Томас вошел в рулевую рубку и запустил двигатели. Пинки, отвязав канат на пристани, поднялся на яхту, чтобы поднять якорь. Дуайер крутил одной рукой лебедку, одновременно второй смывая струей из шланга налипший на якорную цепь мусор и водоросли. Только после этого ее можно было сложить в колоду. Они выбрали несколько метров цепи, чтобы обеспечить устойчивость яхты, а когда "Клотильда" оказалась чуть не посреди гавани, Пинки дал знак, что они на свободной воде, и Дуайер, орудуя багром, помог ему вытащить на борт якорь.
Теперь Томас уверенно стоял за штурвалом яхты, и только когда они входили в бухту, где было тесно от множества судов и к тому же дул сильный ветер, он, чтобы зря не рисковать, передал управление Дуайеру. Сейчас он развернул яхту к выходу из гавани, не увеличивая скорость до предела. Взяв курс на Антибский мыс, миновал рыбаков с удочками в руках, сидевших на краю дамбы, и ограничительный буй. За ним он сразу увеличил скорость, оставляя за спиной возвышающуюся над морем крепость "Vieux Carrе". Он внимательно следил за приборами и с облегчением отметил, что один из двигателей больше не перегревается. Молодец, старина Пинки! За эту зиму он сэкономил им, по крайней мере, тысячу долларов. Судно, на котором он плавал, - "Вега", было новеньким и настолько отлаженным, что после возвращения на стоянку в бухту ему не требовалось никакого ремонта. Пинки там явно скучал без работы и поэтому всегда с удовольствием хлопотал в тесном, жарком машинном отделении "Клотильды".
У Кимболла, этого жилистого англичанина, никогда не загорало его веснушчатое лицо, только постоянно краснело от летней жары. У него была проблема с выпивкой, он и сам признавал свое пристрастие. Стоило ему выпить, как он становился драчливым, начинал приставать ко всем посетителям в баре. Он постоянно ссорился с владельцами судов и редко оставался на одной яхте больше года, но умел хорошо работать и ему ничего не стоило быстро найти себе новое место. Он работал только на очень больших яхтах, чтобы не тратить зря свое искусство по мелочам. Он вырос в Плимуте и всю жизнь был связан с морем. Пинки был просто поражен тем, что такой человек, как Томас, сумел сделаться настоящим судовладельцем и стать хозяином такой яхты, как "Клотильда", и поэтому старался из дружбы с ним выжать максимум для себя.
- Эти янки, - говорил он, покачивая головой, - чертовски способные люди, черт их подери, недаром они захватили весь мир.
Они сразу подружились с Томасом, всегда приветствовали друг друга при встрече на пристани, угощали друг друга выпивкой в маленьком баре у самого входа в бухту. Кимболл без труда догадался, что Томас бывший боксер, и Томас рассказал ему о некоторых своих матчах, как ему порой приходилось туго, о своей победе в Лондоне, о своих двух плаваниях и даже о своей последней драке с Куэйлсом в отеле Лас-Вегаса, и это особенно пришлось по душе воинственному Кимболлу. Он, правда, ничего не рассказал ему о Фальконетти, и Дуайер знал, что ему тоже лучше об этом не распространяться.
- Боже, Томми, - восхищенно говорил Кимболл, - если бы только я умел так драться, как ты, то я очистил бы от подонков все бары от Гиба до Пирея.
- И в ходе такой очистки получил бы нож между ребер, - охладил его пыл Томас.
- Ты прав, конечно, - согласился Кимболл. - Но согласись, что прежде получил бы колоссальное удовольствие!
Когда он сильно напивался и видел перед собой Тома, то громко стучал кулаком по стойке бара и орал:
- Видите этого парня? Если бы только он не был мне другом, я бы законопатил его в палубу, а он мой друг! - И сразу же нежно обнимал Тома своей татуированной рукой.
Их дружба была крепко сцементирована однажды вечером в Ницце. Дуайер с Томасом случайно забрели в один бар. Там они увидели Кимболла. Перед ним у стойки образовалось небольшое пространство, и Кимболл, как всегда, громко "выступал" перед группой посетителей, в которой они заметили несколько французских матросов и трех-четырех молодых людей, крикливо одетых и с угрожающими физиономиями. Томас сразу распознавал таких и старался держаться от них подальше. Это в основном были мелкие хулиганы, рэкетиры, выполняющие по всему побережью различные мелкие поручения своих главарей банд со штаб-квартирами в Марселе. Инстинктивно он чувствовал, что все они вооружены, если у них и нет пистолетов, то ножи есть уж наверняка.
Пинки говорил на таком языке, который Том не мог понять, но по его агрессивному тону и мрачному выражению на физиономиях постоянных клиентов этого бара он мог легко догадаться, что Кимболл поливает их всех отборными оскорблениями.
Кимболл, когда напивался, оскорблял французов. Если напивался в Италии, то оскорблял итальянцев. Если дело происходило в Испании, то оскорблял испанцев. К тому же при этом он забывал подчас про тот очевидный факт, что он один и что явный перевес на стороне его противников, часто в соотношении один к пяти. Но это его отнюдь не сдерживало, только подзадоривало к еще более скандальным приступам насквозь пропитанного презрением красноречия.
- Его сегодня прикончат, прямо здесь, в баре, - прошептал ему Дуайер, понимая большую часть тех выражений, которые употреблял вошедший в раж Кимболл. - И нас заодно, если выяснится, что мы - его приятели.
Томас, крепко сжав руку Дуайера, потащил его за собой к Кимболлу, поближе к стойке.
- Привет, Пинки, - весело сказал он.
Пинки резко повернулся, готовый к схватке с новыми врагами.
- Ах, это вы, - с облегчением произнес он. - Как я рад, что вы здесь. А я тут высказываю кое-какие истины этим сутенерам для их же блага.
- Кончай базарить, Пинки, - строго сказал Томас. Потом бросил Дуайеру: - Я сейчас скажу пару слов этим джентльменам. Переведи им. Но ясно и понятно, только максимально вежливо. - Он сердечно улыбнулся посетителям в баре, которые начинали выстраиваться зловещим полукругом вокруг них. - Как видите, джентльмены, этот англичанин - мой друг. - Он подождал, покуда Дуайер нервно переведет его обращение. Но на их недоброжелательных физиономиях не произошло никакой перемены - все то же мрачное выражение. - К тому же он пьян, - продолжал Томас. - Вполне естественно, никому не понравится, если его друга обидят, пьяного или трезвого. Я сейчас попытаюсь его урезонить, попросить, чтобы он больше не произносил перед вами оскорбительных речей, но сегодня, даже если он что-то скажет, я предупреждаю, никакой расправы не будет… Считайте, что сегодня я вроде полицейского в этом баре и я несу ответственность за поддержание здесь мирной обстановки. Пожалуйста, переведи все это поточнее, - сказал он Дуайеру.
Тот, заикаясь, переводил, а Пинки, поняв в чем дело, с отвращением громко произнес:
- Дерьмо, ребята, я вижу, вы опускаете флаг!
- А сейчас, - продолжал Томас, - я вас всех угощаю. Бармен! - Он улыбался, но чувствовал, как у него напряглись все мышцы, как сжались кулаки, и он был готов в любую секунду броситься на самого крупного из них - корсиканца с тяжелой челюстью, в черной кожаной куртке.
Французы неуверенно переглядывались. Они, конечно, пришли в бар не для драки, и, поворчав немного, все же стали по одному подходить к стойке за выпивкой, которую им поставил щедрый Томас.
- Тоже мне боксер, - презрительно фыркнул Пинки. - У вас, у янки, каждый божий день - это день перемирия.
Но все же он не стал упираться и минут через десять дал увести себя из бара. На следующий день он пришел на "Клотильду" с бутылкой анисового ликера и, протягивая Томасу бутылку, сказал:
- Спасибо тебе, Томми. Они наверняка бы проломили мне голову, если бы только не вы. Просто не знаю, что со мной происходит, стоит пропустить лишь несколько стаканчиков. И самое главное, я никогда не побеждаю в драках, весь покрыт шрамами от головы до пят - вот расплата за кураж. - Он добродушно засмеялся.
- Если тебе охота драться, - сказал Томас, вспоминая те дни, когда он сам ввязывался в драки просто так, неважно с кем, неважно по каким причинам, - то дерись только трезвым. Старайся разбираться со всеми по одному. И не заставляй меня заступаться за тебя. Я давно уже с этим покончил.
- А что бы ты сделал, Томми, - спросил Пинки, - если бы они набросились на меня?
- Ну, устроил бы для них небольшое развлечение с мордобоем, - ответил Томас, - чтобы дать достаточно времени Дуайеру улизнуть из бара, и потом сам бросился бы прочь, чтобы спасти свою шкуру.
- Развлечение, - повторил Пинки. - Я бы не пожалел пары шиллингов, чтобы посмотреть на это!
Томас никак не мог понять, что случилось в жизни Кимболла, что толкало его, превращая из милого, дружелюбного, пусть не очень далекого парня в драчливого, невменяемого зверя, стоило ему опрокинуть лишь несколько стаканчиков. Может быть, когда-нибудь Пинки сам ему это расскажет.
Пинки зашел в рубку, бросил взгляд на приборы, настороженно прислушался к ровному гудению дизелей.
- Все, можешь начинать летний сезон, парень, - ободряюще сказал он. - На собственной яхте. Как я тебе завидую!
- Нет, мы пока не готовы, - возразил Томас. - Команда не укомплектована до конца. Не хватает одного человека.
- Как? - удивился Пинки. - А где же тот испанец, которого ты нанял на прошлой неделе?
Испанца ему порекомендовали как хорошего кока и стюарда, и к тому же он не просил больших денег. Но однажды вечером, когда он уходил в увольнительную на берег, Томас заметил, как тот сунул в ботинок у щиколотки нож. Из-под штанины он был, конечно, не виден.
"Зачем тебе это?" - спросил его Томас. "Чтобы меня уважали", - ответил испанец.
На следующий день Томас уволил его. Ему не нужен на борту человек, который прибегает к ножу, чтобы заставить себя уважать. Теперь у него был недобор рабочей силы.