Считалось, что я заболел. Меня лечили. Наш семейный доктор приезжал через день и заставлял принимать какие-то лекарства, но я-то знал, что это не болезнь. Я не мог жить без Катерины. Ты удивлен? Не могу передать тебе, как удивился я. Сначала я не признавался себе в этом. Не могу же я, в самом деле, страдать от любви, в мои-то годы! Я убеждал себя, что вот-вот поправлюсь, и жизнь снова потечет, как текла еще совсем недавно. Ведь только что все еще было нормально. Только недавно я жил, работал и, кажется, даже любил. Я соберусь, я справлюсь. Но с каждым днем мне становилось хуже, и никакие таблетки не помогали. Дни и ночи я проводил в одиночестве наедине со своими мыслями. Я думал о Катерине, вспоминал наши встречи и все спрашивал себя: как же я не понимал тогда, что буду так страдать без нее? Почему не догадывался, что она, и только она одна, была смыслом моей жизни все это время? Что благодаря ей одной я жил, работал, вставал по утрам? И сейчас у меня нет на это ответа, я не понимаю, почему не смог осознать этого раньше. Самонадеянный болван! Я принимал все как само собой разумеющееся. Я наблюдал за всем, что происходило, и не считал нужным хоть что-то предпринять. Я считал, что проявляю благородство тем, что не привязываю ее к себе, не перечеркиваю ее будущее. Выходит, я ошибался. Теперь я был готов послать ко всем чертям и благородство, и все остальное – Катерина нужна была мне как воздух. Кроме нее, не было способа вернуться к жизни. Я стал думать о том, что, похоже, проворонил последний шанс. Судьба преподнесла мне подарок, услышала мои молитвы, а что я? Вместо того чтобы прыгнуть в последний вагон, я нахально воротил нос, делая вид, будто все это мне не так уж и нужно.
Какого черта я отпустил ее? О чем я вообще думал, отправляя ее в Париж? Что она будет сидеть в одиночестве и ждать меня там? Она, молодая, умнейшая из умнейших, сумевшая пробить броню такого бегемота как я? И как я собирался жить здесь без нее? На что надеялся? На то, что в моей жизни будет еще одна такая же Катерина? Нет конечно. Я отдавал себе отчет в том, что таких встреч в жизни не бывает много. А когда тебе под шестьдесят, то можешь не сомневаться, это встреча последняя. Она умоляла, чтобы я поехал с ней. Что удерживало меня? Да ничего. Наташа? Нет. Наташа отпустила бы меня. Поскандалила бы, конечно, но я знаю, как с ней договориться. Сыновья? Им я не нужен. Деньги? Их хватило бы на всех. Работа? Тоже нет, дела бы мои не пострадали. Так что же?
Ты, конечно, скажешь, что я боялся разницы в возрасте. Да, признаю, я думал об этом. А как не думать, если твоя избранница моложе чуть не на тридцать лет? Я знал, что, женившись на ней, я обрек бы себя на определенного рода будущее. Будущее, в котором она год от года хорошеет, а ты, скажем так, начал обратный отсчет. И вот она уже украдкой заглядывается на других, молодых и интересных, прислушивается к кому-то, задерживается по вечерам, а рядом с тобой грустит и чувствует себя неловко, ведь ты столько ей дал и столько для нее сделал. А ты ревнуешь, с ума сходишь от подозрений. И выглядишь все глупее со своей кашей по утрам, бессонницей и дурацкой старческой ревностью. Все так. Но я не боялся этого, и не это меня останавливало. Хочешь знать, до чего я додумался тогда? И какова настоящая причина всему? Лень. Мне было лень все менять. Вот например, я сказал, что мог бы без труда развестись с Наташей. Но если подумать, это все же отняло бы у меня немало сил: с момента, как я сообщил бы ей об этом, и до полного освобождения друг от друга я прошел бы круги ада и чего только не выслушал бы в свой адрес. И вроде ничего страшного. Но и приятного тоже ничего, согласись. Друзей пришлось бы делить. Родственников тоже, а половина из них работает около меня. Сыновья, конечно, встанут на ее сторону. Особенно младший. Тоже не конец света, но здоровья мне не прибавит. Да и если уж совсем начистоту, мне не хотелось покидать мой дом. Когда я представлял, что с Катериной мне предстояло бы начать все сначала, у меня руки опускались, до того мне неохота было сниматься с места. Искать новый дом, потом обставлять, обживать… ну его, честное слово. Можешь смеяться, но иногда мне было лень даже поехать поужинать. Вместо этого крикнешь Риту, кухарку, вот тебе и бульон, и пшенная каша с тыквой, и каштановый мед к чаю. Чего еще желать? Сидишь на своей веранде, в своем кресле. Смотришь на лес. И никуда не надо бежать, все уже здесь, у твоих ног.
Наверно, я рассуждал как пенсионер. Может быть, я напрасно ни с кем не посоветовался. Может, кто-то из друзей заставил бы меня посмотреть на все иначе. Но, ты меня знаешь, я не терплю ничьих советов. Такой уж я человек. Всегда был таким. Считаю, что сам знаю лучше, что и как. Если ты думаешь, что я скрывал все, потому что стыдился связи на стороне, то нет. Я не стыжусь, что неверен жене. Ты еще молод для этого, но имей в виду: прожить с женой пять лет совсем не то же, что прожить двадцать пять. Или хотя бы пятнадцать. Вот взять мою Наташу, она всем хороша, но смог бы кто прожить с ней хоть год? Да хоть месяц? Нос к носу, под одной крышей? Уверяю тебя, что нет. И от меня не надо требовать невозможного. И все-таки я оставался с ней. Мне это было удобно. Когда со мной была Катерина, мне тоже было удобно: я же говорю, Катерина ничего от меня не требовала. Она не доставляла никаких хлопот. С ней я мог вести привычный образ жизни. Разумеется, я многое ей дал, но дал по собственному желанию, потому что сам этого хотел. Как я понял позднее, все это время я делал только то, что не требовало от меня особенных усилий, и считал, что делаю вполне достаточно – где еще Катерина получила бы столько, сколько получила от меня? На деле же, я пристраивал ее к своей жизни, в которой не собирался ничего менять. Я хотел иметь Катерину и при том сохранять свое удобное налаженное существование. Как видишь, до поры до времени мне это удавалось.
Весь январь я провел в горьких раздумьях. Ругал себя за лень, но продолжал лениться. Удивительное существо человек: даже поняв, что всему виной она, я был не в силах с ней справиться. Меня удовлетворяло то, что в результате многочасовых размышлений я дошел до сути и сумел поставить себе диагноз не хуже опытного врача. Но лечиться – нет уж, увольте. Мне казалось, я ни за что не сумею преодолеть себя. Не раз и не два я представлял себе, как решусь на перемены. Перестрою работу. Сделаю назначения. И брошу все. Рвану в Париж, к Катерине. На первое время остановлюсь в "Бургунди", в первом округе. А потом подберу себе какое-нибудь жилье. Каждый раз все заканчивалось тем, что я со стоном валился на диван, устав от одних только мыслей. Легко сказать – начать новую жизнь. Но где взять силы снова пройти путь, который ты уже проходил? Как своими руками лишить себя того, что имеешь? Заставить снова терпеть неудобства, ждать, от кого-то зависеть? Ясно ведь, что, при всех моих возможностях, в Париже у меня будет совсем другая жизнь. Я мечтал вернуть Катерину, но мне было не по себе от мысли о том, что я должен буду куда-то ехать, что-то заново начинать. Правда, иногда меня посещало какое-то озорное мальчишеское желание поступить наперекор всему. Лежа ночами без сна я вдруг иногда думал – а не пошло бы все к черту? Что если собраться и уехать? Когда еще выпадет такой шанс? В конце концов, что я теряю? Но утром здравый смысл брал верх (а может, не здравый смысл, а та самая матушка-лень), и я понимал: слишком поздно. Время бесшабашных поступков давно прошло.
Так бы я и сидел, смирившись со своей участью, если б не одно событие, случившееся в первых числах февраля. В тот день я вышел из своей спальни и обнаружил дом совершенно пустым. Никого из домашних не было в их комнатах, никто не говорил по телефону, не сидел за столом в гостиной. Только в дальнем крыле гудел пылесос. Я пошел на звук и от уборщицы узнал, что все улетели на нашу кипрскую дачу. У младшего сына был день рождения, и они уехали отмечать. Взяли наших друзей, кое-кого из обслуги и отчалили на всю неделю. Меня никто не предупредил, не говоря уже о том, чтобы пригласить с собой. В бешенстве я набрал номер именинника. Он даже не ответил. Перезвонил через некоторое время и на мой разъяренный тон жалобно замяукал – ну папа, ты же болеешь, мама сказала тебя не беспокоить. Я швырнул телефон в стену. Я знал, что все в семье держится на моих деньгах, но только в эту минуту ощутил, до какой степени. Для них я просто кошелек. В сердцах я чуть не заблокировал им карточки. Чтобы напомнить всей честной компании, за чей счет они гуляют. После этого случая что-то во мне перевернулось. Я понял, что если оставлю все как есть – погибну. И дело не в женщинах, не в любви. Дело в чувстве самосохранения. Знаешь, как в бизнесе, ты чуешь, что туда идти не надо, что там опасно, и оказываешься прав. Так вот, здесь стало опасно. Нет никакого смысла держаться за семью. Есть один только человек, который относится ко мне по-человечески, это Катерина. С ней я и должен быть, за нее и должен держаться. Теперь мой план Б, уехать и начать новую жизнь, казался единственно возможным. Не стану уверять тебя, будто моя лень исчезла в ту же минуту, как я это понял. Но я принял решение. А свои решения я не меняю. Я собрал самое необходимое, остальное отправил в московскую квартиру (я собирался жить в ней в периоды возвращения из Парижа). Вызвал помощницу, отдал распоряжения. Велел прислать тренера по плаванию и массажиста, чтобы привели меня в форму. Домработница укатила на дачу вместе со всеми, так что мы с помощницей вдвоем упаковывали вещи. Меня подстегивало желание сделать все до возвращения славного семейства. И я успел. Тринадцатого числа в обед я заселился в "Бургунди" и звонил Катерине, приглашая ее поужинать со мной.