечать, Жан-Марк, тем не менее, посоветовал Жильберу в первой части задания кратко высказаться о пользе врагов, о том, что они, уязвляя самолюбие писателя, побуждают его превзойти в творчестве самого себя. Во второй же части, более объемной, можно было бы порассуждать о том, что враги Расина, далекие от объективной критики, использовали самые гнусные приемы, чтобы очернить его произведения, так что Расин был прав, не соглашаясь со своим другом Буало.
- Ненавижу Буало! Этот идиот со своими нравоучениями отравил умы французов на целые века вперед, - возмущенно заметил Жильбер.
- Да, меня он тоже ужасно раздражает, - согласился с ним Жан-Марк. - Однако ему ставят в заслугу то, что он сформулировал правила и нормы классицизма.
- Все эти правила и нормы убивают живое искусство. В один прекрасный день ученые-искусствоведы будут плясать на костях Бодлера и Рембо! Вы любите Рембо?
- Конечно!
- "Я помню серебристые мгновения и солнечные лучи, тянущиеся к водам рек, и легкое прикосновение сельской природы к своему плечу, и то, как мы ласкали друг друга, стоя среди пряных лугов", - наизусть прочитал Жильбер.
- Это из книги "Сквозь ад"?
- Нет, это из "Озарений".
- Я не читал "Озарения", - признался Жан-Марк.
- Как?! Это же еще важнее, чем "Сквозь ад"! По этой книжке можно судить, с какой болезненной одержимостью писал Рембо. В "Озарениях" ему приходилось буквально выворачивать душу наизнанку, чтобы лучше выразить свои мысли и чувства. А вам нравятся "Песни Мальдорора" Лотреамона?
Не дожидаясь ответа, Жильбер вскочил и выхватил со стеллажа одну из книг. Открыв ее наугад, он прочел:
- "Жизнь была брошена мне как оскорбление. Так пусть же Создатель всматривается в ее зияющую пустоту каждый миг своего бесконечного существования!" Интересно, что бы сказал на это старина Буало? - С довольным видом Жильбер положил книгу на стол и, хотя в комнате было очень тепло, зябко потер ладони. - Как вы считаете, есть ли скрытая взаимосвязь между творчеством Рембо и Лотреамона? - продолжил он разговор.
- Честно признаться, я никогда об этом не думал. Но поскольку они оба были антиконформистами…
- Конечно, они - разрушители традиционных форм языка. И если у Лотреамона еще можно найти что-то такое, что напомнило бы нам о Байроне, о Данте, о Бодлере, то Рембо производит впечатление человека, который все придумал сам. Но все-таки Лотреамона я ставлю выше Рембо, я бы назвал его гением темной поры. И подумать только, Верлен не включил его в свою "галерею проклятых поэтов"! Это что, невольное упущение или гнусность по отношению к собрату по профессии?
Возбужденно жестикулируя, Жильбер нервно метался по комнате из угла в угол. Очень скоро Жан-Марку надоели и его красноречие, и непрерывное мелькание перед глазами. Как и во время разговора с госпожой Крювелье, у Жан-Марка возникло ощущение, что перед ним разыгрывается сцена из спектакля или эстрадный номер под названием "юный гений размышляет о литературе".
- А вы знаете, что Андре Бретон считал Лотреамона родоначальником всей сюрреалистической поэзии? - не унимался Жильбер.
- Послушайте, друг мой, - не терпящим возражений тоном произнес Жан-Марк, - я здесь не для того, чтобы готовить доклад об истоках сюрреализма, я призван помочь вам сдать экзамены. Давайте вернемся к Буало, к Расину и к интригам против "Федры".
Ораторский пыл Жильбера угас.
- Извините, просто мне кажется, что Лотреамон настолько значительнее всех остальных… - успокоившись, смущенно пробормотал юноша.
Однако чуть позже, когда Жан-Марк попросил его проанализировать произведения Расина, он опять оживился и стал с горячностью утверждать, что, по словам Поля Валери, Расин скорее внес бы изменения в характер Федры, чем написал некрасивую строфу.
- Об этом упоминает Андре Жид у себя в "Дневнике", хотите, я вам покажу?