Однако - частило сердце, глаза щурились, и толстое лицо пунцовело, когда Валичка думал о кладе, ждущем его в неизвестной Потеряевке. Азарт сжигал его, нетерпение росло, и он порою совершал, наперекор натуре, глупые, непродуманные поступки. Зачем, спрашивается, было тащиться в нотариальную контору, толковать записной дуре про клад и про Потеряевку. Утратил, утратил контроль, Постников-господин. Но что же делать, когда распирает жажда деятельности, и хоть так, хоть по-другому, а хочется поведать кому-нибудь о новых делах. На службе перегорали цветные лампочки в макетах, портились огнетушители, отсыревали взрывпакеты в действующих диорамах. Валичке было не до того. Половину рабочего дня он проводил в сладостных мечтах, половину - в хлопотах об отпуске. Ну, и не тратил зря свободного времени: узнал, где располагается Потеряевка, когда ходят туда автобусы, и однажды даже проехался в выходной мимо большого, лежащего сбоку от ведущей в райцентр дороги села. С виду - деревня как деревня, однако Валичке она отнюдь не казалась такой уж заурядною. За ней проглядывался спуск в низину, а дальше - дальше виден был лишь далекий, край низины опоясывающий лес. Хотелось оставить автобус, выскочить из него, и хоть бы одним глазком осмотреть место, где предстояло вести будущие раскопки. Однако город не ждал и требовал покуда своего: посещение опостылевшей вдруг службы, покупка и готовка еды, таскание на квартиру деда Фуренки пустых, ненужных уже аквариумов…
Поэтому машина не высадила Валичку, хоть и остановилась на мгновение, чтобы принять в себя двух пассажиров. Оба были черные, носатые, только один - худ лицом и поджар телом, другой же - скуласт, имел толстые щеки, и круглое пузцо у него свешивалось за брючный ремень. Худой хмурился и недоверчиво поглядывал; другой смуглый был, наоборот, весел и говорлив и в каждой из рук держал по большой бутылке вина "Улыбка". Он сел на свободное место рядом с директором пожарной выставки, и сразу предложил, обдав густым и крепким винным духом:
- Давай мы с тобой выпьем, друг мой золотой!
Меньше всего теперь Валичкина душа лежала к выпивке. Мечты теснили одна другую, и так не хотелось вдруг их перебивать пошлыми делами! Поэтому он вежливо отказался, - однако, памятуя, что предложение исходит все-таки, по-видимому, от потеряевских жителей, попытался сделать это как можно деликатнее, но и с намеком на дальнейший контакт: "Немного попозже, если можно. Не могу в автобусе. Да ведь нет ни закуски, ни стакана!" Толстый всхлипнул в ответ, пробормотал: "Золотой, золотой мой…" - боднул Валичку в плечо большой черной головой, и заснул - не тяжелым, пьяным, а каким-то ясным младенческим сном. Другой пассажир сидел чуть впереди, стриг глазами на попутчика и на его соседа. "Ну и народ живет в этой Потеряевке! - думал Постников, мчась по шоссе к районному центру под названием Малое Вицыно. - По своему виду они больше смахивают на персов, чем на коренных обитателей нашей нечерноземной полосы. Но ничего, я все узнаю, главное - не упустить их по приезду".
На автостанции худой, цепко взяв своего спутника за плечо, разбудил, поднял с места, и, дико сверкая глазами в Валичкину сторону, повлек к выходу. Не тут-то было! Толстый, проснувшись, немедленно отдал славному пожарному обе "бомбы", обнял его за шею - и, целуя, потащил за собой. Так цепочкой они и вывалились, едва не падая друг на друга, из автобусной утробы. На земле поджарый, притиснувшись к Валичке, спросил его строго и гнусаво: "Ти шьто такой? Ти друг, да? Это твое, да?" - и стал вырывать из его рук бутылки. Завязалась молчаливая борьба. Толстый, отойдя чуть поодаль, кружился, раскинув руки, с блаженным выражением на лице. Остановился, и вдруг ноги сами понесли его к приспособленной под клумбу автомобильной шине. Он кувырнулся через нее, сел, и сказал чрезвычайно деловито в сторону Постникова и его соперника: "Ах вы, золотые, дорогие, замечательные! Если вам мало вина, я сейчас куплю еще. А это - давайте выпьем. Не надо хорошим друзьям такой ссоры". Худой сверкнул в последний раз глазами, отпустился от Валички, и быстро ушел куда-то за здание автостанции. Вернулся через пять минут - со стаканом и большой буханкой белого хлеба. Налил, поколебался немного, и, скрежетнув зубами, отдал первый стакан Валичке. Выпив его, тот закинул первую удочку:
- Мужики, вы ведь потеряевские, верно?
- Угу, - кивнул толстый.
- У меня был из Потеряевки один знакомый, по фамилии Пушков, - вкрадчиво, словно тать, продолжал пожарник, - так он говорил, что у вас там много Пушковых?
- Мно-ого!
- А вы, случайно, не… тоже?
- Угу! - толстый отдышался, закусил хлебом. - Я - не, он, - показал на тощего, - да!
- Что вы говорите! - обрадовался Валичка. - Будем знакомы! Меня зовут Валентин Филиппович. А вас? - обратился он к тому, кого назвали Пушковым. Тот сверкнул глазами, поддернул к носу верхнюю губу, и ответил, протягивая худую узловатую руку:
- Клыч.
- Ай! - Валичка отдернул ладонь. - Что это вы сказали?
- Это у него такое имя - Клыч, - добродушно сказал толстяк. - Ты не бойся, мой золотой, у нас там еще и не такое бывает. Что ты скажешь - Потеряевка!
Постников усмирял расходившееся вдруг сердце. "А не дернуть ли от них? Покуда не поздно". Он пригляделся к Клычу. Тот был в роскошной, дорогущей рубашке - правда, не совсем чистой. Больших денег стоил и джемпер. А сверху - старая, со следами какой-то глины ватная телогрейка. И зеленые штаны от спецовки. На ногах опять же - очень дорогие и новые туфли. Лет ему было под сорок, и в голове его все время происходила какая-то тяжелая, неспокойная работа. То он глядел испуганно, то надменно, то свирепо. То, раскрыв в восхищении рот, долго взирал на обшарпанного голоногого петуха, неведомыми судьбами забредшего на автостанцию. "Куд-куд-куд! Куд-куд-куд!" - пришептывал он, потопывая по пыли своими глянцевыми башмаками.
- А вот меня, к примеру, зовут Богдан, - объяснял толстый, стоя перед Валичкой, когда распита уже была и вторая "бомба". - Но скажи: я хохол? Я бывал на Украине, я не скрываю. Но чтобы это… н-нет!!
- А как ваша Фамилия? - допытывался Постников. - Имя, конечно, тоже важно, но - чему же мне теперь удивляться? - он скосил глаза в сторону крадущегося к петуху Клыча. - Ведь Потеряевка, как известный мне факт, имеет определенную ситуацию именно с точки зрения фамилий, понимаешь ты?
- Мой паспорт у участкового, - пояснил Богдан. - Так что власти не имеют ко мне претензий. Но обычай моего народа таков: где ты живешь, так и прозываешься. Так что теперь я - Потеряев, никак не иначе.
- Потеряев? - восхищенно воскликнул Валичка. - Может быть, один из потомков свирепого крепостника?
- Нет, - проникновенно и грустно ответил Потеряев. - Крепостников в нашем роду никогда не было. По крайней мере, на моей памяти.
Вдруг что-то ухнуло, закудахтало, закукарекало. Взвилась пыль и осела на клумбу, опоясанную автомобильной шиной. Клыч лежал и горько плакал, а петух, убежавший к домам, неистово орал, застряв в узкой дыре, через которую он пытался пробраться в огород.
Помогли Клычу подняться. Богдан пошарил в карманах просторных штанов, достал облепленную табаком карамельку-подушечку, и сунул ему в рот. Лицо Клыча прояснилось, он перестал хныкать и содрогаться, и охотно зашагал вместе с ними в сторону магазина. Валичка тоже топал охотно: вообще он теперь пил редко, но, выпив маленько, не мог уже удержаться. Спутники казались ему ужасно интересными людьми.
Они пили в кафе, потом где-то на берегу, под чрезвычайно отвратные консервы. Валичка, усердный труженик, помнил, однако, что завтра ему надо во что бы то ни стало явиться на службу, на свою выставку. Уже в сумерках они, шатаясь, пришли на автостанцию, но - увы! - последний автобус давно уже ушел. Добросовестный пропагандист пожарного дела решил тогда идти до города сто десять верст пешком; Клыч с Богданом поддержали его в этом намерении, и отправились провожать. Они весело протопали через все Малое Вицыно, прошли еще километр по шоссе, и тут силы оставили их. Они упали на обочину, и Постников возопил горестно: "Что же мне делать, братцы?! Меня уволят, я стану безработным, бедняком!" - "Ти нэ бойся, - успокаивал его Клыч. - Ти наш друг, да? Будем помогать". Богдан мирно уснул поверх кюветного откосика, а Клыч развил бешеную деятельность в отношении попутных машин. То он выскакивал на дорогу, плясал, вскидывая руки, и стремглав бросался обратно, лишь только машина приближалась; то, изображая диверсанта, крался по шоссе наперерез фарам, зажав в зубах унесенную им из кафе измятую вилку. Сполохи фар играли на хищном лице его, и он, повернувшись к нюнящему, сидящему поодаль, развалив колени, Валичке, обращался к нему с жестом молчания: прижимал к губам мохнатый палец и громко шипел. Машины, однако, не останавливались, видя в отчаянных Клычевых попытках обычное пьяное баловство. И только когда он, вообразив уже невесть что, серым червяком, прильнув к дороге, пополз на другую сторону перед самой машиной, остановился "жигуленок-шестерка", и обезумевший от страха шофер, выскочив из машины, бросился к нему с монтировкой. Валичка громко ойкнул, и этого оказалось достаточно, чтобы разбудить Богдана: тот открыл глаз, и, неведомым чутьем сразу уяснив обстановку, кинулся на дорогу. Вскоре он уже держал водителя "жигуленка" за шкирку, и сыпал ему плюхи на затылок. Водитель дрожал и озирался, когда они, втиснувшись в теплое "жигулиное" нутро, неслись по шоссе, колебля окрестный спокойный воздух песней:
- Гой ты, Галю, Галю молодая!
Що же ты нэ вмэрла,
Як була малая?!..