Над корсетом вздымались белоснежные мягкие груди. Ноги в черных фильдеперсовых чулках, на одном из которых поехала петля, были чересчур толсты в бедрах, но ниже колен отличались прекрасной формой. Виктор наслаждался великолепным зрелищем женской плоти, чувствуя, как оттопыриваются спереди брюки.
- Милый, лучше разденься, прежде чем взорвешься. И не обращай внимания на тараканов, они не кусаются. Дай-ка я повешу твою одежду.
Когда они оба окончательно разделись, она окинула одобрительным взглядом его сухой мускулистый торс. Ее глаза пробежали от заросшей густыми волосами груди книзу. Виктор привлек ее к себе. Страстность поцелуев сицилийца удивила и возбудила женщину.
- Милый, - прошептала она, - ты сегодня в первый раз?
- Да.
Он целовал ее шею, стискивая руками пышную грудь.
- Отлично, - сказала она, жмурясь от удовольствия, - значит, ты запомнишь меня на всю жизнь.
Эта женщина оказалась права. До конца дней своих он не мог забыть фантастическое наслаждение, которое испытал, ощущая, как его возбужденная плоть погружается в мягкие, влажные недра. Он навалился на нее на прогибавшейся кровати, пальцы Дорин впились в его тело. Миллион юношеских фантазий Виктора воплотились в реальность, когда в лоно женщины брызнуло его семя, живое связующее звено с тысячью поколений, прошлых и грядущих. Едва все кончилось, она встала, чтобы привести себя в порядок.
- Ну, - сказала она с улыбкой, - тебе это понравилось?
- Пожалуй, даже больше, чем макароны.
Она рассмеялась:
- Будь я проклята, дорогуша, у тебя прирожденный талант к этому делу, ты настоящий буйвол. Если хочешь остаться на ночь, следующий раз - бесплатно.
Он провел у нее всю ночь и утро. А затем нанес запоздалый визит Риччоне.
* * *
В трех кварталах от комнатки Дорин, на Хестер-стрит, на четвертом этаже убогого многоквартирного дома, пятилетний русский еврей Мойше Давидофф ворочался в постели между старшими братьями. На другом конце комнатушки площадью шесть на восемь футов, в кровати, отгороженной висевшим на бельевой веревке одеялом, занимались любовью родители Мойше, Арвид и Наталья Давидофф, и тихий скрип пружин под ними был единственным звуком, нарушавшим тишину морозной ночи. В их доме, построенном десять лет назад, не было ни горячей воды, ни отопления. Такие дома прозвали "дурацкими", так как по проекту в них на каждом этаже находилось по четыре квартиры, но при этом на весь дом предусматривалась только одна вентиляционная шахта, да и та диаметром всего двадцать восемь дюймов, служившая также для освещения. Невероятно, но этому проекту присудили даже какую-то премию. Домовладелец, немецкий еврей, брал с семейства Давидофф за две комнаты двенадцать долларов в месяц, получая таким образом семьдесят процентов прибыли. На весь четырехэтажный дом, населенный иммигрантами, которые, как и семья Давидофф, бежали из России, спасаясь от погромов, приходилась одна грязная, загаженная уборная на крошечном заднем дворе. Мойше говорил на идиш и по-русски. Он пытался учить английский, но, как и сицилийцы, его недавно приехавшая в Америку семья, не успев акклиматизироваться в новом, суровом мире, общалась в основном со своими земляками. Арвид Давидофф умудрился найти работу разносчика в "Эйпекс сьют компани" на Западной Тридцать пятой улице, за которую платили восемь долларов в неделю. Наталья получала три доллара, работая швеей в той же компании с семи тридцати утра до девяти вечера шесть раз в неделю. Сегодняшняя, субботняя, ночь была единственной, когда и у нее, и у Арвида хватало сил заниматься любовью.
Их многоквартирный дом был настоящим рассадником заразы. Отбросы и нечистоты стекали вниз по замызганной лестнице, дети мочились на стены. Дом кишел крысами, тараканами и клопами. Единственная на все четыре этажа дренажная труба имела множество дыр, из которых в дом проникал зловонный газ. Зимой дом промерзал, как иглу, летом раскалялся, словно печь.
Мойше ворочался между братьями, пытаясь поскорее заснуть. Когда у него наконец это получилось, то во сне он увидел почти то же, что и всегда.
Мойше снилось, что он разбогател.
Глава 6
- Он вел себя возмутительно, я запрещаю тебе его защищать! - гремел на следующий день Огастес у камина в библиотеке, свирепо глядя на жену. Элис в пеньюаре, укутанная в одеяло, сидела в одном из парных кресел с подголовником, ее лицо было бледно не только от "чахотки" (как Элис называла туберкулез, уже три года подтачивающий ее здоровье), но и от переживаний, вызванных "битвой в бальном зале", как уже окрестили драку Виктора и Билла слуги и половина нью-йоркского общества. Элис нервничала, зная, что Огастес неминуемо взорвется от негодования. Ко еще больше ее волновало исчезновение Виктора, который той ночью ушел из дома и с тех пор не давал о себе знать.
- Разумеется, я не защищаю бесчинства, - сказала она, - но Билл Уортон - известный задира, он, безусловно, понес заслуженное наказание.
- Вот видишь, ты все-таки защищаешь Виктора! Он разбил ценную чашу для пунша, несколько дюжин стаканчиков… Вел себя, как животное! Я всегда подозревал, что он скотина, и, ей-богу, вчера вечером он это доказал!
- Ах, прекрати! - воскликнула Элис. - Я так устала слушать, как ты его унижаешь! Ты всегда издевался над ним, заставляя мальчика чувствовать себя лишним… Приходило ли тебе в голову, почему он поступил так вчера вечером? Может быть, он просто выместил свою обиду на тебе, на всех нас?
- За что, скажи Бога ради! За то, что мы на серебряном блюде преподнесли ему весь мир?
- За нелюбовь к нему!
- Мы делали то, что намного важнее любви: кормили, одевали его, послали в школу, наконец…
- В школу? В эту плохонькую вечернюю школу на Двадцать третьей улице? Не смеши! Это ведь не Гарвард.
- И все же мы дали ему образование, и платил за это я! Я дал ему работу в своем банке…
- Огастес, - вздохнула Элис, - ты глупец: ты все меряешь на деньги, а любовь заключается в том, чтобы не просто что-то делать для другого, а хотеть это сделать. Твоя забота о Викторе не была искренней.
Глядя на жену, Огастес какое-то мгновение молчал. Он немного остыл.
- Нет, - возразил он, - это не так. В последнее время у меня появилось желание заботиться о нем. Я не становлюсь моложе, Виктор - мой единственный наследник.
Вновь посуровев, Огастес продолжал:
- Вот почему его вчерашняя выходка особенно возмутила меня. Едва я проникся к нему доверием, даже начал им гордиться, как он устроил в доме дебош! Говорю тебе: это возмутительно!
Двойная дверь библиотеки отворилась, и дворецкий Сирил, уже многие годы кравший кларет из винного погреба Огастеса, объявил:
- Мистер Виктор.
Две пары глаз устремились на вошедшего молодого человека - свежего, чисто выбритого, одетого в свой лучший синий костюм. Под глазом еще темнел синяк, хотя опухоль на губе несколько спала.
- Виктор! - воскликнула Элис. - Слава Богу… Где ты пропадал?
- В Бруклине, - ответил он, подходя к ней, чтобы поцеловать в щеку.
- Но почему ты ничего нам не сказал? Я так беспокоилась…
- Извините, мама, но после вчерашнего вечера мне надо было кое-что обдумать.
Повернувшись к приемному отцу, он вытащил из кармана пиджака чек и подошел с ним к Огастесу.
- Сэр, вот чек на сто долларов. Надеюсь, этого хватит, чтобы возместить ущерб, который я нанес вам вчера. Я искренне прошу вас простить меня за драку. Я вел себя опрометчиво и…
До сих пор Огастес молчал, сцепив руки за спиной. Теперь же быстро поднял правую руку и сильно ударил Виктора по лицу. Молодой человек вздрогнул, а Элис вскрикнула:
- Огастес!
- Я не нуждаюсь в его лицемерных извинениях, - сказал банкир и пристально посмотрел на приемного сына. - Вчера вечером ты опозорил этот дом, выставил нас на посмешище всему городу. И теперь еще имеешь наглость предлагать мне чек?
Он выхватил у Виктора чек и поднес его к глазам.
- Откуда у тебя сто долларов? Ты их украл?
- Огастес, прекрати! - опять воскликнула Элис.
- У него не может быть столько денег!
- Я их занял, - произнес Виктор ровным голосом, - у своих итальянских друзей из Бруклина. Я буду выплачивать долг по десять долларов в месяц плюс четыре процента. Если ста долларов мало, я займу еще. Так как, этого хватит?
- Более чем, - ответила Элис. - Огастес, верни ему чек, я сама заплачу за разбитую посуду…
- И не подумаю, - сказал банкир, кладя чек в бумажник, а бумажник в карман сюртука. - Этой суммы достаточно, - продолжал он, обращаясь к Виктору. - Я принимаю твои извинения, потому что у меня нет выбора. Но если подобное позорное происшествие повторится…
- Не повторится, - пообещал Виктор, - потому что сегодня я перееду от вас.
На лице Огастеса появилось удивленное выражение.
- Что ты сказал?
Молодой человек сделал шаг назад, чтобы обратиться одновременно к обоим супругам.
- Я слишком долго, - произнес он спокойно, - пользовался вашим кровом и… гостеприимством, за которое от души благодарен, но мне уже двадцать два года, и даже если бы я был вам родным сыном, мне пора было бы начать самостоятельную жизнь. Это тем более необходимо сделать, поскольку я приемный сын и стал… гм… причиной некоторой напряженности в доме.
- Но куда же ты пойдешь? - спросила Элис.